Маленькая и Большая

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Маленькая и Большая

Раненый очнулся. Он лежал один.

Сражение кончилось, по крайней мере для него. Война прогрохотала по этим местам, оглушила, обожгла и унеслась дальше. Ушли его боевые товарищи. А он остался.

Он очнулся оттого, что кто-то теплой влажной тряпкой обтирал его лицо, смывал кровь.

Раненый застонал и открыл глаза.

Прямо перед собой он увидел приветливую собачью морду с живыми черными глазами, внимательно смотревшими на него.

Небольшая рыженькая дворняжечка участливо-заботливо облизывала его, старалась привести в чувство. Увидав, что веки лежащего дрогнули и поднялись, она радостно заюлила, завиляла хвостом, затем, сев, прижалась к нему теплым боком. Она словно старалась отогреть его.

«Умная…» — подумал раненый и заметил на ошейнике бинтик и пузырек-бочечку с прозрачной жидкостью.

Потянув к себе собаку за ошейник, он вытащил пробку и, припав губами, сделал из бочонка глоток. Точно огонь прокатился по пустым кишкам. Во рту и в горле палило, но после этого он сразу почувствовал себя лучше, окончательно прояснилось сознание.

Сделанное усилие утомило его, и он, откинувшись на спину, вынужден был полежать неподвижно, перевести дух.

По небу плыли облака, где-то перекликались птицы.

Занятый своими ощущениями, постепенным возвращением к жизни, он не заметил, как собака исчезла.

Он даже загоревал. Опять один! Откуда она взялась? И почему так быстро убежала?

И вдруг она снова явилась. И не одна: ее сопровождал большой кудлатый пес, запряженный в носилки-волокуши.

Большой тоже помахал хвостом. Остановившись рядом, он как бы приглашал: «Ну, давай, смелее…»

Раненый с трудом перевалился в носилки. Маленькая в это время суетилась около него, ободряла. Большой пес терпеливо ждал.

Потом в том же порядке они потащили его. Вернее, тащил один большой пес, а рыжая дворняжечка семенила впереди, как бы разведывая путь и подбадривая большого.

Раненый был тяжелый — крупный, рослый мужчина, из тех, о каких в старину говорили — богатырь. Носилки цеплялись за кусты, за корни, застревали в колдобинах. Упряжной пес тащил с натугой, вынужден был часто останавливаться, делать передышки. Останавливался он — останавливалась и она, рыженькая. Оба дышали учащенно, громко, раскрыв пасти и вывалив розовые дергающиеся языки. Можно было подумать, что маленькая тоже везла и ей тоже было тяжело.

Знакомый грохот рванул внезапно воздух и разнесся над лугами и перелесками. Нет, война не ушла. Снова начинался обстрел. В кого стреляли гитлеровцы? Уж не в них ли? Собаки залегли. Умницы, они понимали все. Полежали за кочкой, подождали, настороженно поводя ушами и учащенно вздымая бока, потом поползли. Так повторялось несколько раз. Носилки подвигались рывками, от кочки к кочке, от одного разрыва до другого.

Еще снаряд или мина… Рыженькая внезапно взвизгнула и, жалобно заскулив, закружилась на месте. Слепой осколок ударил ее, порвав сухожилие на ноге и поранив другую ногу. Рыженькая хотела ползти — не могла. Из ран хлестала кровь, бедная псина легла, беспомощно озираясь. Раненому запомнились ее страдающие, молящие глаза. Ах ты, вот еще несчастье… Дотянувшись через силу, превозмогая собственную боль, раненый положил рыженькую рядом с собой. Большой пес потащил обоих.

Встали, поехали, снова встали… Вот когда большому потребовалась вся его выносливость и сила. Казалось, этот путь никогда не кончится. Казалось — все, больше не повезет, выбился из сил; нет, большой пес опять напрягался, дергал в одну сторону, в другую, потом вперед, и волокуша опять ползла, оставляя за собой в густой траве широкую борозду. Чувство долга у него пересиливало усталость.

У раненого было такое чувство, как будто он сам надрывается, таща непосильный груз. Он словно ощущал каждое усилие пса-труженика, спасавшего обоим жизнь. Помочь бы… Ну, еще! поддай еще, голубчик, умаялся, поди… Если бы собаки умели потеть, большой пес, наверное, был бы весь в мыле, мокрый.

Сознание то оставляло, то возвращалось; в какие-то моменты ему казалось, что он начинает бредить наяву. Сколько их, собак, две, а может, одна? Но — нет, они были слишком разные.

А откуда у них сани-волокуши? Смешные мысли; да люди сделали, специально, чтоб вывозить с поля боя раненых; люди же научили и собак…

К счастью, спасение было уже близко.

Из леса высыпали бойцы в советской форме. На опушке, санитары окружили носилки. Раненого подняли и понесли.

— Сперва ее, — запротестовал он.

— Да не бойся, не бросим и ее.

Военврач быстро осмотрел рыжую; два санитара стали перевязывать ее. Собака благодарно смотрела на людей. Большой пес той порой отдыхал, растянувшись на зеленой лужайке.

— Поправится, — сказал врач. — Вылечим. На собаке быстро заживает. Они у нас уже давно работают так, на пару. Поработают еще…

— Спасибо им, — сказал едва слышно раненый и вместе с разлившейся по телу слабостью ощутил внезапно вспыхнувшую радость оттого, что жизнь и вправду снова вернулась к нему.

Крохотный, не отмеченный ни в каких сводках Совинформбюро эпизод на необозримых грохочущих просторах войны, но для него — вся жизнь.

Потом еще будет госпиталь, долгое лечение, белые халаты и запах йодоформа, операции и, наконец, снова в строй, битва на Одере и Красное знамя над рейхстагом и великое, ни с чем не сравнимое, незабываемое гордое чувство Победы, а в прозрачной коробочке из оргстекла всю жизнь будут храниться вынутые из его тела осколки немецкой мины — той самой, которая свалила его тогда. О чем он всегда сожалел: что никогда не узнает даже кличек своих неожиданных спасительниц. Просто — Маленькая и Большая…