Глава двадцатая
Глава двадцатая
Подкрылок бросил в сани одеревеневший на морозе труп Найды, притрусил сверху соломой. Ударил вожжей лошадь:
— Но-о, волчья сыть, травяной мешок! — Он был в отличном настроении. Больничный завхоз за бутылку спирта попросил снять шкуру. Вид мертвой собаки в санях доставлял ему удовольствие: «Брезговала со мной коров пасти… чуть не загрызла со своей стаей, а теперь вот безрукавку из тебя сошьют…»
Чужая смерть всегда вызывала в нем радость и успокоение. Как теплую кровь из кружки, Подкрылок смаковал чужую смерть.
Он прихлопнул вожжей, на лошадином крупе проступила пыльная полоска.
«Взять хоть этого Генералова. Одна фамилия чего стоит! Скоко раз на меня вилами намирался: «Я русский офицер, русский офицер!» Доофицерился, а я живой… А может, завхозу шкуру не отдавать? Выделать да в город новорусским за волчью толкнуть, долларов за сто, а то и за триста. Белую лапу золой зачернить…»
Но судьба и на этот раз криво усмехнулась над Подкрылком. Усмешка явилась перед ним в облике Сильвера.
Зеленый «Запорожец» обогнал Подкрылка, встал поперек дороги перед лошадиной мордой.
— Где Найда? — сходу потянулся флибустьер за тремястами долларами.
— А я откуда знаю? Ты бы не попался навстречу, не знал бы, и ты где. — Подкрылок прилег на солому, прикрывая собой собаку.
— Сказали, ты взял. — Сильвер покачивался на костылях. — Вовка как очнется, сразу спросит, где Найда. Я бы ему ее.
— Да она уж вся смерзлась. А Вовка-то оклемался? Лихой парнишка. Говорят, генерала заставил на карачках по колидору полозить.
— Куда ж ее дели? — Сильвер заскрипел костылями, броском передвигая тело назад к «Запорожцу». — Ему бы радость.
— Огодь, — расчувствовался ни с того ни с сего Подкрылок. — Забери, если Вовке чо пригодится.
Зеленый обломок брига, будто гонимый ураганом, промчался по селу, влетел в ворота.
— Корыто мне, корыто! — громовым голосом скомандовал Сильвер жене. — Воды из колонки!
Бабка Настя с проворством, мало уступающим юнге, загремела в сенцах ведрами.
Они бережно вытащили из «Запорожца» Найду, положили в корыто и волоком оттащили на погребку.
— Голову, голову положи на край повыше, — распоряжался Сильвер, — чтоб не захлебнулась.
Он вылил в корыто холодной воды, полностью покрыв лежавшую на боку с поджатыми лапами волчицу.
Жена беззвучно шевелила губами, выказывая свое недовольство действиями «охальника».
Прибежавшая за дрожжами соседка заглянула в приоткрытую погребку на голос и в ужасе закрестилась.
В клубах валившего из погреба пара Сильвер, стоя на коленях, колдовал над черной волчицей. Бабка Настя удерживала оскаленную звериную голову за уши.
Сильвер пригоршнями обирал нараставшую вдоль спины и на брюхе ломкую серебряную кайму, ссыпал в ведро. Темное тело волчицы колыхалось в воде, будто она пыталась вырваться.
— Хочу бечь, а ноги отнялись, — рассказывала на другой день соседка. — Дым из-под земли валить, как в аду, а Сильвер у этим дыму, серебро с нее отламывая, полную ведро нагреб, и все ему мало. Воду сольет, новую наливая. Когда все серебро из нее вышло, он разозлился, выволок ее из корыта, на войлок бросил и давай суконными рукавицами тереть, мять, сам скалится, рычить, как волк. Видно, хотел еще из нее и золото выжмать. А ничо у него не выходя. Тогда рядом с ней свалилси, уцапил обоими руками за морду, прижалси губами и давай ей чой-то шептать, она ни в какую. Я думала, со страху сердце у меня разорвется. Он на карачки стал, как на меня гляня, как зарычить: «Ты чо такаясякая тут подглядываешь? Ну-ка бери ее за лапы, неси в избу!» Я их живых-то до смерти боюсь, а тут дохлая с серебром. А он меня жгеть глазами, на клочки разорвать готов. Занесли мы ее у избу. Он давай ее водкой тереть да уксусом. Ды еще чой-то подливал у кружку. Боком от мене загородится и подливает. Трет, трет, на коленки упадет и опять давай ей искусное дыхание делать, не брезговая ротом ей у морду дуя… Часа два он с ней эдак билси. Пот с него градом. Не поверите, бабы, мне сперва показалось, мышь пищит. А эт она, волчина эта очухалась, стала повизгивать: больно ей. Сильвер тут изделался как бешеный, взялси на одной ноге плясать. Я думала, с ума сошел. Бабка, кричит Настасье, давай чаю с душицей! Перемешал чай с вином, клыки ей ложкой разожмал и этим вином с чаем стал ее поить. Затащили мы ее у горницу, а у ней бока ходют, задвошала. Сукровица красная из бока капая. Настасья ругается. А он веселый. Мне налил, говорит, за оживление Найды ты всенепременно должна выпить. Ну и до песняков дело дошло. Собака на диване, одеялкой накрыли, а мы за столом… Пока выпивали, серебро в ведре и растаяло. Оказывается, лед он с нее обирал. Я домой пошла, а он на почту помчался звонить в больницу насчет внука.