•12• Слабое звено

— Больно, да, — пробормотал я про себя, когда боль вспыхнула в моей пояснице, затем ниже, в правой ягодице, где развернулась на сто восемьдесят градусов и рванула назад той же дорогой.

Со стороны мой вид был жалок. Я лежал лицом вниз, упершись носом в покрытый грязными пятнами коврик в моем кабинете на базе. Все, что я мог видеть перед собой, это перед нижнего шкафчика картотеки, перед которым я было присел, чтобы его открыть.

Болевой спазм, тот, что я ощутил в спине тогда, когда потянул шкафчик на себя, бросил меня на пол. К счастью, я успел подстраховать себя при помощи рук, и потому опустился на пол в наскоро выставленном упоре. Проблема теперь состояла в том, что я, фактически, не мог встать. Как только я пытался направить свое тело вверх, в спине возникал взрыв непереносимой боли. Непереносимой даже для морпеха.

Я попытался перекатиться, но даже для этого у меня не оказалось сил. Мою спину заклинило в той позе, в которой я упал.

— Блин, — снова пробормотал я вслух. Здесь ничего нельзя было поделать. Я был готов звать на помощь.

— Кто-нибудь соизволит мне помочь? — сказал я, повысив голос. Энди, который обычно работал за столом напротив, уехал на день; поэтому мне оставалось надеяться, что мой начальник или ротный сержант-майор смогут меня услышать.

Я ожидал услышать звук спешащих шагов или заботливых голосов, но никак не сразу же раздавшийся голос моего начальника, сказавшего с комичной интонацией:

— Старший сержант Фартинг, армия вам платит не за то, чтобы вы валялись на полу целый день. Вы, часом, не могли бы встать и вернуться к работе?

Я не мог его видеть, так как лежал лицом в другую сторону, однако я был однозначно уверен, что он сдерживает смех.

— Босс, слегка прихватило, нужна помощь, — коротко выпалил я сквозь сжатые зубы.

— Сержант-майор, мне тут помощь нужна, — крикнул мой начальник в сторону кабинета дальше по коридору.

Снова шаги, и вскоре я понял, что сержант-майор стоит рядом с начальником.

— Что это ты делаешь, Пен? Лиза задала тебе работенку этой ночью, а?

Во всем, что касается военной службы (за исключением разве вопросов жизни и смерти), парни склонны находить смешную сторону. Началось, подумал я. Я знал, что будет только хуже. От искушения присоединиться к их смеху меня удерживало лишь знание того, что это будет чрезвычайно больно. Похоже, любое движение теперь вызывало взрыв боли.

Скоро кабинет стал центром внимания смеющихся и прикалывающихся инструкторов по физподготовке, ни один из которых не сделал абсолютно ничего, чтобы помочь мне встать. Я все так же пялился на наполовину выдвинутый шкафчик картотеки.

— Как бы ни было мне жаль прерывать ваше веселье, но не мог бы кто-нибудь помочь мне встать? — заорал я примерно через пять минут топтания вокруг да около, пока народ присаживался и тыкал в меня пальцами, отпуская предсказуемые шуточки насчет пришедшей старости и лежачей работы.

Наконец, меня подняли и оттащили в медпункт, мало заботясь о моем комфорте. Каждый шаг был упражнением в медитации о том, может ли боль быть еще сильнее.

Судя по всему, может. Но наградой за мои приглушенные вопли стало только увеличившееся число ответных шуток.

После десятимильной (по моим ощущениям) экскурсии меня, охваченного агонией, сгрузили на стол для осмотра. К счастью, пара инъекций прямо в мышцы около поясницы вскоре облегчили мою боль.

Я попросил, чтобы кто-нибудь перезвонил Лизе, и затем терпеливо ждал, пока она не приедет со службы забрать меня. Слава богу, она приехала на минивэне, так что я смог лечь вытянувшись. Каждую выбоину на дороге я ощутил на себе.

По всему, Лизу также охватило желание посмеяться над моей неприятностью. Когда я пытался встать на ноги после нашего прибытия домой, она не смогла удержаться и не пошутить насчет того, что флотский инструктор по физподготовке помогает инструктору по физподготовке морпехов.

— Ха-ха, дорогая, — скорчил я ей гримасу. — Однако, к слову, я все еще не ходил в туалет, так что мне может понадобиться твоя помощь.

Мысль об этом живо стерла улыбку с Лизиного лица и она помогла мне доковылять до дома.

— Нехорошо, старший сержант, — прозаично сказал флотский хирург, глядя на цифровые фотографии, сделанные во время МРТ-сканирования моей спины. — Совсем нехорошо.

Он изрек потрясающе очевидную вещь. Прошло две недели с той поры, как я повалился, открыв шкафчик картотеки, и я до сих пор ковылял согнувшись. Я больше был похож на Горлума из «Властелина колец», нежели на старшего инструктора по физподготовке элитных коммандос морской пехоты ее величества. Ясное дело, это было нехорошо.

— Боюсь, бегать вам уже не придется, — продолжал хирург, изучив снимки более тщательно.

— Сэр, что значит «не придется больше бегать»? — спросил я.

Я бегал каждый день примерно с пятнадцати лет от роду. Мне нравилось бегать. А еще я, черт подери, королевский морской пехотинец. Уж коли мы начали бегать, то мы бегаем вечно.

— Ну, если по-простому, у вас запущенное дегенеративное заболевание нижней части спины. Три нижних диска сильно сжаты. Улучшений здесь не предвидится, только ухудшения, — сказал он.

Мне нравятся прямые разговоры. Никаких там мягких намеков. Прямо к сути дела. Да и сам я внешне выглядел молодцом.

Подарив мне взгляд, исполненный легкой симпатии, хирург закрыл снимки, на смену которым на экране компьютера возник скринсэйвер с изображением боевого ножа коммандос.

— Сколько вам еще осталось? — спросил он, садясь обратно в кресло и глядя на меня.

— В смысле, в морской пехоте? — спросил я просто затем, чтобы уточнить, не имел ли он ввиду чего-нибудь посерьезнее.

Он кивнул.

— Еще два с половиной года, — ответил я.

И вновь его ответ был безыскусен и прям.

— Нет, не нужно, — озвучил он то, о чем я подумал. — Его это забавляло.

— Старший сержант Фартинг, — продолжал он, — я рекомендую вам пройти медицинскую комиссию как можно скорее.

Я попал в весь этот переплет потому, что наклонился открыть картотеку. Из-за болезни провел две последние недели дома, лежа пузом кверху, и не потому, что мне так хотелось, а потому, что попытки встать или сесть физически превращались в подвиг выносливости, отнимавший у меня последние граммы энергии. Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не орать, когда моя спина поворачивалась хоть на полмиллиметра. По утрам Лиза помогала мне разобраться со спуском вниз по лестнице, после чего оставляла меня лежать на полу в гостиной с пультом от телевизора в руке в окружении Наузада, Тали, Бимера и Физз, которые все решили помочь мне, просто улегшись рядом.

Слава богу, у Лизы была возможность выгулять их всех перед отъездом на работу. Но весь остаток дня они также ограничивались пребыванием в гостиной вместе со мной, пока я не наскребал достаточно сил, чтобы не встать на четвереньки, а затем, при помощи дивана, не привести себя в некое сгорбленное подобие стоячей позы. Сильные обезболивающие, похоже, в моем случае не работали.

Наузада и Тали вынужденный отдых, похоже, не заботил, но Физз и Бимер явно скучали по утраченным ежедневным прогулкам.

Проблемы со спиной у меня были давно. Впервые я серьезно повредил ее во время сессии тренировок по прыжкам, когда проходил курс для повышения квалификации инструкторов физподготовки несколько лет назад. Мне тогда было тридцать, но, по некоторым причинам, я вообразил себя двадцатилетним. Преисполненный духом самоуверенности, я попытался выполнить ужасающий тройной прыжок через козла, любимое испытание для тренеров, заканчивающийся, как правило, скорченным инструктором, лежащим у дальнего конца третьего козла, лицом вниз на тонком страховочном мате зеленого цвета. Конечно же, так произошло и со мной. Я до сих пор помню — и чувствую — то падение.

Впрочем, до сих пор никаких ухудшений состояния спины у меня не было. Я следил за этим, поддерживая себя в хорошей форме посредством упражнений и тренировок осанки, но именно Афганистан, скорее всего, поставил на этом точку. Шестимесячная беготня с тяжелым рюкзаком за плечами не пошла мне на пользу. Общий вес минометных снарядов, радиоаккумуляторов, амуниции и воды составлял где-то около тридцати килограмм, и это не считая тяжелого бронежилета и боевого шлема — обязательных аксессуаров для рекламных армейских фото.

Необходимость пройти медкомиссию меня реально озаботила. На ней мне надлежало предстать перед коллегией высокопоставленных военных врачей и хирургов. Если они решат, что я не подлежу ремонту, все сочувствия и сантименты разом закончатся. Я вылечу из армии вместе с медицинским пособием в тот же самый день. Не будет никаких возвращений, никаких реабилитаций. Прибыв утром на базу как морпех, в полдень я покину ее уже как штатский.

— Чеееерт! — вот и все, что я смог сказать в ответ улыбающемуся хирургу.

Он сказал мне, что долгое сидение за столом, скорее всего, ухудшило состояние моей спины. И я знал, что командование не захочет принимать на себя ответственность за это ухудшение теперь, когда оно о нем узнало.

В морской пехоте было не так много других работ, на которые я мог бы с легкостью устроиться, учитывая мой служебный стаж и специализацию инструктора по физподготовке.

Я приковылял в приемную и стоял, опершись на стену, так как сидеть на здешних жестких стульях было плохой идеей. Лиза должна была забрать меня отсюда через пятнадцать минут. Чтобы привезти меня в медпункт за результатами теста, она воспользовалась одной из своих увольнительных.

В приемной я поглядывал на томящихся в нервном ожидании лопоухих новобранцев в плохо пригнанной униформе, мешковато висящей на их худощавых (по большей степени) подростковых фигурах. Большинство из них выглядели совсем салагами из-за предельно короткой армейской стрижки.

Они собрались здесь, чтобы получить результаты стоматологической и врачебной проверки. Официально они считались новобранцами в течение первых двух дней своей потенциальной двадцатидвухлетней карьеры.

Я вспомнил второе февраля 1988 года, тот день, когда это все для меня только начиналось. Я все еще помнил зубодробительные сто пятьдесят отжиманий в парадной рубашке и брюках на вокзальной платформе, служившей пунктом сбора для новобранцев. Отвечая во время переклички, я забыл обратиться по званию к встречавшему нас капралу. Вот он-то в отместку и заставил меня отжиматься.

Затем последовали тридцать недель ада, состоявшего по большей степени из физических нагрузок, однако это все стоило того, чтобы получить вожделенный зеленый берет, служивший знаком коммандос королевской морской пехоты. Однако, глядя на новобранцев, вскакивавших, когда флотский санитар произносил их имя, я знал, что мое время подошло к концу. У меня было вполне определенное предчувствие, что скоро я опять стану просто «мистер Фартинг».

Огорчения я не ощущал. Я знал, что однажды служба закончится. Я просто не рассчитывал, что буду поломан, когда это случиться.

Лиза воспользовалась еще одной увольнительной, чтобы отвезти меня в Потрсмут, где находилась штаб-квартира медицинской комиссии. В моем офисе все мои личные вещи были упакованы, а стол прибран. Я бывал на работе время от времени, в лучшие часы прошедших трех недель, приводя все в порядок и оставляя письменные инструкции для того, кто придет мне на смену, если медкомиссия установит, что мое время вышло.

Хоть стол и был убран, но коробки под ним были набиты документацией с моими текущими делами. Я не смог подавить смешок, подумав о том, сколь недолговечно будет чувство облегчения, испытанное тем морпехом, что займет мое место за столом, когда он впервые войдет в офис.

Наша собачья стая благополучно сидела в задней части минивэна, наслаждаясь поездкой, когда мы тащились к южному побережью в утреннем потоке по четырехрядной трассе.

— И какого черта я буду делать, если они меня выпрут? — в сотый раз спросил я Лизу, снова изменяя позу, так как обезболивающее по-прежнему было не таким уж сильным.

— Ну, для начала ты уделишь время срочной административной работе фонда, — сказала Лиза, быстро обернувшись ко мне с улыбкой.

— Да, но за это не платят, — напомнил я ей.

Вот то, о чем я столь болезненно беспокоился. Как члены правления фонда, мы не могли претендовать на зарплату: не затем мы это делали. Но теперь, когда я сам по себе не получал доходов, все могло стать немножко сложнее.

— Все будет хорошо, — ответила Лиза, не сводя на этот раз взгляда с дороги. — Что-нибудь да появится.

Думаю, глубоко внутри я разделял ее оптимизм. Обычно мы справлялись с проблемами, и мы были не из тех, кто чрезмерно обо всем беспокоится. Но сейчас, глядя, как поля и тропинки Гэмпшира проплывают мимо, было очень трудно не ощущать беспокойства, холодком отдававшегося в моем животе.

Когда я шел по широкому, темному, обшитому деревом коридору, я, по крайней мере, на минуту забыл о боли в спине. Дежурный офицер провел меня в комнату, где заседала медкомиссия, и я сделал глубокий вдох.

— Ладно, Фартинг, поехали, — сказал я самому себе.

Когда я сел, ряд строгих лиц уставился на меня через длинный деревянный стол; золотые галуны на униформах были единственным намеком на цвет в аскетично убранной комнате.

Груды рапортов и рекомендаций высились перед каждым офицером, входившим в состав комитета. Конечно же, не все они касались меня. Я был всего лишь одним из более чем тридцати человек, которых комиссия принимала в этот день. Некоторые из них получили ранение в бою, а не во время контакта со шкафом для картотеки, но процедура приема для всех нас была одинаковой. Работа в комиссии уж точно была не сахар, и их бесстрастные лица сказали мне, что все это они уже видывали раньше.

Собеседование продолжалось недолго, и мне кажется, они приняли решение задолго до того, как я переступил порог этой затхлой комнаты.

Из сказанного мне хирургом следовало, что состояние моей спины никак нельзя было улучшить. Из долгого опыта наблюдения за другими товарищами, комиссованными по ранению, я знал, что армия не в состоянии заботиться о тех, кто на все сто процентов не способен к работе. Инструктор по физподготовке, неспособный наклониться, чтобы завязать шнурки, не говоря уж о том, чтобы просто вставать и садиться, был непригоден к службе, а быть иждивенцем я не намеревался.

И все-таки какая-то часть меня ощутила огорчение, когда они огласили свое весьма простое решение.

— Старший сержант Фартинг, мы находим вас негодным для дальнейшего исполнения службы и постановляем освободить вас по состоянию здоровья из рядов королевской морской пехоты; решение вступает силу немедленно, — объявил старший член комиссии совершенно бесстрастным голосом. — Мы рады поблагодарить вас за службу ее величеству.

«Вступает в силу немедленно» следовало понимать буквально. Я должен был немедленно уйти. Глава комиссии пояснил мне, что на службе я могу теперь появиться только затем, чтобы сдать униформу, военный билет и комплект необходимых документов.

Вот так. Двадцать лет службы закончились менее чем за десять минут. Я снова стал штатским.

Я шел по мощеной дорожке через ухоженный садик, окружавший здание медкомиссии; на фоне зеленеющих кустов и небольших деревьев, выстроившихся вдоль тщательно сработанных бордюров моя лучшая парадная униформа синего цвета выглядела неуместно. Боевая форма подошла бы здесь больше.

Лиза терпеливо ждала меня в минивэне на другой стороне парковки вместе с собаками, сидящими у раскрытой боковой двери. Когда я приблизился, она улыбнулась. Я просто кивнул и улыбнулся в ответ. Мне не нужно было ничего говорить. Выражение моего лица сказало обо всем без слов.

— Давай проясним одну вещь, — прошептал я ей в ухо, когда она обняла меня. — То, что я сейчас «мистер», а ты все еще служишь, не отменяет того факта, что я по-прежнему занимаю пост главы в нашей семье.

Лиза освободилась из моих объятий и захлопнула боковую дверь минивэна.

— Заткнись, штафирка, и полезай в фургон, — сказала она смешливо. — Пора отвезти тебя домой, чтобы ты наконец начал изменять мир к лучшему.

Я улыбнулся и сделал так, как она мне сказала. Скособочившись, я влез в минивэн, готовый к долгой дороге домой, к началу совсем другой главы в моей жизни.