Глава шестнадцатая
Глава шестнадцатая
Звери и птицы прятались в норы, гнезда, зарывались в снег. Люди спешили в тепло. Лишь мятежная душа Сильвера просила бури, гнала со двора в эту разбойную погоду. Его «Запорожец» будто обломок пиратского брига, то проступая, то пропадая в снежных зарядах рассекал волны поземки между рифами домов. Одноногий осьминог, черная душа не заметил около церкви присыпанный снегом УАЗ. Увидь машину зятя, Сильвер бы шарахался от него, как литературный предок от черной кошки. Но в неведении он бесстрашно вел свой «запор», гордость украинского, автомобилестроения за добычей.
Не гены ли той же самой пробы, что гнали аргонавтов за золотым руном, понуждали флибустьеров заканчивать счеты с жизнью на карабельной рее, вели этого калеку старика в пургу и темень за кабанами?
И он-таки привел обломок пиратского брига в тихую гавань между двумя ветлами. Темная фигура выбралась из теплого нутра «Запорожца» и заковыляла в чащобник: в одной руке костыль, в другой винтовка. В глубине зарослей было тихо. Сильвер сдвинул шапку на затылок, прислушался. Шуршала о стволы и ветви деревьев снежная крупа. Но сквозь это шуршанье и шум ветра в вершинах волосатое ухо флибустьера уловило живой звук. Радостной щекоткой фырканье отдалось в разбойничьей душе. Он не спешил, предвкушая. Вытащил из-за пазухи два теплых патрона с пулями. Нежно ввел их в стволы. И двинулся в обход, с подветренной стороны, туда, где фыркало.
Плюньте в глаза тому, кто в эти минуты бросит в Сильвера камень. Обвинит его в алчном устремлении купить дочери шубу, а внуку трехколесный велосипед. Ложь. Пока он крадется к захлестнутому петлей кабану, в густом чащобнике совершается волшебство. Улетучивается боль в надорванной спине. Молодое сердце легкими толчками гонит кровь. Отрастает нога. И уже не плешивый калека с удаленной по подозрению на рак двенадцатиперстной кишкой, а полный сил гибкий юноша кошкой крадется к добыче. Твердой рукой ловит на мушку вскинувшуюся черную башку.
Бесстрашный пират, тезка нашего Сильвера, от одной мысли, что ему придется транспортировать из чащи такую тушу, захлебнулся бы ромом, вскарабкался на рею, накинул петлю на шею, для надежности выстрелил в висок и прыгнул бы в пучину. Наш же, пошвырявшись в рюкзаке, достал клеенчатый фартук. Надел его. Как опытный патологоанатом ловко отчленил секачу башку. Поставил рылом кверху на ближний пень и принялся разделывать тушу.
Тем временем сверху перестало сыпать. Ветер разметал по небу звезды, свился жгутом меж берегов речки и, легко обгоняя струившуюся подо льдом воду, полетел к устью. Сильвер, притомившись, присел на кабанью шкуру. Курил, думал: «Вот кабан этот жил себе, желуди жрал, маток огуливал. Смерть легкая. Не горел, не болел. Прилетел свинцовый желудь и все. Смерть… Ко мне бы она тоже лучше не с косой пришла, а ружьем… Только бы проклятая не торопилась. Дождаться — Вовка вырастет. На свадьбе у него погулять…»
Размяк Сильвер, с кабаньей шкуры воспарил в сладких виденьях к свадебному столу. Раздумался, какой бы он тост молодым выказал да что на поднос в подарок положил. На запах крови зашуршала крыса ли какая, хорек. Оглянулся Сильвер, можно сказать, прямо из-за свадебного стола, а сзади смерть из-под земли лезет. Морда черная, клыкастая, на длинной шее, лапы узластые, будто корневища к нему тянет, вот-вот за горло схватит. Заорал охотник дурным голосом. На всех трех конечностях ломанулся в болотину бойчее кабана, застрял в лозняке. Опомнился: «Гроб в сугроб! Да ведь я сам лиходей, кабанью голову на пенек поставил…»
В тот раз зятю про мокрые штаны для веселья сбрехнул. А теперь на самом деле обмочился.
— Чего щеришься, фоб в сугроб? — с досады сбил с пня кабанью голову. — Расскажи кому, что смерть за мной погналась, не поверят.
Под утро подрагивавшей от усталости рукой вел Сильвер свое тяжко груженное добычей судно домой. Радовался, что зятек навстречу не попался. Пригрозил гад: кто не спрячется, я не виноват.