БАБА МАНЯ И ШАРИК

БАБА МАНЯ И ШАРИК

Вечером баба Маня повела прогулять Шарика. Тот, не дожидаясь хозяйки, скатился по лестнице с пятого этажа, выбежал из подъезда, гавкнул, совсем не зло, скорее приветствуя сидящих на лавочке кумушек-старушек, и умчался к гаражам справлять естественные надобности — поджимало. Баба Маня вежливо поздоровалась и осталась стоять, на лавочке места не было.

— Здравствуй-здравствуй, девица красная, — пропела в ответ Кузьмовна с четвертого этажа, прозванная соседями «Герингой» за свою воинственность. — Последние деньки со своим кобелем гуляешь?

— Это почему? — удивилась баба Маня. Остальные кумушки навострили уши.

— Газеты читать надо… — назидательно произнесла Кузьмовна и поджала губы, ожидая вопросов.

— Если война где-то началась, то нас с Шариком на нее не возьмут, мы невоеннообязанные, — усмехнулась баба Маня, а сердце стукнуло и зачастило, предчувствуя нехорошее. Кузьмовна, словно зловещий ворон, если каркнет — жди беду. — Вот тебя первой призовут, будешь там своими сплетнями да всякими враками супротивников пугать…

Кумушки на скамейке задвигались, заулыбались. Кузьмовна нахмурилась. Не могла она терпеть над собой превосходства и потому ударила наотмашь:

— Какие враки?! Все, как есть говорю. Налог мэр положил на твою собаку.

— Только на мою? — полегче вздохнула баба Маня.

— На всех собак!

— И на кошек? — несмело кто-то поинтересовался. Но Кузьмовна не дала сбить себя с курса:

— Кошки не в счет. Только на собак. И правильно! Развели, понимаешь, зверинец. Гадят везде. Да еще и гавкают… Вот твой сейчас — чего гавкнул? Кто его трогал? Нет же… Порода такая зловредная.

— Как и у тебя, — бормотнула баба Маня.

— Чего ты сказала? — повысила голос Кузьмовна.

— Спросила — сколь налога-то? Налог большой?

— Полпенсии будет… Точно! — зло ответила Кузьмовна и поджала губы.

Кумушки охнули. Полпенсии?… Надо же! За кобеля?! Ой-ей-ей!

— Лишь бы не всю, — в сердцах сказала баба Маня, — не жили хорошо, нечего и начинать… — и пошла к гаражам, за которыми скрылся Шарик.

«Полпенсии… Это что же получается? Господи!» — тяжело вздохнула баба Маня. На самом деле, никогда хорошо не жила она, всегда внатяг, всегда внапряг и пронеслись годы — все шестьдесят пять. Война! Эвакуация! Детский дом… После войны мать нашлась. Отец так и канул в огненной круговерти. Тяжело было, но люди верили — восстановим разрушенное войной народное хозяйство, заживем хорошо.

В 1953 году Сталин умер. Плакали люди. Все плакали. Это сейчас говорят — я, мол, радовался — сдох деспот! Неправда это. Если кто и радовался, то за десятью дверями, чтобы никто не догадался об этой радости. Баба Маня таких не видела, а ей уже, слава Богу, семнадцать лет тогда стукнуло. Невестой была, а ревела, как дите несмышленое. Жалко было? И жалко и страшно — как без руководителя государства, без отца родного?!

Потом комсомольская путевка! Приехала на Урал на стройку. Холодина! Мороз под пятьдесят. А одежонка-то — фуфайка да штаны ватные… Арматурщицей, бетонщицей работала, такие ли тяжести поднимала… Может, по этой причине и рожать не смогла — надорвалась.

Из-за этого искали с мужем, где полегче — на Алтай на целину уехали, но и там работали аж спина трещала. Муж — тракторист, сама — свинаркой. За день намантулишься, света белого не видишь, а дома еще хозяйство — корова, телок, свиньи, гуси, куры… а как же, не помирать же с голоду. Для домашней скотины воровали… Комбикорм. Зерно. Ночью неудоби выкашивали. Не разрешали косить, пока колхозным коровам сено не заготовят, да и некогда днем…

Пили?! А как же, каждому празднику, каждому предлогу радовались — хоть чуть расслабиться, хоть чуть передохнуть. Потом уже и без предлога. Муж из-за этого погиб. Пьяный на комбайне поехал за тридцать километров за водкой, вместе с комбайном с моста в речку упал. Утонул. Может, и хорошо, последнее время пил без просыпу и бить стал. За что? Да просто так. И возмущаться нечего — бьет, значит любит, так в деревне говорят.

Мирная жизнь как будто, и народное хозяйство после войны восстановили, а тяжело жилось, особенно в деревне, но и тут отговорку придумали: «Лишь бы войны не было!» И войны не было, а в магазинах, как в войну, — шаром покати. Яблок, апельсинов, конфет в глаза не видели, только в кинокартинах…

Это уже потом, когда у соседки Катерины овдовевший деверь гостил и Маня понравилась ему, попробовала она конфет шоколадных… Срочно продала всю скотину и избу да в город переехала, тогда и увидала она хоть под Новый год в подарочных наборах яблоки да мандарины… Тогда и поела в первый раз.

Устроилась уборщицей. В двух местах. Могла бы и в трех — силенок еще хватало, — не разрешали, боялись, что шибко много зарабатывать будут. Муж, деверь соседки Катерины, на заводе работал — слесарь-инструментальщик. Зарплата хорошая, но каждый день пьяный — на рогах. Советовали: иди в партком, в профком — жалуйся. Все так делают!

Как идти? Пригрозил муж — пойдешь жаловаться, отвезу назад в деревню. В деревню не хотелось, в городе все-таки легче.

Похоронила мужа — пьяный с работы шел, попал под трамвай. Тут-то и хлебнула горя. Родственники мужа кинулись квартиру отнимать. Хоть и зарегистрированы, а квартира не приватизирована, тогда еще такого слова не знали и не слыхали — квартира заводская! Пришлось идти работать на завод, в цех. Уборщицей, конечно. Гектары убирала…

Целый день на заводе, из проходной вылетишь — и по магазинам, а везде очереди. На одну продуктов достать тяжело, а у кого семья — как?! А сзади кричат: «Больше двухсот грамм в одни руки не отпускать!» Что такое двести грамм?! Да хоть чего… Потом талоны ввели… Господи, Боже мой! Настрадался народ. Не жили никогда хорошо, не помнит такого баба Маня. И если кто говорит, что при коммунистах лучше было — врут или у кормушки какой прислонялись.

«А сейчас?» — вздохнула баба Маня. Сейчас с другой стороны плохо, в магазинах все есть и никаких очередей, так денег нет. Что эта пенсия… Еле-еле концы с концами сводишь, а теперь, видали — половину за Шарика отдай. Пусть не половину, пусть меньше… Все равно придется где-то ужаться, отчего-то отказаться… И что мэру Шарик этот дался? А, может, сам президент указ такой издал? Да нет, Кузьмовна бы тогда про президента сказала…

«А где же Шарик?» — вдруг спохватилась. Наверное, назад во двор подался. Не хочется возвращаться к подъезду бабе Мане, видеть злобную усмешку Кузьмовны. Сама-то она тоже с хлеба на воду перебивается. Три сына в городе живут — ни один не помогает… Может, потому и злобствует?

Баба Маня вышла из-за гаражей и остановилась, оглядывая двор. Шарика не было.

— Вот шалавый, — в сердцах воскликнула она и направилась домой. «Набегается — придет!» — решила. Не раз уже так бывало. Да и настроения искать собаку не было. Вообще настроения не было. Хорошего…

Кузьмовны у подъезда не видно. Кумушки подвинулись, освобождая место. Баба Маня садиться не стала, хотела пройти мимо, да задержалась чуток:

— Как ты теперь с Шариком? — спросила одна из кумушек. Остальные вперились в бабу Маню выжидающе. Ни в вопросе, ни во взглядах не было сочувствия — только голый интерес.

— Как жили так и будем жить… У меня родни — один Шарик.

— Дорого.

— Не дороже денег, — тряхнула головой баба Маня и с надеждой произнесла: — Может, брешет Кузьмовна?

— Нет. Газету приносила, показывала. Вступает в силу этот… со дня опубликования.

— Где она сейчас?

— Кузьмовна?

— Газета.

— Так Кузьмовна и забрала. Сказала, что хранить будет… Сказала, что тебе покажет.

— Охо-хо! — вздохнула тяжело баба Маня и присела на лавочке. — Работу придется искать. Может, какой подъезд убирать нужно?

— В нашем доме все подъезды разобраны. Да и какие там капиталы от уборки?

— На Шарика хватило бы…

— Куда ты со своим радикулитом? — наконец-то посочувствовали кумушки.

— Как-нибудь, потихоньку…

— В сто сороковом доме, в третьем подъезде, уборщицы нет, — подсказала одна.

— Потому и нет, что там народ не платит… — вмешалась другая. — Убирала там Петровна из восемьдесят второй квартиры. Бросила. Половина жильцов не платит.

Разговор был интересным, но беспокоило отсутствие Шарика, и баба Маня пошла его искать. Обошла двор, зашла за гаражи, заглянула в соседний двор — нет Шарика. «Может быть, он дома уже? Дверь подъезда не закрывается — лето. Я его ищу, а он, поди, под дверью сидит, ждет. Есть хочет. Набегался…» — подумала баба Маня и направилась домой.

Кумушки еще сидели у подъезда, к ним присоединилась и Кузьмовна.

— Кобель твой потерялся? — спросила ехидно и, не дождавшись ответа, добавила: — Оно и к лучшему…

Не стала связываться с ней баба Маня, шагнула в подъезд. У двери квартиры Шарика не было. «Может, на самом деле к лучшему что потерялся?» — несмело подумала баба Маня, но тут же и оборвала эту мысль.

Зашла в комнату, села у окна кухни. С высоты пятого этажа хорошо видно двор. Нет Шарика! Где он — шалавый?! И потекли мысли, опять невеселые… Откуда они — веселые-то? Тряхнула головой баба Маня и стала расчеты производить. И так свою пенсию вертела и эдак — по всему выходило, не вывернется она с собачьим налогом, придется браться подъезд убирать. «Девять этажей по четыре квартиры. С каждой квартиры десятку в месяц… Триста шестьдесят целковых. Если половина платить будет — сто восемьдесят рубликов. Маловато! Если взять два подъезда? Вон Валентина из восемнадцатой квартиры четыре подъезда убирает… Так ей только-только шестьдесят исполнилось… Молодая!» Нет, не боится баба Маня работы. Было дело — два подъезда убирала. Больше не было свободных. Год только, как перестала. Спина не гнется, да и пенсию прибавили. Убирала… Дело привычное. За всю свою жизнь тысячи гектаров, наверное, вымела да вымыла. Спина вот только…

Баба Маня пощупала рукой спину, поднялась со стула, попробовала резко согнуться. Поясница тут же ответила тупой болью. «Ничего-ничего, разомнется… Потихоньку, полегоньку. Спешить некуда… — утешно подумала баба Маня, придя к окончательному решению. — Да, где же Шарик?! Темняется…» — и опять пошла искать.

С Шариком такое бывало. Однажды к утру только пришел. Но почему-то сегодня было особенно тревожно.

Стемнелось. Двор стал пустым. Кумушки исчезли с лавочки, сидят теперь перед телевизорами, смотрят как богатые плачут…

Время — двенадцатый час… Нет Шарика!

Во втором часу легла баба Маня, так и не отыскав Шарика. Куда делся? Украсть не должны — кому он нужен, к тому же после налога. Если только кто газет не читает… Ну, не крали же раньше.

«Вдруг машина сбила? — эта мысль подняла с постели бабу Маню. — Поди, израненный лежит на дороге, а я разлеглась…»

Встала поспешно, оделась и снова вышла во двор. Снова обошла все потаенные собачьи места, прошла вокруг домов — нет Шарика, как сквозь землю провалился. Слезы навернулись, жалко стало. Ведь щеночком взяла в частном секторе. С соски выкормила… А вдруг он в частный сектор и убежал? Хотела пойти, да ноги уже не несли, устала. Решила домой сходить, отдохнуть немного.

Пришла, прилегла, не раздеваясь. «Может, лучше, что потерялся Шарик? Не нужно подъезды убирать… — окрепла мысль, но баба Маня аж сплюнула в темноту ночи. — Подь ты вся… Не надорвешься. Спине даже полезно…» — и улыбнулась своему задору.

Полежала на спине, вперясь в потолок глазами. Просто так полежала, без всяких мыслей. «Нет, надо искать — все равно не уснуть, да и отдохнула чуток…» — стала подниматься и вдруг услыхала, будто взвизгнул кто-то. Прислушалась — тихо. А вдруг?!

Резво двинулась к двери, распахнула… Вот он! Гулена…

— И не стыдно? — строжась спросила, не выказывая радости. — Бессовестный! Я вся с ног сбилась тебя искаючи…

Шарик, виновато пригнувшись и не глядя в глаза, молотил хвостом.

— Ладно уж, заходи, — отступила баба Маня в глубину коридора. — Но чтобы в последний раз. А то возьму и брошу тебя. На кой мне налог платить?!

Шарик поднялся на задние лапы, уперся передними в бабы Манино колено и взвизгнул радостно.

— Ладно-ладно, не подлизывайся, сейчас я тебе лапки вымою… Шарик присел в привычном ожидании привычной процедуры. Баба Маня принесла тазик с водой и тряпку. Шарик протянул переднюю лапу.

— В этом ты молодец и лапки подаешь, и никогда с грязными в комнату не пройдешь, а в остальном — шалавый. Где столько времени шлялся? Я весь квартал обошла, тебя искаючи, — продолжала строжиться она. — Завтра пойдем на твой налог работать — подъезд убирать. Поди, не откажут?…

Баба Маня попыталась резко согнуться, не удалось. Тогда она, кряхтя, села рядом с тазиком. Шарик воспользовался моментом и лизнул ее в щеку. Хотела баба Маня заругаться, да уронила тряпку и прижала маленькое лохматое тельце к себе.

— Купать тебя пора. Псиной воняешь, — пробормотала она, украдкой смахивая слезы. Все-таки не одна… Все-таки рядом душа живая… А налог? Бог с ним, с этим налогом! Будем подъезд убирать или еще что… Проживем как-нибудь…