Часть III

Часть III

… В страданиях животных есть что-то еще более невыносимое, чем в человеческих страданиях.

Р. Роллан

Глава первая

До самого декабря егерь пробыл на бюллетене.

В новогоднюю ночь хлынул немыслимый ливень. Подвыпившие люди выбегали из-за праздничных столов наружу, протягивали к небу ладони, хохотали и пели. Под утро хряпнул мороз. Дороги, крыши, деревья и заборы заблестели, будто голый нож. Павшее с небес лезвие ранило зверей и людей. Лоси, скалясь, хватали губами макушки сосенок. Хвоя со льдом каменно хрустела на зубах. Звери сердито мотали горбоносыми мордами, задевая рогами ветви. Топырили уши от непривычного ледяного звона. Замурованные в снежных лунках косачи бились бордовыми гребнями о ледяную корку…

Люди крались по льду, испуганно взмахивая руками, будто пытались взлетель, падали. Дорожники сыпали песок с солью, торопясь затупить оброненный сверху небесный нож. Вдоль трассы на поворотах валялись покореженные автомобили.

Люди не то чтобы куда-то ехать, выходить боялись за порог. В теплых домах доедали и допивали припасы новогоднего стола. И только Сильвер с утра похмельной рукой повел обломок своего пиратского брига к озерам. По тайным сведениям, там подо льдом начала гореть рыба. Де, щуки дурняком прут в проруби на приток кислорода, успевай черпать.

На первом же повороте верный «Запорожец» перевернулся в кювет кверху килем. Сильвер на четвереньках выбрался из кабины. Пнул предателя деревяшкой. Извлек пешню, сачок, мешки и поковылял к озерам. Стальная пешня волочилась за ним на веревке, как ведьмин хвост… Цеплялась за кочки моха. Мятежный дух гнал неутомимого флибустьера на озерный лед за добычей.

Целый божий день Сильвер, с головы до ног обсыпанный жемчугом застывших брызг, толокся у прорубей. Ждал. И когда в темной глубине цепкий глаз охотника углядывал вроде как капустный листок, сердце стучало легко и молодо, пока белый лист, вырастая в размерах, не оборачивался вялым сковородистым лешем. Он пучил глаза, пьяно хватал свежий приток воздуха и не чуял, как Сильвер подводит под него сачок.

Ковырнется раз другой на льду рыбина и застынет на морозе, вытаращив олубенелые глаза. К ранним январским сумеркам вокруг Сильвера валялись на льду штук пяток метровых поленьев-щук, десяток лещей, три судака.

Он и не заметил, как сползла на бережок белая «Нива». Из нее выкатились на лед три мужика и к нему. Сильвер всполошился, хотел было спрятать добычу в мешок, а они уж вот. Спереди дух алкогольный волной катится, за ним три этих темных мужика.

— Ты зачем дед нашу рыбу ловишь? Где у тебя разрешение? Это частный водоем.

— Рыба-то, ребята, горит, пропадает, — обеспокоился Сильвер. — Проруби вот нарубил, ей приток кислорода. Польза.

— Кончай, дед, мозги парить, — особенно наседал мордатый, красноперый, без шапки. — Ты, можно сказать, вор натуральный. Давай, тебе на уху оставим, а эту мы заберем.

— Ну-у, — поник над прорубью Сильвер. — Я с вами, ребята, не слажу. Калека безногий. Целый день тут мерз…

— Постой. А у тебя дочь есть? — Это уж другой, в очках, спросил.

— Есть, замужем она. За Егоровым, за егерем, — сказал и поджался: «Зря сболтнул. Кому только Венька не насолил. Пхнут в прорубь в шубе, в валенках и поминай как звали. К весне если найдут, и то хорошо.»

— Эт ты тесть самого киллера? — вытаращился Красноперый. — А чо ж ты, дед, молчал. Тогда ничо нам не надо. Замерз, может, погреешься? Витек, сбегай, там в машине. Зажевать чо, деду прихвати.

— Ты нам скажи, дед, скажи нам, — вился Красноперый. — Правда, твой зять в патронную гильзу влет из карабина попадает?

— Хо-го. Кто его стрелять-то по-снайперски научил, — Сильвер, выпив натощак сто грамм, воспарил надо льдом. — Он и этого бандюгу со ста метров промеж глаз ахнул.

— Да ну?

— Вот те и ну. Ему за это джип, в две твоих «Нивы» длиной, лакированный, пригнали. Ключи и дарственную на крыльцо положили. Он дурак, отказался.

— Ты уж ладно, дед, извини нас. Ничо ему не говори. Мы пошутили. Давай, еще выпьем.

— Да я не дойду. Мне еще «Запорожца» забрать надо.

— Тараса Бульбу что-ли?

— Ну-у. Резина летняя. Съюзил в кювет…

Подогнали «Ниву», зацепили. Обломок брига тросом вытащили.

— Езжай дед, да не лихачь!

По дороге домой хотел Сильвер заглянуть к своей ненаглядной Надюшке, но передумал. Не в форме. Домой вломился, бросил мешок с рыбой посреди горницы. Хрустел мерзлой одеждой:

— Зять у нас, бабк, в почете стал. — Флибустьера распирало от гордости. — Щас на озере налетели на меня трое. Рыбу отняли. Давай, говорит и его самого в прорубь спустим. А как сказал, что Егоров мой зять, они так и сели. Вина принесли, закуски. Пей — не хочу. До ворот довезли. Крутые все из себя. Красномордый там у них, в кожаном пальто, без шапки, прощения у меня просил. Прости, говорит, нас, дед. Зятю не жальси.

— Раздевался бы, грязь вон тает по полу… — себе под нос бормотнула жена. Но Сильвер расслышал, пыхнул бездымным порохом:

— Не нравится, могу уйти!

— Беги скорей, пока не растаял, — огрызнулась супружница. — Надька-одноночка чай все ворота растворила, ждет не дождется.

— Чо мне Надька, я и помоложе отхвачу.

— Хватай! Давно не лечился.

Начали в шутку, а разругались всерьез. Танчура забежала проведать. Кое-как помирила.

— Ну а вы-то на Новый год где гуляли? — полюбопытствовала мать.

— Дома сидели.

— Получче он?… На одной кровати спите?

— Все-то тебе надо знать, — дрогнул голос у Танчуры. — Молчит, как каменный. Из дома не выгоню. На двор выйдет, потупится, станет и стоит…

— К бабке долговской его свозить надо, полечить. Не иначе сглазили его. Я даже знаю, кто.