3

3

— Я дочь моряка и жена моряка, — так начала она свой рассказ. — Я родилась и выросла на море, море было моей колыбелью, с морем связаны и самые сильные впечатления моей жизни.

Мой муж был капитаном дальнего плавания. Мы жили в Одессе, куда был приписан его корабль.

Однажды муж привез из очередной заграничной поездки крупного черного щенка. Он сказал, что отдал за него большие деньги и что, по повериям моряков тех мест, откуда он вывез щенка, эти собаки приносят морякам счастье. Прошел год, и щенок вырос в громадную красивую собаку, которая сделалась настоящим другом нашего дома. Когда муж уходил в плавание, Мирта помогала мне коротать ожидание, скрашивая часы досуга; когда он возвращался, я брала ее с собой, и мы вместе шли встречать корабль… Я не суеверна, но Мирте действительно суждено было сыграть важную роль в моей судьбе.

Наша квартира находилась недалеко от порта. Шум портовой жизни днем и ночью вливался в раскрытые окна; он стал как бы составной частью моей жизни, без него я не представляла себя. Ритм этой жизни был ритмом и моего собственного бытия. Тем тяжелее мне пришлось, когда я лишилась этого… Я на слух, по гудку, могла безошибочно, не хуже любого лоцманского помощника, определить, какой пароход швартуется в гавани. Вот это — медленный, тягучий бас, долго набирающий звук, прежде чем разнестись в полную силу, — «Украина»; она и в порт всегда входила как-то медленно, осторожно, точно ощупью; а вот — «Грузия»… А то — прошел буксир, завыла сирена военного катера… Я знала их все наперечет, помнила расписание каждого, по ним следила за временем, обязательно связывая это с очередным приездом или отъездом мужа. В те дни, когда он был на берегу, он часто брал машину, и мы ехали куда-нибудь подальше, на Большой Фонтан или Лонжерон, причем муж обязательно захватывал с собой Мирту. Купаясь, он играл с нею, забавляясь сам и давая ей возможность поплавать. Муж придумал и эту забаву — заставлять собаку нырять за камешками.

Мы жили счастливо. У меня родилась дочь — Вера. Муж боготворил меня и нашу малютку… Может быть, это звучит тривиально: «боготворил», — но, право же, я не найду другого слова, которое более полно могло бы выразить то, что я хочу сказать. Мне казалось, что нет женщины на свете счастливее меня.

Но случилась война, вслед за тем началась оборона Одессы.

Теплоход мужа сделался военным транспортом. Теперь он уже не ходил с пассажирами и грузами в далекие заморские страны, а доставлял в осажденный город боеприпасы, продукты питания. Обратным рейсом они вывозили на Большую землю раненых. Однажды он ушел и больше не вернулся… Мне говорили, что они подорвались на мине.

Тогда я как-то плохо сознавала, что муж погиб, что я больше никогда, никогда не увижусь с ним. Мне казалось, что вот-вот донесется с моря знакомый гудок, я увижу на рейде его теплоход; вот он сам садится в шлюпку и едет ко мне…

Я работала медицинской сестрой в госпитале, проводя в нем круглые сутки напролет; здесь же со мною была и моя малютка.

Тяжелое было время. Снаряды и бомбы рвались на улицах, смерть витала над городом, ежечасно унося новые и новые жертвы. Бомбами были разрушены целые кварталы домов, разбито кафе Фанкони, излюбленное место моряков всех наций, приходивших на своих судах в одесский порт. Мы с мужем часто бывали в этом кафе…

Особенно сильно пострадал рабочий район Пересыпь. Были взорваны дамбы, море поглотило парки Лузановки, Куяльника. Жители со скарбом на спине, с грудными ребятами спасались в различных временных убежищах, другие нашли себе пристанище в катакомбах[27], которые потом, в период оккупации, сделались главным местопребыванием партизан.

Нелегко вспоминать все это. Но и не вспоминать — нельзя. Когда оглядываешься назад, даже не верится, что все это пришлось пережить нам, что все это — было…

Приближались к концу героические дни обороны. В штабе был получен приказ — эвакуировать город.

Помню зарево пожарищ, охватившее полнеба. Помню скупые слезы мужчин, оставлявших рубежи, на которых они стояли насмерть. Помню надрывный вой немецких самолетов, беспрерывно пикировавших на порт, на позиции защитников города, уходивших последними, залпы морской артиллерии, от которых в домах лопались стекла и осыпалась штукатурка. Не забыть это никогда.

Именно с тех пор рев пушек для меня — не просто голос «бога войны», не только сила и мощь страны, выдержавшей все испытания, а, прежде всего, вся глубина человеческих чувств и переживаний…

Бывают чувства, которые остаются на всю жизнь. К ним я отношу все, что связано в моей памяти с обороной Одессы.

Нас, семьи командного состава, эвакуировали в первую очередь. Но я оставалась почти до конца, до полной эвакуации госпиталя.

Наконец, пришла и моя очередь. Уходили последние транспорты.

С ребенком на руках я пришла в порт. Мирта, конечно, с нами. Был теплый вечер, такой же, как сейчас, с моря тянул свежий ветер. В порту — тьма, наполненная движением людей, тихим бряцанием оружия… С того дня как началась война, там не зажигалось ни одного огонька. Только мелькнет и тотчас погаснет лучик карманного фонарика. Под прикрытием темноты грузились и уходили суда, спеша под покровом ночи пересечь опасную зону, уйти как можно дальше.

В длинной веренице людей, направлявшихся на погрузку, дохожу до трапа, ведущего на борт транспорта, и тут — остановка:

— Гражданка, с собакой нельзя!

Молодой боец морской пехоты в бушлате и бескозырке, с автоматом, стоявший у трапа, преградил мне дорогу.

Что делать? Бросить Мирту? Это было выше моих сил. Ее так любил муж; и она была привязана ко всем нам.

Я стала просить бойца, чтобы он разрешил мне подняться с собакой на корабль. Он отказал наотрез. Потом наклонился, вглядываясь мне в лицо, — вдруг слышу: «Надежда Андреевна!…» Оказался моряк из экипажа моего мужа. Он лежал, раненый, в госпитале, когда теплоход мужа отправился в свой последний рейс; благодаря этому остался жив. Он узнал меня и пропустил с собакой — не смог отказать вдове своего бывшего капитана.

Так мы простились с нашей солнечной красавицей Одессой…