Натка

Натку утопили в помойной яме. Утопили, сами того не желая, жестоко. Она появилась на питомнике год назад, получила кличку Натка и первое время все стремилась удрать. Казалось, жирный мясной суп, крыша над головой, хорошее обращение должны были убедить приблудившуюся дворнягу. Но Натка настойчиво убегала. Убежать она могла только из вольера.

Трезметровый забор питомника и часового в калитке она одолеть не могла. И бежать ей было бессмысленно: она уже была оприходована, поставлена на довольствие, занесена в бухгалтерские ведомости, закреплена за конкретным кинологом.

Взяли ее в служебные собаки с мыслью отдрессировать на поиск наркотиков. Мощные овчарки для этой службы в целях конспиративности не применнялись, неказистая дворняга был гораздо практичней. Но Натка дрессироваться не желала.

К сытой жизни она со временем привыкла, не стремилась больше смыться, побродяжничать. Но и служить не желала, дрессировке не поддавалась.

Она вовсе не была глупой, эта чернявая, вертлявая собачка с живыми золотистыми глазами под смуглыми бровками, она была даже через чур смышленная. Но, только в своих интересах.

Там, где надо проказить, скакать на задних лапах, лаять, прыгать, баловаться — тут псинка все схватывала на лету. А от серьезной дрессировки уклонялась вполне сознательно. Чуть потребуют от нее дисциплины — ложится на спину, как тряпка, и лежит, закатывая глаза, будто нервная вдова в обмороке. Эту ее пассивную оборону преодолеть было невозможно.

Бились с ней, бились — и плюнули. А Натка передружилась со всеми овчарками питомника, играла с ними и жила в свое удовольствие.

Она выглядела очень трогательно рядом с громадными волкодавами, трогательно и беззащитно. Но и беззащитность вполне компенсировалась пронзительной дворняжьей хитростью. Она знала, что ее сила в ее слабости и искусно пользовалсь этим знанием, как среди людей, так и среди собак.

Прошло несколько месяцев. Натку давно списали, сняли с довольствия, но она продолжала жить на питомнике, как своеобразный «сын полка», с ней мирились, кормили по–прежнему, баловали. Разве что спать она из вольера перешла на кормокухню.

…Когда кто–то заметил на губах и деснах Натки странные наросты, заволновался весь питомник. Нет ничего страшней заразной болезни, могущей перекинуться на других собак!

Дворняжку срочно отвезли в ветлечебницу и оставили там, клетки продезенфицировали. А в субботу Натка прибежала обратно.

Шел дождь. Нудный, долгий дождь. Натка не давалась в руки, шмыгала по кустам — играла. Наросты стали больше, выглядывали из пасти уродливыми подвижными бородавками. Кляня ветврачей, дежурный кинолог гонялся за дворнягой, а когда поймал, передернулся от отвращения. И незамедлительно они с товарищем решили Натку уничтожить.

У обоих были прекрасные псы — следовики, свирепые в атаке и умелые в работе. Страшно даже представить подобные наросты в их жарких овчарочьих пастях.

Найде привязали на шею кусок рельсы и бросили в помойную яму.

Какая сила скрыта в маленьком тельце на пороге смерти?!

Дворняжка удержалась на поверхности вонючей жижи, подплыла к краю, где внезапно оказалось мелко, старалась выползти.

Ее толкали черенком лопаты, метлой, а она все не тонула и скулила отрывисто. Из ямы тянуло миазмами. Быстрое убийство заразного животного превратилось в пытку. Люди мучались и злились за свое переживание на жертву.

Схватили лом, попытались пробить череп, оглушить. Голова от ударов, как поплавок, ныряла в помои, удара не получалось.

Натка вскрикивала с тоской, у молодых парней — кинологов тряслись руки, их тошнило.

Потом все кончилось. Всплыло два пузыря и стало тихо, только дождь моросил, мелкий, сопливый, нудный.

Как хочется написать, что парни вынули багром тело собаки и, прикасаясь к нему без брезгливости, похоронили в могиле. Но этого не было.

Много лет спустя я в случайном разговоре с опытным ветврачом узнал, что это была совершенно незаразная, доброкачественная паталогия, легко, кстати, излечимая.

Завершить эту главу мне хочется аллегорическим рассказом «Волк». В свое время он завоевал ряд почетных призов в Москве и Ленинграде.