Глава 1 Знакомство с приютом

История с Безуховым растревожила уклад моей жизни. В трех днях сконцентрировались новые переживания, знакомства, события, эмоции. Теперь, когда волнение улеглось, дни стали казаться слишком спокойными и бессмысленными.

По-прежнему поступали звонки и письма. Я отвечала, что Безухов дома. Звонили с телеканалов, радио, просили дать интервью, прокомментировать шумиху вокруг щенка. У меня появилось очень много подписчиков в соцсетях – люди хотели «дружить» с автором популярного поста. Я добавляла в друзья всех, кто попросится, но не без тайной мысли: если опять найду щенка, мне понадобится широкая аудитория. Нет, я не собиралась становиться волонтером и заниматься бездомными собаками, но мне стало понятно, что любой человек с мягким сердцем, выходя на улицу, рискует стать спасителем и вернуться домой с большой проблемой под названием бродячая собака или кошка. И надо быть готовой такие проблемы решать.

Среди новых виртуальных друзей оказалось несколько по-настоящему деятельных людей. Они не плакали в трубку, не тратили время на похвалу и сочувствие, не перекладывали на меня ответственность по поиску хозяев для своих подопечных. Это были активные волонтеры, которые делают каждый день то, что сделали мы с Аней один раз. Лена была как раз таким волонтером.

Разумеется, я знала о существовании приютов для собак и кошек, знала, что живется им там плохо, и что есть волонтеры, которые о них заботятся. Что?то слышала, где?то видела, когда?то читала, но, как и большинство моих друзей и знакомых, не углублялась в тему. Лена открыла подробности, потрясшие меня гораздо сильнее, чем отрезанные уши Безухова.

В Москве тринадцать муниципальных приютов. В них около шестнадцати тысяч собак. Лена помогает приюту, в котором девятьсот животных.

Собаки живут в уличных условиях, едят самый дешевый сухой корм, зачастую у них нет воды, их никто не лечит, они умирают ежегодно сотнями, а на их место, в тесные клетки, заселяют других отловленных на улицах животных.

Лена присылала разные фотографии, снятые в приюте, одна из которых особенно потрясла.

Снимок сделан через прутья решетки: длинный асфальтированный загон, слева и справа клетки, в загоне сотни собак. Они стоят, сидят, некоторые лежат, но почти все смотрят в объектив так, как будто их позвали. Сотни взглядов из тюрьмы. В глазах боль и надежда. Собаки грязные, мокрые, со свалявшейся шерстью, их морды, глаза, вопрос в глазах вызывают пульсирующее желание хоть что?то делать, чем?то помочь.

В голове зарождался замысел документального фильма о жизни приюта, непроизвольно началась творческая работа.

Было непонимание: как могло так случиться, что, живя в Москве, я не знаю о том, как практически рядом с домом, почти в центре города, около символа столицы – Останкинской башни – из последних сил выживают сотни собак? Мне не сообщили или я просто не хотела это слышать?

Запомнившаяся фотография сделана непрофессионально, видимо, на телефон, автор неграмотно выстроил кадр и сфокусировался. Во мне проснулся творческий азарт, необходимо исправить эти ошибки. Я хочу поехать в приют – хочу помочь собакам и сделать свой такой же снимок.

Леша взглянул на экран компьютера и поразился:

– Это где такой ужас творится?!

– В Останкино, рядом с телецентром. Ты проезжаешь мимо, когда ездишь на работу.

– Не знал.

– И никто не знает.

* * *

Никогда раньше мне не приходилось варить столько гречневой каши – две десятилитровые кастрюли. Знала бы я, что и этого окажется слишком мало… Мы с Лешей и Санькой закутали кастрюли в теплый плед, засунули в большую хозяйственную сумку (так не остынет) и погрузили в багажник.

Вывеска с надписью «Приют для безнадзорных собак» маленькая и незаметная. Мы нашли нужный адрес по беспрерывному лаю сотен голосов и специфическому запаху.

Оказавшись в приюте, я сразу же поняла, что представляла его себе неверно. Я думала, что увижу клетки, в которых будут тихонько сидеть несчастные собаки и жалобно заглядывать в глаза, а мы будем раскладывать им по мискам теплую кашу и чесать за ушком. А потом возьмем по собаке и пойдем гулять в парк: будем бросать им палочки, а они станут приносить их в зубах и с благодарностью подавать лапы. Как же я заблуждалась…

* * *

Клетки, клетки, клетки рядами в два этажа – это вольеры. Между рядами заасфальтированный проход. Под ногами желтая жижа из утоптанного снега и собачьих какашек. В каждом вольере по две, а кое-где и по три собаки. Вольеры тесные – полтора на полтора метра. Два дальних угла огорожены фанерой так, чтобы получилось что?то типа будки, где собака может укрыться от ветра. Только от ветра – от жары и мороза фанера не спасает.

Лай стоит такой, что даже рядом мы с Лешей и Санькой не слышали друг друга.

Между рядами ходили несколько девушек-волонтеров и два работника приюта – вероятно, таджики. Все были заняты: девушки кормили собак, развозили на тележках солому и укладывали ее в вольеры, таджики соскребали грязь с асфальта.

Я позвонила Лене и вскоре она с веником в руке вынырнула из череды клеток. Ее появление в проходе вызвало мощную волну лая со всех сторон. Волна эта катилась за ней, и когда Лена приблизилась, нас накрыло тяжелой лавиной шума.

Наконец?то мы познакомились лично. Светловолосая, высокая, стройная, я бы даже сказала – тонкая, изящные руки, длинные пальцы. Красивая, но не кукольной красотой. Красота в прямом взгляде, открытой улыбке и грамотной речи. Лена была одета в старые вещи, видимо, специально подобранные: джинсы, поношенные сапоги, стеганое пальто. На груди и спине следы лап – сразу понятно, собаки ее любят.

Я планировала поговорить с Леной, расспросить ее о том, как она пришла в приют, хотела, чтобы она рассказала о работе волонтеров, о здешних порядках и правилах. Но в таком шуме это было невозможно и я решила отложить разговор. К тому же стоять и болтать, когда все вокруг работают, было неудобно.

– Кормить сами будете? – спросила Лена, наклоняясь в нашу сторону, чтобы мы ее расслышали.

– Если научишь, то сами, – ответила я, стараясь перекричать собачий лай.

– Значит, так: подходите к клетке с двумя порциями, – учила Лена, – открываете дверцу и быстро ставите одну миску в левый угол, другую – в правый. Закрываете вольер и кормите следующих. Все понятно?

Мы принялись за работу. Я накладывала кашу в одноразовые тарелки и передавала Леше, а он разносил по вольерам. Санька тоже хотел кормить, но ему не разрешили – вдруг укусят.

Когда Леша отодвигал задвижку вольера, некоторые собаки пытались прорваться в приоткрытую дверцу и выскочить, другие, наоборот, прятались в зимник, боялись нас. Но и те, и другие съедали свои порции моментально.

Лена ходила вдоль клеток и разговаривала с собаками: кого?то хвалила, кого?то поругивала, к некоторым за решетку просовывала руку, гладила. Каждую собаку она называла по имени. Я же не могла сфокусировать внимание ни на одной собаке. Все похожи друг на друга, все лают, все просятся на волю, и клетки у всех одинаковые. Мы запутались, кого покормили, а кого нет.

– Вот, Лелика еще не кормили, на нем остановились, – подсказала Лена.

За несколько минут мы раздали всю кашу. Я посчитала вольеры – двадцать. В каждом по две собаки. Значит, мы покормили всего сорок собак.

– А что они пьют?

– Они пьют снег. Таджики собирают снег и насыпают им в ведра. Вода, как это ни удивительно, зимой замерзает, – иронизировала Лена. – Вот что, подождите за забором, сейчас будут выпускать на общий выгул, я кого-нибудь вам выведу, сходите в парк.

Таджикский паренек, одетый в ватные штаны и куртку камуфляжной расцветки, пошел вдоль вольеров и хорошо отработанным движением стал открывать по очереди все клетки. Грохотали задвижки, скрипели петли, лаяли собаки. Они, как ручейки, вытекали из своих вольеров и впадали в общий поток в проходе между клетками. По мере движения паренька поток все увеличивался, наполнялся мощью и лаем, но хлынуть ему было некуда – кругом заборы, сетки и клетки. Засидевшись в тесных вольерах, собаки готовы были бегать и прыгать, но скоро волнение спало. Одни ходили кругами, другие сидели на холодной и грязной земле, некоторые играли, толкаясь и покусывая друг друга.

Трем собакам повезло – они успели занять места на теплых канализационных люках, от которых шел белый пар, и задремали. Видимо, это была единственная возможность хоть немного согреться. Еще несколько собачек уселись рядом, будто ожидая своей очереди на тепло.

Я нашла точку, откуда был сделан кадр, так тронувший меня. Теперь я видела сцену на фотографии своими глазами. Обязательно вернусь сюда с камерой.

– Это Макс! – Лена вывела большого пушистого пса и вручила мне поводок. Мы вышли за ворота приюта, и Макс дернул в сторону парка. Я еле успевала за ним, а Леша и Санька за мной. В парке Макс не успокоился, все рвался куда?то. От натяжения ошейник впивался ему в горло, пес кашлял, но все равно тянул. Мне было трудно его удержать, и я передала поводок Леше. Они сделали круг вдоль забора и мы решили отвести Макса обратно. Слишком выматывающей оказалась эта прогулка.

Потом был Байкал. Байкал шел спокойно, но на ласку не отвечал и играть не пожелал. Как ни старались мы с Санькой с ним подружиться, ничего не получилось. Пес был равнодушен и, казалось, ждал, когда же от него отстанут.

Лелик, такой активный и прыгучий в клетке, гулять в парке не захотел, тянул в приют, как будто боялся, что за ним придут хозяева и не застанут. Пришлось вернуться.

Мы замерзли и устали. Устали от адского лая и ужасного запаха, суеты и беготни, бесконечной просьбы в собачьих глазах. Устали сочувствовать и переживать. Подавленные, сели в машину и долго ехали молча. Ближе к дому стали делиться впечатлениями. Саша сказал, что хочет обязательно поехать в приют еще раз, но только чтобы ему разрешили самому кормить собак. Мы с Лешей решили, что наша поездка была не слишком полезной. Потратили целый день, а накормили всего сорок собак. Настроение после увиденного ужасное, обувь грязная, одежда пропахла. А главное – все бессмысленно, кашей проблему не решить.

– Как ты думаешь, – спросила я у Леши, – из этого может получиться кино?

– Это такая тяжелая тема, а ты очень впечатлительная. Пожалей себя.

Я смотрела в окно машины на заснеженную Москву, на укутанных румяных людей, а перед глазами стояли две рыжие собачки за решеткой. Они так ждали каши, вертели хвостами, вставали на задние лапки, просовывали морды между прутьев, принюхиваясь к запаху еды, но последнюю порцию Леша поставил в соседний с ними вольер. Рыженьким каши не хватило.

Вечером Санька задумался вслух:

– Вот у меня подушка и одеяло. А как же сейчас собаки в приюте?

Мне нечего было ответить.

– Я, когда вырасту, возьму где-нибудь миллион и построю теплый и большой приют для собак. Буду кормить их кашей каждый день. И воды там будет сколько хочешь.

– А что ты станешь делать, когда миллион закончится, а собаки захотят есть? – спросила я, выключая свет.

– Не знаю, – разочарованно ответил Саня.

* * *

В приют мы больше не ездили, но в мыслях я была там каждый день. Идея снять документальный фильм про приютских собак не отпускала.

Пока меня терзала нерешительность, ушла зима. Москва потеплела и посветлела. Время проходило, а я оправдывала свое бездействие ожиданием какого-нибудь знака. Мне словно не хватало последней капли сопереживания, чтобы взяться за камеру. И вот однажды эта капля все-таки набралась.