На севере диком

Скрип полозьев и завыванье метели. Видимости никакой, белым покрывалом задернута даль, колючий снег слепит глаза, снег настыл на бровях, на ресницах; заиндевели и собаки, острый наст, ломаясь, ранит лапы, но мохнатые трудяги бегут и бегут, подгоняемые каюром и стужей, тащат сани…

…Поездка вышла в самую неподходящую пору и уже заранее обещала быть нелегкой. Конец не близкий, добрая сотня километров, а может, и больше, кто ее знает, тундра немереная, время по календарю — конец декабря, на дворе мороз, пурга. Уже когда выезжали из поселка, по земле побежали, завиваясь, обгоняя друг друга, быстрые снежные ручейки, воздух сделался упругим и непокорным, завыл, застонал, наполнился кристалликами снега и льда и понесся куда-то во все ускоряющейся бешеной, дьявольской круговерти и свисте. Ни неба, ни земли, только ветер да снег. Да колючая обжигающая стужа. Холодина сразу пробирала насквозь, леденила кости. А ехать надо.

Подходил срок: на Земле должен был появиться новый житель — жена советского офицера готовилась стать матерью. Время военное, врача-акушера нет, а случись что? По радио снеслись с районным центром, оттуда ответили: везите, не мешкайте.

Синоптики обещали пургу. Не будь плохого прогноза — прилетел бы самолет, и все было бы без излишних треволнений и забот, а главное — безопасно, без риска.

Жена командира была медиком, единственным человеком с медицинским образованием на всю часть, сама у себя не станешь повитухой (хотя, говорят, с нашими бабками и прабабушками случалось и такое; да то было другое время и другие привычки и требования…).

В общем, погрузились — поехали. И сразу пурга. Днем — как ночью. Темь. Декабрь — самая темная пора года и, пожалуй, самая неласковая, как нарочно придуманная испытывать силу и выдержку людей. Зря носа не высуни. Обычно в такое непогодье застигнутые в пути люди и животные в страхе зарываются в снег и пережидают, но сейчас надо было ехать.

Может, повернуть назад? Да нет, не надо, уж коли тронулись — давай, давай. Женщина, сжавшись в комочек, прислушивалась к тому, что творилось внутри нее и вокруг, в тундре. Ох, чувствовала, что добра из этого не получится… Да, но что стала бы она делать, если бы…

А мороз все лютей и ветер злее.

Ни пути-дороги, ни единого признака. Санный след и тот сейчас же обрывается, заносит-заметает его метель. Разгулялась непогодушка. Случись что, и не найти, были иль не были, ехали иль не ехали, куда и откуда ехали, никаких примет… Кажется, везде на всем белом свете — одна тундра, и нет ей конца и края. Бесконечная снеговая пустыня, равнина, вырывающая последнее замученное дыхание из людей и собак.

Не странно ли: вроде бы никого нет поблизости, глухота, полная безжизненность и ничто не замаячит впереди или окрест, кажется… а может, есть? тут вот, близко, рядом… Синдром Севера, галлюцинации. Как заставить бежать собак быстрее, чтобы уйти от этого, не дать догнать никому… И тут же, в те же странные и тягостные минуты сомнений, не хочется идти, сдвинуться с места, и это противодействие столь сильно, что требуется большое усилие над собой… Интересно, испытывают ли что-то похожее собаки?

А ведь бывает и другая тундра. Трудно поверить: в конце июня в низинах еще лежит снег, а на арктических просторах уже поют пуночки — полярные воробьи, как их прозвали, в небе кружат мохноногие канюки и чайки-бургомистры, а там, глядишь, уже сели на гнезда гаги-гребенушки, гуси-гуменники, морянки… Да, вот так прямо на этой бескрайней равнине гнездо с яйцами! Мелькнет краснозобая казарка… но ныне это уж редкость, занесена в Красную книгу, грустную книгу, тревожащую человеческую совесть напоминанием, сколько живого он уже извел на земле по неразумению и эгоизму своему.

А кто слышал тишину тундры, тоже не забудет. Как писал наш земляк, бывалый путешественник, «эта тишина какая-то странная. Ты ее слышишь, осязаешь, предчувствуешь и купаешься, плаваешь в ней, как в невесомости. Перед ней, как ни перед чем, хочется душу открыть. Отчетливо слышишь стук собственного сердца и пульсирование крови в висках. На первых порах она пугает, мнится чужое и незнакомое, и привыкнуть к ней страдальчески трудно, но она всегда с тобой. Когда вокруг звуки, шум — ждешь тишины. А приходит она, таинственная и мистическая, — появляется желание узнать, а что же за ним, за этим молитвенным беззвучием, что, если вдруг тишина исчезнет, что за границей этого безмолвия?»

…Что за границей, да вот — пурга, метель, вьюга, вой ветра и скрип полозьев…

Пурга злилась и неистовствовала все больше.

И тут вдруг начались схватки. Может, сказалось волнение последних часов, а может, уж приспело. День, другой, неделя — всегда могут быть отклонения. Не хронометр. Живой организм…

Она закричала. Упряжка остановилась.

Северяне — народ нетеряющийся. Каюр и сопровождающий скинули с себя малицы (хоть обоим было не жарко), укутали роженицу, устроив нечто вроде занавеса, за который не мог пробиться даже свирепый норд-ост, прикрыли ее собой; мужики, а действовали как самая заботливая опытная нянечка-сиделка. Собаки легли и стали терпеливо ждать. Для них роздых.

Стало тихо-тихо. Да! Рождение человека — всегда великое таинство жизни. Казалось, улеглась, затихла, усмирившись, пурга, притих весь мир, вся тундра. Или все отошло на время, перестало существовать, осталось одно — ожидание чуда.

И чудо свершилось — появился новый человек.

Мать прижала дитя к груди. Их закутали как можно плотнее, укрыли сверху, трогай дальше, да быстрее, пока не застыли оба. О себе каюр и сопровождающий не думали.

— Геть! Геть! — крикнул каюр.

Но что это? — две собаки, которые бежали запасными рядом с упряжкой, чтоб где-то на половине пробега сменить наиболее уставших, когда те окончательно выбьются из сил, неожиданно запрыгнули на сани и тоже легли. Вы что?! Каюр отказывался верить глазам, такого еще не бывало. Гонит — не уходят. Одна свернулась клубком в ногах, другая примостилась сбоку.

Они поняли, что и здесь нужна их помощь. Северные собаки сами появляются на свет обычно в тяжелых условиях, что-то подсказывало им, что без их поддержки людям — матери и младенцу — не выдержать.

— Не гоните, — попросила женщина. — С ними теплее… Они нас греют…

Собаки резво-напористо взяли с места, упряжка прытко понеслась вперед.

Свист ветра становился все пронзительнее, стужа беспощаднее. Собаки, повинуясь ударам бича и собственному инстинкту, натягивая постромки и не жалея сил, рвались дальше и дальше к желанной цели. На что им дорога. Они и дорогу найдут, если заблудишься; не собьются в пути. Поспешайте, голубушки, милые! Геть, геть!

Северные собаки — еще одно чудо творения, хвостатое-мохнатое чудо. Топ-топ-топ-топ-топ-топ-топ… Бегут и бегут, бодро размахивая пушистыми метелками хвостов, настораживая уши. А если им дать время, они тут же устроят себе ложе в снеговой колыбели и будут спать, как тот младенец, чтоб спустя немного уже снова быть свежими и сильными, способными везти груз и людей, сколько им прикажут.

Приехали. Райцентр. Домики его, до крыш потонувшие в белом покрывале, укутавшем примолкшую землю, как-то враз, неожиданно возникли из-за стены крутящегося снега, исполняющего безудержный, яростный танец… Не в честь ли нового жильца планеты, подобно тому, как века назад шаманы приветствовали подобное же событие?

Вот наконец медпункт…

Стоп, мохнатые-ушастые дорогие наши помощницы и спасительницы, собаки… Впрочем, никто этого не сказал. К чему слова? Каждый понимал это без слов, может быть, даже не осознавая того. Тут пурга ослабела, сникла. Не вышло по ее. Пассажиров — женщину с ребенком — раскутали. Они были живехоньки, и к ним уже бежали врач и медицинская сестра.

Но почему не встают, не подают признаков жизни собаки, те, которые грели мать и младенца? Занесло снегом, не шевелятся. Ишь как хорошо устроились. Заспались, что ли? Эй, засони, хватит, поднимайтесь… Каюр тронул кончиком хлыста одну, другую и, округлив глаза, растерянно присвистнул:

— Да они мертвые…