Глава девятнадцатая
Глава девятнадцатая
Впервые в жизни прокурор чувствовал себя преступником. Маялся по ночам, представляя себя то в суде, то на коллегии в прокуратуре. И все не мог придумать, как оправдаться. Подсказку он увидел во сне, в образе черного человека с дульными отверстиями во лбу вместо глаз. Это был киллер, и он давал показания в суде против него, прокурора Курьякова. Ветер раздувал полы черного пальто киллера, свистел в зрачках-дулах. От этого свиста Курьяков и очнулся. За окнами спальни рвал и гудел о железо ветер.
«Эксперты заставят карабин заговорить. Он даст против меня показания… Главный свидетель. Без него они ничего не смогут доказать, — легко и ясно, как это бывает сразу после сна, думал Курьяков. — Карабин исполнитель, я заказчик. Если не убрать его, он выведет на меня. И тогда… никакого «тогда» не будет», — оборвал сам себя прокурор.
К утру, ворочаясь под одеялом, он разработал всю операцию по устранению «киллера» в деталях.
Вечером того же дня он заехал в райотдел милиции. Поднялся в кабинет к начальнику. Как он и рассчитывал, лицо полковника Штырлина к концу рабочего дня сделалось одного цвета с медным иконостасом на боковом столике.
— Зачем он тебе? — Удивился полковник, когда Курьяков попросил на ночь отдать ему карабин.
— Там инициалы мои выгравированы, спилить хочу.
— Понятно. Утром верни, а то эти журналюги пронюхают, вонь поднимут. — Полковник не скрывал удовольствия. Сам Курьяков, без конца макавший его мордой в грязь за взятки гаишников, превышение полномочий участковых, пришел на поклон. — Выпьешь?
— Наливай.
Но в подвал, где находилась оружейка, Штырлин сам не спустился.
«Осторожничает, барсучина», — подумал Курьяков, глядя как дежурный капитан отмыкает замок на двери оружейной комнаты, достает карабин.
Он вышел из здания райотдела и сунул карабин в багажник «Нивы». Из прорвавшейся газеты, будто чей-то глаз блеснул вороненый ствол, и к прокурору вернулось игривое настроение, посетившее его во сне: «Доподмигиваешься, киллер…»
Дома он переоделся в рабочую одежду.
— Пап, мы тебя целый час ужинать ждем, — надула губы дочь. — Опять на охоту?
— Погоди, Ленок, машину надо там подремонтировать. — Курьяков похлопал дочь по спине. — Ешьте без меня. Никто не звонил?
— Был какой-то звонок. Незнакомый кто-то, не представился… Да ты под шафе, папан. Молодец, мы его ждем, а он гуляет.
— Ленок, Чека явки не проваливает, агентуру не сдает.
Все в том же нервно-игривом настроении Курьяков вышел во двор. Стояла кромешная темень, по железу сыпал дождичек. Он включил фонарь на крыльце, запер ворота на засов, огляделся. В свете фонаря летели серебряные дождинки-искорки. Никто не мог теперь помешать ему убрать Главного Свидетеля. «Он лежит в багажнике и ждет своей участи. У меня к нему нет жалости. Он киллер, профессиональный убийца. Может, в самом деле из этого карабина убивали людей?…» Выпитый в кабинете Штырлина коньяк подхлестывал воображение. Он включил в гараже свет. Развернул газету. Карабин привычно лег в руки, будто ластился к хозяину. Прокурор привычно отработанным движением вскинул СКС к плечу и тут же опустил, нарочито грубо швырнул на верстак. Ствол звякнул о металл, будто ойкнул. Ему вдруг показалось, что в углу кто-то вздохнул. Он подошел к двери и закрыл изнутри на защелку. Потер зачесавшееся бедро. Зажал в тиски ствол карабина.
Полотно ножовки вжикнуло по стволу, оставив зазубрину.
«Надо смазать маслицем, чтобы не скорготало», — подумал прокурор и опять почесал бедро. Достал масло, капнул на полотно, растер тряпкой: «Я не буду тебя убивать, — все в том же шутливом тоне подумал он. — Ствол. Сейчас я сделаю из тебя евнуха… Им отрезают яйца, а я отрежу тебе ствол. И ты никогда больше не поимеешь ни лосиху, ни медведицу, ни свинью…»
Ножовка визгливо вжикала по стволу, никак не брала каленую сталь.
«Когда-нибудь на охоте расскажу, как я ночью в гараже кастрировал киллера», — бодрил себя Курьяков. Бедро чесалось нестерпимо. Он положил ножовку на верстак. Расстегнул ремень, приспустил штаны, вывернулся боком к лампе. На белой коже пониже сустава белели маленькие, как от ожога крапивы, пузырьки. Разглядывая их, он почувствовал, как чешется запястье, задрал рукав. С внутренней стороны повыше кисти белели такие же пузырьки. Зачесалось под мышками. Он вспомнил, что легкий зуд ощущал еще в кабинете Штырлина: «На коньяк аллергия». Он опять взялся за ножовку. Полотно выгрызло поперек ствола полоску. Курьяков спешил, теперь все тело чесалось нестерпимо.
«Тот черный тип с дульными зрачками подсыпал мне в коньяк яд — додурачился», — вслух выругался Курьяков. Бросил на верстак ножовку и обеими руками, не в силах терпеть, принялся чесаться. Вспомнил, как на охоте переходил речку и по грудь провалился в полынью. Успел положить поперек полыньи карабин и, опираясь на него, выбрался на лед.
«Если бы не карабин, затянуло бы течением, — подумал прокурор. — Он меня спас, а я распиливаю».
По спине катился пот, тело под одеждой горело. В каком-то исступлении он ширкал ножовкой все быстрее и быстрее. Когда обрезок ствола звякнул о бетонный пол, Курьяков, торопясь, спустил штаны и обеими руками стал с наслаждением расчесывать низ живота, в пахах, ляжки. Постанывал при этом. И тут на оцинкованный верстак из-за спины упала тень. Прокурор поддернул штаны и хрюкнул будто от удара в живот. В сумерках гаража, привалясь плечом к «Ниве», стоял человек. У него были быстрые, как ртуть, глаза и металлическая улыбка. Он мгновенно узнал его.
— Пилишь? — Призрак протянул Курьякову руку. Тот пожал. Куртка на пришельце была сухая.
«Значит, все это время он был здесь и смотрел за мной». — От этой мысли Курьяков пришел в ярость.
— Я тебе русским языком сказал, чтобы ноги твоей здесь не было!
— Я по делу, — сказал гость и покачнулся.
— Наглеешь, — постепенно приходил в себя Курьяков. — Я тебя не для того отмазал, чтобы ты меня дискредитировал вот так. Мог бы позвонить.
— Звонил. Тебя не было. Дочь брала. Я тебя не просил меня отмазывать.
— Наглец! Без меня ты бы выше верхнего предела схлопотал.
— Очко и параша — радость наша. — Незваный гость улыбнулся одной стороной лица, будто уронил изо рта узкое лезвие. Курьяков поднял с пола обрезок ствола, перехватил как дубинку.
— Игорь…
— Я все помню. Мой папан, твой лепший друг, военный летчик в Египте при испытаниях «Сушки» после капремонта с полным боекомплектом врезался в скалу. — Гость уронил изо рта еще одно лезвие. — Ты поздно взялся меня пасти, Евгений Петрович. Меня заставили сыграть на ментовском пианино.
— Не понимаю, Игорь. Этот тон.
— Все эти годы ты гнал пургу, Евгений Петрович. И когда вытаскивал меня в суде, и когда брал меня с собой на охоту, на рыбалки. — Игорь присел на корточки, уронил вытянутые руки на колени. — Задротыш он был, мой папаня, а не летчик. Пьянот вонючий. И маму он в могилу забил, может, из-за тебя. Мне все рассказали. Ты у маман был в наездниках, ну да, в любовниках. И вы вместе с ней сочинили этот нагон про летчика в Египте…
«Типично зековская поза». — Курьяков поймал себя на диком желании ударить ногой сидящего перед ним парня в кожаной курточке.
— Чего ты, Игорь, хочешь?
— А, может, я родничок тебе, Евгений Петрович? — Он будто ощупывал его, гражданина начальника, быстрым зековским взглядом, задержался на руке с обрезком ствола, хмыкнул. — Заметано. Я упала с самосвала, тормозила головой. Там в семь-е-е про-ку-ро-ра…
В доме хлопнула входная дверь, послышались шаги:
— Жень, ты скоро? — раздался голос жены. — Штырлин звонил, спрашивал, где ты.
— Приду перезвоню. — Он откашлялся. Игорь встал.
— Меня к тебе человек один послал, закадык.
Курьяков поразился перемене, происшедшей с Игорем. Перед ним стоял уже не куражливый блатняжка с фиксами. Узкое лезвие улыбки в ножнах презрительных губ и стылые глаза кричали об исходившей от него опасности.
— Помещение под офис, хаза в элитном доме. «Мерин» шестисотый. Зарплата, какую назовешь сам. Все оформляется на тебя, все твое. А ты вытаскиваешь ребят с зоны…
— Кто послал? Развалина?
— Это неважно.
— Я прокурор, Игорек, а не шестерка. — Курьяков пристукнул стволом по верстаку. — Так и скажи ему.
— Евгений Петрович, он два раза не предлагает.
— Ты хотел купить меня, прокурора Курьякова. Эх, ты.
— Заметано. — Игорь выпрямился. — Ты чо все время чешешься?
— Знаешь, все тело какими-то белыми пузырьками покрылось, вот. — Курьяков завернул рукав.
— Эт крапивница. Стань под холодную воду и через пять минут все стихнет.
— В баню ходят те, кому чесаться лень. А у тебя почки-то как?
— Кровью ссать перестал, — усмехнулся Игорь. — Второй раз твой егерек мне дорогу перешел. Тогда под перевернутой лодкой я чуть на дно не пошел. Судорогой свело. Давно его грохнуть надо. Все некогда.
— Игорь, для тебя это пожизенный срок.
— Я так шучу. — На губах в сумраке гаража опять сверкнуло лезвие улыбки. — Я сам не буду… Канул я.
— Постой, жена манты сварила. Горяченьких принесу. — Курьяков нагнулся над тисками, выкручивая зажатый карабин. Когда он поднял голову, Игоря уже не было. И он в который раз поразился этой его способности растворяться в пространстве.