Глава 17 «Кошачий концерт» на гастролях

Глава 17

«Кошачий концерт» на гастролях

Гостеприимец же Зевс — покровитель гостей и молящих.

Гомер. Одиссея

К январю 2001 года на горизонте замаячило мое тридцатилетие (вообще-то «тридцатник» я должна была разменять лишь в октябре, но знаменательные даты всегда отбрасывают длинную тень), а тем временем в сфере «.com» наступили черные дни. Интернет-компании одна за другой кто сдувался в размерах, а кто — закрывался совсем, и Майами не был исключением. Компания, которая изначально взяла меня на работу, закрылась еще несколько месяцев тому назад. Я успела переметнуться в другую, но и та продержалась всего на три месяца дольше. Полтора месяца у меня ушло на поиски новой работы, но не успела я обрадоваться, как у них там закончилось финансирование, и мне тут же урезали зарплату вдвое. Сводить концы с концами теперь доводилось «кровопусканием» кровных сбережений.

Долго так продолжаться не могло. Засучив рукава, я стала рассылать свои резюме повсюду, куда хватало воображения, но рынок наемного труда в Майами, похоже, заледенел. Обвал IT с вершин бизнеса с неизбежностью лавины накрыл все остальное: туризм, недвижимость, финансы. В этих условиях брать на работу маркетолога граничило с помешательством. Неудивительно, что ни одного приглашения на собеседование я так и не получила.

Положение, при котором тебе нечего терять, имеет подспудные, куда более приятные стороны: если терять уже нечего, остается одно — находить. В глубинах подсознания радужно-мыльным пузырьком давно кружила мысль о переезде в Нью-Йорк, от которой я отмахивалась ввиду явной ее иллюзорности. Ну кому, скажите на милость, взбредет в голову «тащить» кого-то в Нью-Йорк из Майами за свой счет? Притом что сам переезд тянул не на одну сотню долларов. И уж можно было вовсе не заикаться о том, насколько стоимость жизни в Нью-Йорке отличалась от скромных запросов Южной Флориды. Но даже если отставить в сторону финансовые соображения, мой возраст также заставлял задуматься: не поздновато ли? «Приземляться» на Манхэттене после колледжа — это еще куда ни шло. А после тридцати — уже как-то и не по себе.

А тем временем рынок труда в Майами продолжал пересыхать. Отчаявшись, в какой-то момент я стала слать e-mail-ы со своими данными и в Нью-Йорк. «А что я теряю? — спрашивала я саму себя и сама себе отвечала: — Ничего».

Все это очень смахивало на стрельбу в темноте вслепую, так что на успех я особо не рассчитывала. Однако в течение трех недель я получила ни много ни мало пять реальных предложений. На четвертую неделю я уже вылетела на собеседования и к концу той же недели у меня на руках было три письменных приглашения на работу. Одно из них, на должность начальника отдела маркетинга, было от крупной рекрутинговой компании, работающей в технической сфере и расположенной в самом финансовом сердце Манхэттена, в каких-нибудь шести кварталах от Всемирного торгового центра. Кроме щедрой зарплаты компания предложила оплатить мой переезд.

В Нью-Йорке у меня был хороший приятель, он жил в съемной квартире в многоквартирном доме всего в одном квартале от этой фирмы; он подергал за веревочки в местном домоуправлении, или что у них там, и дверь для меня открылась. Двадцать четыре часа спустя я стала квартиросъемщицей без сопутствующих поискам жилья драм, которые всплывают в памяти у каждого при одном слове «Нью-Йорк».

Кажется непостижимым, как легко фрагменты мозаики, к которой боязно было даже подступиться, внезапно встали на свои места. К середине февраля то, что представлялось блажью какой-нибудь месяц-другой тому назад, вдруг стало явью.

Я переезжала в Нью-Йорк.

Все авторы статей об уходе за слепым котенком, коих за все эти годы я начиталась немало, сходились в одном: для такого кота нужно создать стабильную в своем постоянстве обстановку. Вам не рекомендовалось, к примеру, переставлять мебель и тем более ящик с песком. Что касается переезда (он и на здорового кота действует угнетающе, ибо кот — создание, не склонное видеть в переменах лучшую сторону, а уж в нашем случае — и подавно), то его предлагалось избегать.

Гомеру предстоял пятый переезд за пять лет. Подобно Одиссею, герою, созданному могучим воображением поэта, в честь которого Гомер и получил свое имя, он, кажется, был обречен на странствия. Я рассмотрела все варианты нашего переезда с учетом того, как бы смягчить психологическую травму для четвероногих членов нашей семьи. Можно было сесть за руль и дня за два домчаться до места на машине, но просидеть всю дорогу в ненавистных корзинках, не говоря уже о сложной логистике туалетных остановок и поиске мотелей, согласных приютить трех путешествующих кошек, — кто такое выдержит? Напрашивался перелет — он одним махом решал ворох возникших вопросов, но я была категорически против того, чтобы регистрировать своих кошек как багаж. Как представишь, как их, озябших и перепуганных до смерти, оставляют одних в грузовом отсеке… Даже думать об этом не хотелось. Еще меньше мне хотелось оказаться в числе пассажиров, которые попадали в сводку новостей оттого, что их багаж, сходный с моим, отправлялся не по назначению и совершал полный кругосветный перелет, оставаясь в живых только чудом, слизывая конденсат с прутьев багажной клетки. С этими мыслями я позвонила в авиакомпанию: а нельзя ли мне взять своих ручных, заметьте, кошек в салон в качестве, опять же, ручной клади. Оказалось — можно. То есть можно при определенных условиях. Условия были сколь просты, столь же и невыполнимы: кошка должна быть помещена в специальный контейнер установленных размеров, предусмотренных для помещения его под пассажирское кресло; питомец обязан иметь недавно выданную медицинскую справку, подтверждающую его здоровье, каковая предъявляется службе безопасности при прохождении досмотра металлоискателем, а также непосредственно перед вылетом у посадочного сектора; кошка допускается к перелету лишь в сопровождении зарегистрированного пассажира с билетом, но не более одной на человека, притом что в салон допускаются не более двух, а с багажным отделением — не более четырех кошек на рейс.

Ну, с контейнерами установленных размеров у меня, допустим, проблем не было. Не было проблем и со справками, подтверждающими, что все мои кошки в добром здравии и все прививки им сделаны вовремя. Но для того, чтобы пронести всех троих, нужно было еще подыскать двух «котолюбивых» пассажиров, готовых совершить доброе дело. Все осложнялось еще и тем обстоятельством, что, несмотря на все мои усилия, мне никак не удавалось «пробить» прямой рейс до Нью-Йорка с местами для трех кошек. Был рейс с пересадкой в Атланте, на котором, если я успевала перерегистрировать билет с «эконом» на первый класс, я могла бы провезти двух кошек. Но только двух.

И тогда я позвонила своим приятелям, Тони и Феликсу, которые славились не только своей неуемной энергией, но и тем, что были легки на подъем, с одним-единственным вопросом: «Как насчет того, чтобы слетать в Нью-Йорк бесплатно?»

День большого переселения выдался для Гомера самым беспокойным за всю его предыдущую жизнь. Начался он с первыми лучами солнца с приезда бригады грузчиков от транспортной компании, которую я наняла для перевозки наших пожитков. На время сортировки и выноса вещей всех кошек пришлось запереть в ванной, где Скарлетт и Вашти лениво разлеглись на заранее разложенных на полу полотенцах. Зато Гомер тут же взялся скрестись в дверь и орать что было сил, выступая против своего заточения, а также за право знать, откуда весь этот шум и гам в других комнатах. Выпущенный наконец на свободу, он ошалело заметался по пустым комнатам, не в состоянии найти себе место и продолжая орать что есть мочи едва ли не битый час. «Куда подевались все наши вещи?!» Ему не доводилось бывать в комнате, где только голые стены и нет никакой мебели, и было ясно, что все это очень ему не нравится. Отсутствие чего-либо, что испускало привычные запахи и было знакомо на ощупь, не сулило ничего хорошего.

Тут он не ошибался. Ибо единственное, что оставалось пока на виду, были переносные кошачьи корзинки. Скарлетт и Вашти, едва взглянув на них, тут же задали стрекача и забились в самый дальний угол опустевшей кладовки. Бегство при виде стоящих наготове корзинок вошло у кошек в привычку, и за несколько минут мне удалось поймать их и сюсюканьем добиться погрузки.

Гомер у меня всегда оставался напоследок, поскольку обычно загнать его в «стойло» было проще всего: корзинок он не видел и потому не успевал убежать прежде, чем их извлекут на свет. Кроме того, из всех троих он был наиболее восприимчив к командам вроде «Нельзя!» и «Сидеть!»

Но на сей раз он то ли слишком разволновался от внезапного исчезновения мебели, то ли не успел прийти в себя, но в результате мой кот поднял бунт, какого история дома еще не знала. «Нельзя, Гомер, сидеть!» — напрасно взывала я. Даром что забиться ему было некуда — ни щели, ни закоулочка, ни «под», ни «между» — везде хоть шаром покати, но погоня за ним отняла у меня добрых двадцать минут, и даже когда он попался мне в руки, забираться в клетку никак не хотел, упираясь всеми четырьмя лапами и цепляясь за мою руку. Не то чтобы Гомер нарочно хотел поцарапать меня, а просто вслепую хватался за все, до чего мог дотянуться. И лишь мой внезапный вскрик от боли на мгновение заставил кота утихнуть, и этого мига мне хватило, чтобы осторожно просунуть его голову в корзинку и, подтолкнув его внутрь, застегнуть змейку. Гомер взвыл.

К тому часу, когда все кошки были устроены, а я промыла и забинтовала исцарапанные руки, мы отставали от графика на полчаса.

— Бегом, бегом! — пришлось мне подгонять Тони и Феликса, когда я заехала за ними.

Нам еще нужно было заскочить в дом моих родителей, чтобы оставить мою машину, а везти в аэропорт нас собиралась моя мама. Скарлетт и Вашти как заведенные мяукали на заднем сиденье, но их жалобные крики тонули в завывании сирены, которую на полную мощность включил сидящий на переднем сиденье рядом со мной Гомер. Кроме того, он еще и барахтался, вырывался и стучался изнутри, отчего его корзинка ходила ходуном, словно поставленная в духовку упаковка попкорна «Jiffy Pop».

— Я могу взять Вашти, — сказал Феликс, переставляя ее корзинку себе на колени. — Нравится она мне, чувствуется порода.

— Надеюсь, мне не придется таскаться вот с этим. — Тони озабоченно мотнул головой, меряя взглядом корзинку с Гомером, которая раскачивалась и елозила по сиденью, как живая.

— Нет, Гомера я беру на себя, — твердо сказала я, — тебе остается Скарлетт.

Вдавив педаль газа до самого пола, я лихо летела по насыпной дамбе, стремясь наверстать упущенное в битве с Гомером время. Опоздать на рейс было никак нельзя. О том, чтобы перерегистрироваться на другой рейс вшестером, нечего было и думать. От самой мысли об этом меня бросало в холодный пот. А уж воспоминание о том, что завтра мой первый рабочий день, и вовсе ввергало меня в панику. Так что стрелка спидометра дрожала у цифры «80»,[14] и я даже не удивилась, когда в зеркале заднего вида замелькали огоньки полицейской машины.

— Ч-черт! — ругнулась я громким шепотом, хотя особой нужды понижать голос не было. При том невообразимом шуме, который производил Гомер, все равно никто ничего не мог услышать, даже если бы захотел.

Покорно съехав на обочину, я выключила зажигание и опустила стекло. Вопли Гомера стали гораздо слышнее, а вот подошедший полицейский, шевеля губами, будто и не начинал говорить.

— Извините! — крикнула я, прикасаясь пальцем к уху. — Я вас не слышу! Вы можете говорить громче?

Полицейский не замедлил повысить на меня голос:

— Я говорю, известно ли вам, с какой скоростью вы двигались?!

— А-а-а… — Протягивая ему права, я беспомощно оглянулась, словно в надежде, что нужные слова обладают свойством не только таять в воздухе, но и материализоваться из него. — С большой, судя по всему, — решила признать я, рассчитывая на снисхождение. — Летим в аэропорт.

Полицейский заглянул в машину. Его взгляд тут же упал на корзинку с Гомером, которая металась по пассажирскому сиденью как одержимая без всяких на то причин и постороннего вмешательства.

— Что это? — спросил он без долгих раздумий.

— Мой кот, — не стала лукавить я. — Мы задержались, пытаясь запихнуть его внутрь. И теперь вот нагоняем…

Офицер скользнул взглядом по остальным корзинкам, стоявшим на коленях у Феликса и Тони. Тони, насколько мог, растянул губы в улыбке, мол, вот видите.

— Нужно было раньше выезжать, — подытожил свои наблюдения полицейский и неспешно побрел к своей машине — выписывать штраф.

— Мы опоздаем, — послышался стон Тони, пока минуты нервно отсчитывали свой бег, а полицейский все еще сочинял, как мне показалось, манифест об истории и перспективах взимания штрафов за дорожные нарушения — иначе как, черт возьми, понять медлительность, с которой он заполнял простую бумажку.

— Успеем, — сквозь зубы ответила я, — успеем, потому что должны успеть.

Коп наконец-то нарисовался у окна с выписанным столь дотошно штрафом и предупреждением «сбавить скорость», которое из-за него же пришлось проигнорировать: едва полицейская машина скрылась из виду, как педаль газа вновь ушла в пол. Гомер уже не просто выл, а выл с хрипотцой, не замолкая до самого родительского дома. Тони и Феликс избавили свой слух от мучений, напялив наушники CD-плееров, прихваченных с собой в дорогу.

Из всех, кого я знаю, единственный человек, который помешан на пунктуальности больше, чем я — это моя мама. Заслышав шум подъезжающей машины, с криком «Они уже здесь, Дэвид!» она стояла на пороге.

— Как можно так опаздывать?! — на ходу успела протараторить она, пока я выуживала из машины неуступчивую корзинку с Гомером, а Тони с Феликсом перебрасывали сумки из моего багажника в багажник машины моих родителей. — Почему вы не выехали раньше?

В ответ я стрельнула в нее убийственным взглядом.

— Поехали. Без лишних слов.

Скарлетт и Вашти, похоже, уже примирились со своей участью, поскольку всю дорогу до аэропорта ехали молча. Гомер продолжал бесчинствовать, завывая на все лады, допуская затишье лишь для того, чтобы набрать в легкие побольше воздуха.

Тони, Феликс и я со всеми корзинками теснились на заднем сиденье. Пытаясь попадать в периоды затишья, мама решила пожаловаться мне на дорожку.

— Не могу поверить, что ты уезжаешь. Я буду так скучать по тебе…

— Что?! — в свою очередь пытаясь докричаться до нее, переспросила я. — Ничего не слышно!

— Скучать буду! Сильно скучать! — долетело до меня словно издалека.

— Я тоже! — крикнула я.

Отец оказался более удачливым водителем, чем я, и каким-то чудом мы оказались в аэропорту за тридцать минут до начала рейса.

— Для долгих прощаний времени нет, — решительно сказал отец, подталкивая наши сумки к носильщику с тележкой.

Закинув Гомера за спину, я по очереди обняла родителей. Затем, размахивая билетами, Тони, Феликс и я гурьбой побежали по терминалу к металлодетекторам.

— Где вы столько кошек набрали? — подняла бровь офицер охраны, когда мы забросили на конвейерную ленту три корзинки подряд.

Порывшись в сумке, я предъявила все наши медицинские справки, которые она окинула беглым взглядом.

— Это «Кошачий концерт» на гастролях, — с долей остроумия правдиво ответил Феликс. — Быть может, слыхали о таком?

— Ммм… — напрягла память офицер и улыбнулась. — Что-то припоминаю. — Она нагнулась и заглянула в клетку к Вашти. Моя кошка ответила ей взглядом, полным бесконечного страдания. — Какая красавица! В вашем шоу она, наверное, звезда?

— В нашем шоу нет маленьких ролей, — со всей серьезностью поведал Тони. — Есть только маленькие артисты.

Тем временем Гомер проехал металлоискатель, и я, подхватывая его, сделала своим спутникам страшные глаза.

— Пошевеливайтесь, ребята!

К нашему сектору мы рванули, как на стометровке, и только на финише перевели дух. Стоя на ватных ногах, я, тем не менее, не забыла достать из сумки пузырек с кошачьим транквилизатором, который наш знакомый ветеринар рекомендовал, как он выразился, «раздать» перед самой посадкой. Феликс и Тони встрепенулись:

— Это что, нам?

— Да нет, только кошкам, — ответила я.

— Слушай, а тебе не кажется, что куда проще скормить все нам, а кошек оставить в покое? — осведомился Тони.

Действительно, кошки не проявили энтузиазма, увидев пилюли, однако проглотили их без особого сопротивления. У меня даже возникло подозрение, граничащее с уверенностью, что они решили для себя: поскольку ближайшее будущее ничего хорошего им не сулит, то пережить его лучше в бессознательном состоянии.

А вот с Гомером вышла совсем другая история. Едва я расстегнула змейку, как он совершил отчаянную попытку побега. Чтобы удержать его, пришлось применить силу, и не только мою. Феликс держал корзинку, приоткрыв ее ровно настолько, чтобы изнутри торчала лишь голова, в то время как я, осторожно разжав Гомеру челюсти, одной рукой выкладывала ему на язык маленькую таблеточку, а другой поглаживала шею, чтобы вызвать глотательный рефлекс. После чего я закрыла ему рот и выждала минуту, если не две, прежде чем освободить его. Почувствовав, что рот свободен, Гомер тут же выплюнул таблетку на пол.

— Ну же, Гомер! — простонала я. — Всего одну таблеточку, за маму!

Я вновь разжала ему челюсти и вложила таблетку. И вновь подержала рот на замке, поглаживая горло.

С тем же успехом.

У меня самой к горлу подступило отчаяние. Чего греха таить, все события этого утра уже стояли мне поперек этого самого горла. А тут еще это: если Гомер проорал всю дорогу в автомобиле, то что будет в самолете? «Выход один, — решила я, — продолжать».

Мы сделали еще три попытки. На сей раз я держала его челюсти так долго, что это грозило удушением. В ответ он мычал и мотал головой, силясь вырваться из моих рук. Я пошла на хитрость: в сумку я брызнула аэрозолем с кошачьей мятой, а таблетку завернула в кусочек индюшатины из тех сэндвичей, что были припасены на дорогу. Не помогло. Я пошла дальше: разболтала, насколько удалось, таблетку в пластиковой крышечке с водой, но Гомер не только отказался пить, но, изловчившись, настолько удачно боднул мою руку, что всю воду я выплеснула на пол. Не хочу и не буду!

То, что Гомер упрям, я знала всегда; и то, что он в любых обстоятельствах оставался при своем мнении, не было для меня секретом. Но то, что он выступит против меня, да еще с таким отчаянием, оказалось для меня неожиданностью. Похоже, что моя повестка дня на сегодня никак не совпадала с тем, что он решил для себя.

Я тоже была упряма. И знала, что так или иначе, но сегодня мы летим в Нью-Йорк.

Посадка уже шла полным ходом, и вскоре Тони, Феликс и я остались единственными пассажирами у опустевшего сектора.

— И как нам теперь быть? — В голосе Тони сквозила растерянность.

Я глубоко вздохнула. Спокойно, сказала я сама себе. А вслух добавила:

— Что ж, раз так, пусть летит без снотворного.

Сражение «за», вернее, «против» таблеток имело, впрочем, один положительный эффект. Оно настолько истощило Гомера, что он не только притих, но на какое-то время даже перестал брыкаться, поэтому посадка прошла довольно спокойно. Однако едва я поставила корзинку с ним под кресло впереди себя и донесся гул двигателей, как кот тут же завелся опять.

— Не желаете ли коктейль перед взлетом? — склонилась надо мной жизнерадостно-участливая бортпроводница, заметив, как, уронив голову, я обхватила ее руками.

— О Боже! И не один! — выдохнула я.

Бортпроводница подкатила тележку, на которой стояла водка с клюквенным соком; одним глотком осушив коктейль до дна, я тут же потянулась за вторым. Господи, спасибо тебе, что есть первый класс!

Перелет из Майами в Атланту, где у нас была пересадка, длится не более часа. За этот час Гомеровы стенания дополнились низкими и протяжными нотками и приобрели какое-то совсем уж траурное звучание, какого прежде мне слышать не доводилось. Но тут надо понимать, что слух у него был куда более острым, чем у других котов, и можно только представить себе, какую боль он испытал от смены давления, когда самолет набирал высоту. Поэтому, едва погасла надпись «пристегните ремни», я вытащила корзинку Гомера из-под сиденья, поставила ее на колени и обняла. Я тихонечко ее расстегнула — так, чтобы пролезла рука, и коснулась его головы. Гомер прижался к моей руке и стал тереться об нее с такой отчаянной силой, что это напомнило мне моменты, когда он, полагая, что я сердита на него, хотел подластиться и помириться. В стенания закрались покаянные всхлипы: «Выпустите меня отсюда! Пусть это все закончится! Я буду вести себя хорошо! Честное слово!»

Если бы я могла, я бы себя упаковала в корзинку, а коту предложила кресло, а также обменяла легкое головокружение на боль в ушах, и это была бы честная сделка. Но откуда ему было знать и как понять, за что и почему я подвергаю его такому испытанию?

— Хороший мальчик, хороший, — только и шептала я, поглаживая его бедные ушки. — Хороший, хороший…

После того как я опрокинула третий коктейль, а самолет набрал высоту, на меня снизошло чувство примирения с неизбежной действительностью. В конце концов, мы уже летим. Я продолжала поглаживать Гомеру ушки, что в какой-то степени его успокаивало, а что до выразительных взглядов, посылаемых нам с Гомером отдельными недовольными пассажирами по поводу бесконечной жалобной песни, то можно было просто пожать плечом. Никто ведь никого не заставлял лететь первым классом, если уж на то пошло…

Наконец я смогла собраться с мыслями и сосредоточиться. Я ведь в свое время училась в Атланте и хорошо представляла себе размеры тамошнего аэропорта. Оставалось лишь надеяться, что наш нью-йоркский самолет будет ждать нас где-нибудь поблизости от того сектора, где нас высадят. К моему ужасу, когда бортпроводница объявила информацию о пересадке, выяснилось, что мы приземляемся в секторе «А», в то время как посадка на Нью-Йорк будет проходить с сектора «Д», а в нашем распоряжении всего-навсего пятнадцать минут. Пара пустяков… для хорошего стайера.

Мое кресло стояло ближе всего к выходу, и в ожидании Тони с Феликсом я уже танцевала на пуантах.

— Ребята, ноги в руки — и бегом! — встретила я их. — «Бегом!» означает бегом! На старт. Внимание. Марш!

Они все поняли и рванули с места в карьер.

— Куда же вы?! — успела крикнуть я им вдогонку, потому что побежали мы в разных направлениях. — Сюда!

Мы пронеслись через здание аэропорта, хлопая сумками, и выбежали к маршрутным автобусам аэропорта.

— А вот и наш, видите? Указатель «сектор Д», — заранее обрадовался Тони, притормаживая у пустого паркинга.

— Время не ждет! — пресекая напрасные надежды, отрезала я. — Вперед!

Мы вновь припустили по дистанции, словно за нами гнались все черти ада, минуя, как нам представлялось, полусонных прохожих и праздных уборщиков, и натыкаясь на случайных зевак, которые не успели вовремя отпрянуть с дороги. «Извините, извините», — то и дело сипели мы, сбиваясь с дыхания.

Скарлетт и Вашти стеклянными глазами смиренно взирали на проносящиеся мимо виды. Гомер, не привыкший к тому, чтобы его трясли почем зря, да еще с такой силой, горестно подвывал на каждом шагу.

— Кто составляет расписание этих пересадок? — с шумом втягивая в себя воздух, кстати или некстати поинтересовался Феликс.

— Какой-то садист… из администрации аэропорта, — предположила я через плечо.

Мы добежали до нашего сектора, когда ворота уже закрывались.

— Стойте! Мы здесь! — объявила я о нашем прибытии регистраторше за стойкой и тут же сложилась пополам — перевести дух и растереть сведенную судорогой ногу.

В этом подобострастном положении я протянула ей наши билеты и кошачьи справки. Пот катился с меня ручьем, заливая глаза, и, смахивая поток с лица, чтобы хоть что-нибудь видеть, я со всей неизбежностью оросила оным все наши бумаги.

— Для регистрации на рейс надлежит являться хотя бы за пятнадцать минут до вылета, вам следовало бы это знать, — с холодной учтивостью сообщила мне регистраторша. И я вдруг поняла: уже за то, что я не поддалась искушению хлопнуть ее по лбу чем попало, мне должно быть уготовано место в раю.

На сей раз мне выпало сидеть возле пожилой женщины, которая тоже путешествовала не одна, а с котом.

— Как я понимаю, нас посадили рядом не случайно, — приветливо улыбнулась она, пока я, все еще пытаясь отдышаться, запихивала корзинку с Гомером под впередистоящее кресло. — Вы даже представить себе не можете, как сложно было достать билет на этот рейс. Пришлось вот доплачивать за первый класс. Невероятно, но все «кошачьи» места на этот рейс были уже забронированы, вы можете в это поверить?

Я пробормотала нечто нечленораздельное.

— Ах да! Это Отис, — представила она вальяжного рыжего табби, который, невзирая на все посадочные треволнения, уже мирно прикорнул в корзинке у ее ног, — он у нас опытный «летун». Два раза в год мы летаем с ним, чтобы повидаться с внуками.

— А это Гомер, — представила я своего кота, который как раз предпринимал очередную попытку силой вырваться из заточения. На звук своего имени он отозвался таким трубным гласом, что заглушил призыв пристегнуть ремни. — Он у нас еще не летал.

— Бедняжечка, — пожалела Гомера моя спутница, нагибаясь пониже, чтобы разглядеть его сквозь сетку кошачьей корзинки. — Не плачь, Гомер, все закончится быстрее, чем ты думаешь.

Так мы болтали с ней, а самолет тем временем набирал высоту. Отчего-то я прониклась к ней доверием и рассказала историю Гомера: и какой он храбрый, и что нам вовсе не свойственно по любому поводу поднимать крик.

— Так что вы уж извините нас за весь этот шум и гам, — развела я руками.

Женщина рассмеялась:

— Погодите, вот когда будете лететь с грудным ребенком, тогда узнаете, что это такое.

Внезапно, со всей тяжелой очевидностью правды, давно известной, но до конца осознанной лишь сейчас, меня настигло понимание происходящего. Для меня это не просто перелет из одного места в другое, это — перелет из прошлого в будущее, будущее столь туманное и неопределенное, что ничего в нем было не разглядеть. Тридцать лет я прожила в одном городе, где все мне было знакомо, и на тебе: подумала-подумала, за какой-то месяц все решила, быстренько собралась и вот лечу туда, где ни я никого не знаю, ни меня не знает никто. Отчего-то я представила себя в будущем: прошел, наверное, не один десяток лет, я так же лечу в самолете с котом, но уже не с Гомером, навестить своих собственных внуков, похлопываю по руке нервную молодую женщину, сидящую рядом со мной, и говорю ей: «Дорогая, все это ничего. Вы даже не представляете, сколько всего вас ждет впереди…»

Мои грезы безжалостно оборвал своим воплем Гомер, вслед за чем послышалось грозное предупреждение. Оно исходило от весьма раздраженного пассажира, сидевшего позади нас:

— Вы когда-нибудь заткнете ему рот?!

— Помилосердствуйте, сэр, — тут же обернулась к нему моя спутница, — бедный котик летит первый раз в жизни! А вот чем вы объясните свою бестактность?

Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и в порыве благодарности схватила ее за руку:

— Спасибо вам!

Она успокаивающе, как мама, в ответ пожала мою руку.

— Некоторые люди ведут себя так, будто кошки нарочно им досаждают, а обычное участие не для них.

Мгновение, когда в иллюминаторе я увидела Статую Свободы и башни Всемирного торгового центра, было одним из самых счастливых в моей жизни. Даже печальная весть о том (после сорока минут ожидания багажной карусели), что наш багаж не успел вслед за нами добежать до стыковочного рейса и потому ожидается лишь на следующий день, не смогла лишить меня этого ощущения счастья.

Зато физически я чувствовала себя разбитой, словно боксерская груша, в отличие от Тони и Феликса, которые были свежи, как огурчики. Они сообщили мне, что Скарлетт и Вашти вели себя очень хорошо, а я горячо поблагодарила их за дружеское участие в переброске моих питомцев через всю страну, вслед за чем они прыгнули в такси и помчались навещать: кто родственников, кто — знакомых, раз уж выпал такой случай — побывать в Нью-Йорке.

Я погрузила всех своих кошек в третье такси и назвала таксисту адрес нашего нового жилья. В свой предыдущий приезд две недели тому назад, когда я подписывала договор аренды, я предусмотрительно закупила новый кошачий туалет, запас кошачьей еды и миски и все это оставила у привратника. Кроме того, тогда же я заказала новую кровать и постельное белье, а мой приятель Ричард, который жил в том же доме и, собственно, помог мне снять в нем квартиру, вызвался проследить за доставкой. Остальная мебель должна была прибыть через несколько дней.

Привратник выдал мне ключи, снабдил тележкой, помог погрузить в нее кошек со всем нашим скарбом и занес прямо в квартиру на тридцать первом этаже.

Едва дверь за ним закрылась, как я стала вызволять своих питомцев из заточения. Скарлетт и Вашти, все еще в грогги после транквилизатора, потоптались, походили кругами и наконец улеглись прямо на полу у батареи. Гомер выглядел несколько ошарашенным, но, судя по всему, довольным и благодарным за то, что его выпустили и он снова стоит на твердой земле. До этого переезда он, как на пружине, вылетал из корзинки — исследовать новое место. На сей раз Гомер вышел с опаской. Что-то было не так, и было не похоже, что дело тут в долгом сидении в корзинке и всех ужасах воздушного путешествия.

Поставив мисочку с едой и ящик-туалет, я поднесла Гомера поближе, чтобы он понял, где их искать, а сама швырнула одеяла и простыни на кровать и упала на них лицом вниз. «Мы все сумели, — подумала я. — Мы в Нью-Йорке». Краешком глаза я проследила за Гомером: мелкими шажками он продолжал мерить комнату; воздух был сухой и холодный, и его шерстка потрескивала статическим электричеством. Из сумки я извлекла любимого Гомерова червячка — я не поленилась свернуть его и взять с собой в ручную кладь, мне не хотелось, чтобы игрушка моего кота затерялась в контейнере среди прочих вещей. Я подумала, что Гомеру будет лучше, если рядом с ним окажется что-то родное и знакомое, чтобы он сразу опознал его на новом месте.

Но Гомер впервые не спешил радоваться старому другу. Обнюхав, он удостоверился в подлинности червячка и даже перенес его поближе к мисочке, и вновь отправился мерить шажками квартиру.

С той минуты, когда с рассветом к нам нагрянул грузовой фургон и начался этот суматошный день, и по сию пору прошло ровно тринадцать часов, и теперь мне хотелось одного: упасть на кровать и чтобы меня не трогали еще столько же. Вслед за Вашти и Скарллет я стала проваливаться в сон. Но Гомер спать и не собирался. Все-таки, подумалось мне, здесь что-то явно не так, но вот что… Похоже, Гомер решил не отступать, пока не выяснит, что именно.

Он стал котом, не спавшим всю ночь в городе, в котором никто не спит. Он стал ньюйоркцем.