2

2

В поселке целинников, недавно выросшем в необжитой южноуральской степи, встречали очередную партию новоселов.

За много километров виднелась на степном просторе центральная усадьба совхоза, будто прикрытая высоким синим куполом неба. Все здесь было новое, едва-едва успевшее родиться на свет, начиная с притягательного, еще мало кому известного, названия «Комсомольский». В центре, на площади, красовался чистенький деревянный сборный дом под шифером — контора. Там все время хлопали двери, входили и выходили люди, постоянно дежурил у крыльца проворный и неутомимый газик, мечта всякого сельского шофера. Внимание наблюдательного приезжего, конечно, привлекла бы и длинная жердь на крыше, исполнявшая по совместительству обязанности шеста для скворечника и мачты радиоантенны, — сочетание, которому немало подивился бы всякий городской скворец.

Впрочем, это здание было единственным, и на нем сходство с обычным населенным пунктом кончалось. Вокруг раскинулся палаточный городок — целые улицы, проспекты палаток.

Совхоз «Комсомольский» только начинал жить. Это была его первая весна. Непрерывным потоком поступали тракторы; бороны, сеялки и другая техника, с помошью которой армия новоселов собиралась покорять целину. Прибывали и люди.

Когда на дороге поднялось облако пыли и донеслось тарахтение моторов, на улицах поселка возникли суета и оживление.

Встречать молодых добровольцев вышел сам директор совхоза, пожилой тучный мужчина с серебряными прядями в смоляных волосах и обвислыми запорожскими усами, в которых тоже начинала пробиваться седина, с типично украинской фамилией Задависвечка.

Гремел доморощенный оркестр — две дудилки и барабан. Полоскались на ветру алые, еще не успевшие отгореть на солнце, стяги. Красными флажками были украшены и радиаторы грузовиков.

Прибывшие — парни, девушки, в большинстве комсомолки и комсомольцы, — быстро сгружались с автомашин. В воздухе летали чемоданы, баулы, самодельные сундучки, кошелки. Раздавались возгласы:

— Паша, подай мое!

— Не растряси книги, Нюра!

— Кто взял мой рюкзак? Где рюкзак?

— Ребята, шевелись живей! Копаетесь тут…

— Хлеб да соль, хлопци, хлеб да соль! — повторял гулким басом директор, и его полное бурачного цвета лицо (таким его сделали степные ветры) выражало неподдельные приветливость и радушие.

— Ем да свой! — отозвался высокий худощавый юноша, соскакивая с машины наземь и разминая затекшие члены. — Разрешите представиться: Александр Векшегонов, комсорг колонны. По прежней жизни моторист, теперь буду — тракторист…

Свободное, но без развязности обращение, фасонистая кепка в пупырышках и легкий светлый плащ, переброшенный через плечо, невольно привлекали внимание к Векшегонову.

— Какой синпантичный! — с придыханием пропела низенькая круглолицая толстушка, вместе с подругой — серьезной, сдержанной девушкой — с живым интересом следившая за происходящим. Девушки прибыли раньше и уже считали себя старожилами.

— Ой уж, — скептически отозвалась подруга.

— Тебе, Нила, никто никогда не нравится… Хоть бы поглядел в нашу сторону! Право, слово, синпантичный… — И говорившая принялась охорашиваться, как молодая курочка.

Нила лишь неопределенно пожала плечами.

— Как доехали, орлы? — выспрашивал тем временем новоселов Задависвечка, лоснящееся, добродушное лицо которого сразу расположило к нему окружающих.

— Ехали хорошо, без остановок. Только мостик один продавили, пришлось заночевать в поле.

— В поле? У костерка? Это добре. Стало быть, уже начали привыкать… Добре, добре!

Последние «добре» относились уже непосредственно к самим приезжим и выражали оценку директора. Хорошие хлопцы приехали, крепкие, какие надо!

После ужина за длинными дощатыми столами, поставленными прямо под открытым небом, вновь прибывших повели в их временное жилье, в палаточный городок (временное потому, что ведь будут же когда-нибудь и настоящие дома, как у всех людей!).

Палатки были большие. Целое общежитие, а не палатка.

— Ну, давайте знакомиться, ребята. Вместе будем жить. Лизурчик Григорий.

— Александр Векшегонов.

— Проничев Степан.

— Чуркин Коля…

— Курим?

— Сенкью, как говорят англичане. Благодарствую. Еще не приучен. Предпочитаю кашу. Да у нас тут и запрещено, в палатках-то…

— У него тут повариха есть, Надейкой зовут… Надя, значит… Он к ней наладился, за кашей…

— Ха-ха-ха!…

Весело. А отчего весело, пожалуй, и не сказать. Молодость. У каждого, конечно, думы в голове, а хмельная, нерастраченная бодрость играет, вера в свои силы и в жизнь рвется наружу.

Стемнело. Яркие-яркие и такие близкие звезды высыпали на темном небе. Повеяло прохладой. В поселке зажглись электрические огни. Передвижная электростанция уже давала ток.

Донеслись звуки гармоники. Они приближались. И вдруг звонкий девичий голос задорно пропел за пологом палатки:

На Урале я была,

Золото копала.

Если б не было любви…

Последние слова потонули во взрыве смеха.

— Это Надейка, честное пионерское! — встрепенулся Лизурчик. — Она! — И он сделал было попытку улизнуть из палатки, но несколько рук удержало его.

— Сиди. Никуда не денется твоя Надейка!

— Да он опять каши захотел! Пустите его, братцы! Помрет человек, что будем делать?

— К ночи много есть вредно…

Постепенно шум и смех затихали, лагерь погружался в сон.

Ночь пролетела, как будто ее и не было вовсе. Только приложился ухом к подушке и… утро. Подъем.

У Векшегонова пробуждение вышло несколько необычным. Он еще спал, когда что-то влажное, горячее прикоснулось к лицу. Открыл глаза и у самого своего носа обнаружил рыжую собачью морду. Пес лизнул еще и, увидев, что спящий проснулся, обрадованно завилял хвостом, заюлил.

— Фитя!!! Ты?!

Его возглас пробудил остальных.

— Ты откуда взялся, Фитька? — тормошил Александр рыжего пса, а тот, кажется, готов был вылезть из шкуры: так был рад встрече.

— Что — твоя собака? — спрашивали товарищи.

— Моя… Да откуда взялась, не пойму. Я ее дома оставил…

— Стало быть, прибегла…

— Какой породы?

— Ищейка… Блох ищет!

— А ты не смейся. Хозяина нашла, самолично, без посторонней помощи. За триста километров прибежала.

— Факт! Точно по спидометру: триста сорок четыре…

— Он давно у нас живет, — стал объяснять Александр, продолжая ласкать Фитю. — Привык ко мне. Я, когда уезжал, велел его запереть. А он, видно, вырвался…

— Как он дорогу нашел? Триста километров!

— Собака, она, брат, знаешь… не то, что ты… Ты только и уразумел: от кухни да сюда…

— Нет, верно, ребята, как она нашла?

— Тебя бы заставить — конечно, не нашел бы…

— Куда его теперь? — озабоченно спросил Александр.

— Пускай с нами живет, — предложил Лизурчик. — Что — жалко? Побудку будет делать. Берем на довольствие? Олл райт?

— Кашу караулить.

— Точно!

— Надо ему постель сделать, чтобы он свое место знал, — вставил практичный Николай Чуркин.

— Он у меня под койкой будет спать, — сказал Александр.

— Ну, вот и порядок!