Наш общий дом

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Наш общий дом

После возвращения из отпуска Горбачев направил меня в Нальчик. Ехал я не один, а с крупной светло-серой овчаркой по кличке Ройд. Она уже прошла ускоренную тренировку в районном клубе служебного собаководства, а в Питер попала из Ашхабада, где выращивалась до четырнадцатимесячного возраста.

В Нальчикской спецшколе милиции ветслужба сочла моего Ройда «непригодным для работы и содержания в климатических условиях Ленинграда», и посчитала целесообразным передать его курсанту Атакулиеву из Ашхабадского горотдела милиции. Таким образом, посланный в школу для повышения квалификации, я остался без СРС.

Но через несколько дней мне было предложено вместе со старшим инструктором капитаном Головиным съездить в Ставрополь для покупки собаки в местном клубе. Из всех показанных нам собак мне особенно понравилась немецкая овчарка по кличке Шафран. Возраст 11,5 месяцев, темно-серой масти с темно-желтым подпалом, явный сангвиник. Крупные темные глаза, четко стоящие уши среднего размера. С ним после окончания школы я и вернулся в Ленинград.

Жил я тогда при питомнике, на проспекте Динамо, дом 1. На первом этаже корпуса для персонала занимал две комнаты, 17 и 6 квадратных метров. В меньшей, которая была моей спальней, помещалась кровать и небольшой столик. В другой стояла оттоманка с двумя валиками и тремя подушками, обеденный стол, четыре Стула, платяной и книжный шкафы, сервант, телевизор и радиоприемник с проигрывателем. В моем казенном жилье было печное отопление, зато три окна выходили в сад.

Шафран очень любил бывать у меня дома. Его место находилось рядом с круглой печкой на полу с толстой подстилкой. Но Шафран предпочитал отдыхать на оттоманке, застеленной чистым покрывалом или простыней. Заслышав мои шаги в коридоре, он быстро спрыгивал и занимал место на своей подстилке. Я, щупая рукой теплую лунку на оттоманке, с укором говорил:

— Шафран, как тебе не стыдно забираться с грязными лапами на чистую простыню!

Слушая мои упреки, он поджимал уши и виновато отворачивал голову в сторону. Но стоило мне улыбнуться и оказать: «Ну, хорошо, думаю, ты меня понял», как он вскакивал, виляя хвостом подходил ко мне и начинал ласкаться.

Когда я отдыхал на оттоманке, Шафран иногда тихо забирался на нее и ложился за мной, к стене. Потом, как бы забывшись, упирался всеми четырьмя лапами в подушки и пытался столкнуть меня с оттоманки. И однажды ему это удалось. «Иди на свою кровать», — «проворчал» он.

Позже я уступил ему оттоманку. Он часто спал там на спине, смешно задрав ноги или свернувшись калачиком, иногда во сне тихо лаял, и был, похоже, очень доволен этой маленькой победой.

…В городе между тем случилось очередное криминальное происшествие. Из комнаты гражданки Александры Керзиной на Большом проспекте Петроградской стороны путем подбора ключей украли наручные часы «Победа» и 400 рублей.

Это был первый выезд Шафрана. Я доставил его на место преступления, и он подтвердил, что совсем не случайно занимал первые места по дрессировке в Нальчикской школе милиции. Он уверенно взял след и спустился по лестнице во двор. Там свернул к арке и, пройдя под ней, вышел на Большой проспект. Вскоре — мы уже в парадной дома 40, где он принялся царапать передними лапами дверь коммунальной квартиры № 1.

На звонок открыла пожилая грузноватая женщина. Обнюхав ее, Шафран спокойно направился по коридору к черному ходу и вышел во двор дома. А там без промедления устремился к группке юнцов, кучковавшихся возле садовой скамейки, и набросился на Бориса Васильева, проживающего неподалеку. Тот пытался вырваться и бежать, но Шафран успокоился лишь «передав его в руки закона».

Мы вернулись в отделение. В моем рабочем журнале появилась запись: «Вор посажен в камеру, часы и деньги возвращены под расписку потерпевшей. Расследование ведет Ждановский ОВД, старший оперуполномоченный Н. Горбатенко».

Настроение у меня и других участников розыска было хорошее, даже радостное. Только Шафран не знал одной детали. Перед выходом на место происшествия старейший оперативник, капитан Черепанов, собиравшийся вскоре на пенсию, сказал мне:

— Балдаев, не надо мучить собаку. Вряд ли она кого-нибудь найдет. Все затоптано…

Когда капитан вышел из комнаты, лейтенант Сенченко достал из своего стола круглые очки с гибкими дужками. Повертев их в руках, он предложил посадить Шафрана за письменный стол очкарика Черепанова. Я дал Шафрану команду сесть на стул. Затем положил его передние лапы на стол. Между ними всунул лист бумаги и перьевую ручку. И, наконец, водрузил на его морду очки, заправив мягкие дужки за уши. Зрелище вышло на редкость забавное. Все в кабинете покатывались от смеха. В очках Шафран выглядел очень солидно.

Тут открылась дверь и появился капитан Черепанов. Сенченко, указав на Шафрана, весело бросил:

— Черепанов, можешь хоть сегодня уходить в отставку. Замена тебе есть. Ты ведь свой оперативный нюх потерял, а он — только приступил к работе. Прошу любить и жаловать!

Эти слова просто взбесили Черепанова и он крикнул Сенченко:

— Как был придурком, так и остался! И шутки у тебя идиотские! А ты, Балдаев, на три порядка глупее своей собаки! — и. вылетел из кабинета, хлопнув дверью.

Поостыв, Черепанов понял, что это была просто разрядка, и зла на нас не держал. Через месяц вместе с другими работниками Ждановского ОВД, Сенченко и меня (правда, без Шафрана) пригласили на товарищеский ужин по случаю ухода капитана в отставку. Вскладчину мы преподнесли ему фотоаппарат, электросамовар с памятной гравировкой и чайный сервиз на шесть персон. Но до сих пор нет-нет да и вспоминаю я, не без чувства стыда, нашу неудачную шутку по отношению к старому оперработнику, не раз смотревшему в лицо смертельной опасности.