Глава 10. Что доктор прописал

Упирался только Билли, а остальные сотрудники станции Хаддерсфилд с удовольствием делали несколько кругов по станции в компании с Феликс. А скоро стало можно и отпускать ее с поводка.

Железнодорожники не боялись так делать потому, что бдительно присматривали за ней, как родители – или как телохранители, раз уж она теперь выглядела как миллионерша. Гарет часто выходил с Феликс на прогулку, и если она приближалась к краю платформы номер 1, аккуратно отгонял ее от желтой линии и не позволял подвергать себя риску. Надо сказать, что Феликс и не проявляла желания заглянуть в пропасть. Она держалась на почтительном расстоянии от края, и вообще редко отходила далеко. Большую часть времени она проводила около велосипедных стоек.

С ее точки зрения, они были расположены прекрасно: если ее что-нибудь пугало, оттуда можно было в одно мгновение добежать до двери. Феликс мчалась домой, когда слышала, что подходит поезд – рев, а потом визг тормозов по-прежнему вызывали у нее страх, хотя остановившихся поездов она давно перестала бояться. Часто она спасалась в бюро находок, куда вела соседняя дверь. Там добрая Анжела Данн брала ее на руки и гладила, пока поезд не уйдет. Тогда Феликс, осмелев, решалась снова выбраться на велосипедную парковку. Ей нравилось сидеть там и наблюдать за окружающим миром, и теперь она чувствовала, что не упускает ничего: можно спать или играть в помещении, а можно гулять с заботливым спутником.

Все возились с ней, как с ребенком, но саму ее решили уберечь от забот материнства. В середине сентября Феликс исполнилось четыре месяца, и ее снова отвезли к ветеринару, чтобы стерилизовать и чипировать.

– Как ты себя чувствуешь, Феликс? – спросил у четвероногой приятельницы Гарет Хоуп.

Феликс мрачно посмотрела на него зелеными глазами. Потом повернула голову и вдруг перестала его видеть – после операции на нее надели воротник, и обзор у нее теперь был невелик. Феликс терпеть не могла этот воротник. Подняв лапку в белой перчатке, она в очередной раз попыталась сорвать воротник.

Довольно часто ей это удавалось. Белый воротник должен был крепиться к ее ошейнику со стразами, но Феликс ловко приспособилась одной лапой стаскивать ошейник с головы, так что и из воротника научилась выбираться. Тем более, она еще не выросла, и даже рассчитанный на котенка воротник оказался для нее великоват. Следить, чтобы она его не сняла и не добралась до швов, было сущим наказанием.

– Не лезь к ней, приятель, – сказал Билли, который тоже был в комнате. – Пусть посидит в тишине, ей просто нужно оклематься.

Вид у кошки, про которую Билли когда-то говорил, что она хороша, был сейчас очень жалкий. Швы от операции еще не зажили, в ее густой шубе ветеринар выстриг и выбрил здоровенную проплешину на боку. При такой длинной шерсти это место еще долго оставалось заметным, даже когда снова заросло мехом. Феликс больше всего расстраивалась из-за ущерба, нанесенного ее модельной внешности.

– У тебя самого-то как дела, Гарет? – спросил Билли, внимательно посмотрев на него.

Гарет не доучился в университете и устроился на станцию временно, пока не решит, чем хочет заниматься всерьез. Сейчас ему было двадцать четыре года, он проработал здесь уже почти пять лет. Но уходить не хотел… Все сотрудники станции стали ему как родные, их невозможно было бросить, особенно теперь, когда появилась Феликс. Станция Хаддерсфилд стала для него домом.

Гарет не ответил и, перекладывая на столе бумаги, сделал вид, что очень занят. Но чувствовал, что умудренный опытом Билли все еще смотрит на него. За годы совместной работы Гарет стал видеть в Билли отца и наставника. Билли все знал про железную дорогу. Он видел, как люди приходят… и остаются. Не успеешь оглянуться, и вот ты уже тридцать лет прослужил на одной и той же должности и рассказываешь все те же анекдоты все тем же собеседникам, только сам стал старым и седым.

Билли откашлялся и повторил то, о чем уже несколько раз предупреждал Гарета.

– Смотри, парень, – сказал он грубым, хрипловатым голосом, – ты тут застрянешь.

Он взял сигариллу, вышел, и дверь за ним захлопнулась. Гарет вздохнул, обдумывая слова Билли. Тот говорил ему: «Надо шевелиться. А то просидишь на месте года три-четыре, все решат, что ты сложил руки, и другой работы никогда тебе не предложат».

Может, он прав? Гарет не знал. За пять лет на станции он тоже видел, как многие из сослуживцев теряли гибкость – как ни странно, Билли это не коснулось, хотя он работал тут подольше многих. Некоторые из старых работников видели мир только черно-белым, а Билли различал не только полутона, но и яркие краски. Ему нравилось затевать что-нибудь новое. Недавно он предложил устроить в зале ожидания выставку картин, и этот план осуществился следующей весной. Что касается охраны окружающей среды, тут Билли тоже опережал время, и даже получил премию за свои экологические нововведения. Он считал, что вокзал – не просто место, куда приходят поезда, он может объединять горожан, а железнодорожники могут сделать их жизнь лучше.

Так думал не только он. Энди Кроган организовал библиотечку, чтобы люди бесплатно обменивались книгами, а в зале вывешивали стихи местных поэтов и устраивали разные литературные мероприятия. В этом и заключалось обаяние Хаддерсфилда, привлекавшее Гарета: это был не большой бездушный вокзал, вроде некоторых крупных пересадочных станций, но и не тихое местечко на отшибе, где все махнули рукой на будущее. Нет, жители Хаддерсфилда были деятельными.

Вдруг Гарет осознал, что и он не исключение. Он посмотрел на Феликс и встретил сердитый взгляд из недр белого воротника. Он ведь добился, чтобы на станции завели кошку! Эта мысль его приободрила. «Однако Билли прав, – подумал он. – Может, и правда, есть смысл быть начеку и следить, не появится ли где хорошее место».

А пока нужно было ухаживать за прооперированной кошкой. Помощников у него хватало. Каждый, кто заходил в бригадирскую, выражал ей участие – словами и не только. Бедняжка и правда очень страдала. Она завела манеру бродить из угла в угол с любимым бурым медведем в зубах и мяукать.

– Ну, что с тобой? Просишься наружу? – спрашивала Энджи в ответ на ее жалобы. Но Феликс подбирала медведя и снова принималась медленно и печально ходить туда-сюда. И Энджи, и Анжела считали, что она обращается с игрушкой как с котенком: может быть, она хотела хоть так почувствовать себя матерью.

Из-за капризов Феликс многие сотрудники не сговариваясь старались утешать ее при каждой возможности. Феликс смотрела на них зелеными глазищами, и тот, кто удостаивался взгляда, садился на корточки, лез в карман, в сумочку или в ящик стола и доставал припасенный пакетик с лакомствами. Вытряхивал кусочек на ладонь, и Феликс слизывала его розовым язычком с такой благодарностью, будто ее неделю не кормили.

– Мяу! – жалобно говорила она, выразительно моргая.

– Ну ладно, еще один, – говорил железнодорожник, за первым кусочком следовал второй, а иногда и третий, и четвертый, а Феликс упражнялась в искусстве строить трагические глазки.

Чтобы кошка быстрее поправлялась, ей (с самыми лучшими намерениями) наливали молока, блюдце за блюдцем. Она, разумеется, была счастлива и жадно пила, брызгая вкусными белыми каплями на свой бархатистый черный нос.

Феликс постепенно восстанавливала силы после операции. Она начала снова выходить на улицу, и Энджи стала встречать ее в самых необычных местах.

– Феликс, ты зачем там сидишь? – в недоумении спрашивала она.

Но Феликс была умной кошечкой. Она сообразила, кто из сотрудников запасся угощением для нее (почти каждый), и где он его держит (в столе или в кармане). Обо всех тайниках знала только она; она устраивала засаду в нужном месте, пока не появится лакомство. Все на станции старались чем-нибудь подкормить или порадовать кошку – вот только не догадывались, что этим же самым занимаются и все остальные. Котят ее возраста рекомендуется кормить три раза в день, а Феликс при таком количестве нянек получала заметно больше…

Но разве можно было устоять перед ее трогательной мордочкой? Голос у нее тоже окреп. Когда ей хотелось есть, она принималась громко мяукать, и не умолкала, пока ее не накормят. Кошки умеют менять интонации, чтобы воздействовать на людей, и, требуя еды, часто подражают крику младенцев. Феликс этим искусством овладела в совершенстве, и все сотрудники станции стали игрушкой в ее лапках.

Хотя верные поклонники спешили исполнить любую ее прихоть, Феликс была готова и сама попытать счастья. Однажды в тихую воскресную смену Гарет решил выскочить в магазин и кое-что купить домой, в том числе кошачьих галет для своего малыша Космо, который был всего на пару месяцев старше Феликс. Он принес пакет, поставил в угол комнаты, забыл про него и продолжил объявлять поезда. Только к концу смены, когда он взял пакет и собрался ехать домой, обнаружилось, что в дикторскую, вероятно, прокрался хищник. Дно пакета было разодрано чем-то подозрительно похожим на когти, а в картонной пачке с галетами кто-то прогрыз дырку и подкрепился.

Гарет возмущенно посмотрел на Феликс, но та деловито умывалась с совершенно невинным видом, и на его сердитый окрик только захлопала глазами. Феликс так и не созналась, чьих это лап дело. И, разумеется, нельзя было исключить, что в пакет лазал Энди…

Бедняжка Феликс; как раз когда она восстанавливала силы после операции, ей пришлось привыкать к еще одному большому изменению. Пока она обживала станцию Хаддерсфилд и наряжалась в ошейник со стразами, розовый медальон и шлейку, похорошел и сам вокзал. Служебные помещения полностью перестроили, и пришла пора переезжать в новенькое, с иголочки, здание, а старое пошло под снос.

Новый служебный корпус стоял там же, на платформе 1, рядом с бюро находок, и в нем, как и раньше, было окошко справочной, но внутри все теперь выглядело иначе. Здесь не было просторной дикторской с ковром, где собиралось много народа; теперь это помещение стало крошечным, обшитым панелями, и в нем едва помещался стол с микрофоном. За счет сэкономленного места удалось благоустроить весь корпус: в нем разместились женская и мужская раздевалки, душевая, кухня-столовая и новая бригадирская, где стояло два стола и несколько шкафов для документов. Любимым местом Феликс теперь сделалась душевая; там же, под вешалкой для полотенец, ей устроили лежанку (между прочим, там был и черный плед с узором из белых кошачьих следов). Какой-то шутник смастерил деревянную табличку с надписью «Феликс», чтобы все видели, чья здесь спальня, но потом Феликс стала с ней играть и уронила. Все новые комнаты выходили в один длинный коридор, и там у Феликс появилось любимое развлечение.

Она по-прежнему не расставалась с бурым плюшевым медведем, но постепенно она стала относиться к нему менее трепетно и согласилась на более активные игры с ним. Больше всего ей нравилась такая: Энди и Гарет становились в разных концах коридора. Один брал бурого медведя и медленно, аккуратно усаживал его на пол, а Феликс смотрела, сверкая зелеными глазами от нетерпения. Медведь сидел, чуть наклонившись вперед. Потом Энди или Гарет отступал на пару шагов, разбегался и пинал медведя так, что тот взмывал высоко в воздух. Медведь летел по коридору, а Феликс с восторгом смотрела, как он приближается, потом бежала за ним, наскакивала и радостно ловила его. Она часами носилась от Энди к Гарету и обратно вслед за медведем, которого они пинали по коридору – бегала, прыгала, подкрадывалась и бросалась.

Самочувствие Феликс явно пошло на поправку. Энджи опять свозила ее к ветеринару показаться после операции и думала, что тот будет доволен, ведь Феликс была совершенно здорова. Но тот осмотрел ее, взвесил и обнаружил, что она очень растолстела.

– Что-то она поправилась, – заметил он.

Энджи рассказала, что все то и дело наливают ей молоко в блюдце.

– Молоко ей вообще нельзя! – тут же сказал ветеринар. – Для кошек оно вредно. А еще они от него толстеют. Одно блюдце молока – все равно что четыре гамбургера для человека.

Оказывается, Феликс переедала… Как же ей было не нагулять вес!

Энджи вернулась с ней на станцию и поняла, что нужны серьезные меры. Всеобщая доброта выходила Феликс боком, с подачками пора было заканчивать. Причем недостаточно было просто предупредить об этом остальных. Если не подчеркнуть, насколько важны указания ветеринара, на них не обратят внимания и снова начнут выдавать лакомства по первому взгляду неотразимых зеленых глазах. И что тогда станет с Феликс?

Поэтому на неделю пункт о кошке Феликс был включен в официальную инструкцию. В этом важном документе были перечислены основные меры безопасности, о которых полагалось знать сотрудникам, и каждый расписывался, что все прочел и понял.

– Мы знаем, как вам нравится ее баловать, – говорили бригадиры, обращаясь к подчиненным. – Каждый хочет пообщаться с ней, но нельзя забывать о ее здоровье. Пожалуйста, не давайте ей ничего, особенно молока и вредных продуктов. Кормить Феликс теперь будут бригадиры.

Только так можно было добиться, чтобы она сбросила лишний вес и осталась стройной.

Феликс, разумеется, старалась их переубедить, но как она ни мяукала, как ни трепетала ресницами и трогала лапкой, все напрасно. Анжела вдобавок считала, что Феликс растолстела не только от еды, но и от врожденной лени – кошка по-прежнему любила улечься где-нибудь и чтобы верная свита заботилась о ней, что почти не выходила за порог. «Эй, сходила бы ты поработала!» – говорила ей Энджи.

До сих пор Феликс покидала помещение только вместе с кем-нибудь, но теперь, когда ей исполнилось пять месяцев, когда она была стерилизована и привита, она могла наконец проявить самостоятельность. Станционной кошке предстояло прогуляться одной.