Глава 16 Одинокая девушка и кошки

Глава 16

Одинокая девушка и кошки

К матери против желанья ее пристают неотступно,

Как женихи, сыновья обитателей наших знатнейших.

Гомер. Одиссея

До того дня, как в квартиру ко мне вломился грабитель, у меня было одно-единственное свидание, когда я пустила в свой дом постороннего и мужчина на самом деле переступил порог моей квартиры. Он заехал за мной в четверг вечером, и я пригласила его зайти выпить чего-нибудь для настроения, прежде чем выехать в город. Оставив его в гостиной, я пошла на кухню готовить коктейли, а вернувшись, не поверила своим глазам: мой кавалер загнал Гомера в угол и… что есть мочи шипел на него. На мордочке кота застыл животный ужас, а уши стояли торчком — он пытался на слух определить, куда можно сбежать. Я едва не уронила стаканы.

— Какого…?!! — возмутилась я.

— Это не я, он сам ко мне подошел, — стал оправдываться мой кавалер. — Черные коты — они такие: приносят несчастье!

…Большинство людей относились к Гомеру бережно. Меньшинство, отличавшееся безучастностью, старалось просто не обращать на него внимания. Но ни разу еще в своей жизни я не встречала человека, который бы изо всех сил пытался напугать слепого кота! Мой внутренний голос возопил против увиденного, причем возопил с мамиными интонациями: «Да что же он за человек такой, если позволяет себе подобное?! Это кто же его воспитал?»

Первый — и единственный! — раз в жизни я пожалела о том, что я не мужчина. Потому что больше всего на свете мне захотелось размахнуться посильней и врезать ему как следует. Перед глазами промелькнула еще одна сладостная картина: я разбиваю стакан в стиле мафиози Сопрано,[13] разбиваю его не об пол, а у своего кавалера на голове. Мои руки сжались в кулаки с такой силой, что я уж думала, что получу обморожение — стаканы были доверху набиты льдом. Но я даже не повысила голоса.

— Этот кот здесь живет, — объяснила я. — А ты — нет. Поэтому вон из моей квартиры ко всем чертям! Чтоб и духу твоего здесь не было!!!

Не считая моих старых друзей, которые «залетали» ко мне без спросу, этот, с позволения сказать, мужчина еще долгие месяцы оставался единственным, кого я пригласила в гости. «Видишь, как бывает? — думалось мне. — Даже те, с кем ты встречаешься по работе, или те, с кем тебя знакомят друзья, могут оказаться не теми, за кого себя выдают, под овечьей шкурой скрывая просто волчий нрав — и как ты его заранее разглядишь?»

Я с нетерпением ждала того дня, когда съеду от родителей в собственную квартиру и смогу с кем-нибудь встречаться. Не то чтобы я отказывала себе в свиданиях, когда жила под отчим кровом; но стоит только окончить школу, как идея совместного времяпрепровождения с парнем на родительском диване теряет свою привлекательность. Если бы я нашла себе бойфренда — такого, с кем проводила бы больше времени, чем без него, но уже у него дома — это означало бы одно: своим кошкам я уделяла бы гораздо меньше внимания, чем они того требовали. Переездом на новую квартиру я рассчитывала избавить себя от тех вполне понятных неудобств, коими было чревато проживание у родителей.

Но складывалось все не так, как думалось. Шли месяцы, и мне стало казаться, что, живя у родителей, я имела больше свободы в общественной, скажем так, жизни, чем сейчас. Теперь, когда я не могла сослаться на родителей, чтобы никого не приглашать к себе домой, любые разговоры на тему: «куда поедем — к тебе или ко мне?» представлялись мне неуместными, а вся «общественная деятельность» свелась к редким выходам в свет со старыми друзьями. От случая к случаю в компании появлялся парень, который мог бы, пожалуй, то ли понравиться, то ли не понравиться мне, и которому могла то ли понравиться, то ли не понравиться я, но не более того — на том все и заканчивалось.

Моя работа — та самая, что давала мне возможность жить в собственной квартире, — взамен тоже требовала немало и времени, и сил. Я частенько засиживалась допоздна, утешая себя тем, что сейчас карьера, которая была у меня в руках, была куда важнее какого-нибудь «журавля в небе».

Впрочем, это было утешение только для себя самой, и то — лишь отчасти. Я, как и все мое поколение, выросла на сериале «Секс и город». Вся поп-культура, включая телевидение, кино и глянцевые журналы, уверяла меня в том, что для женщины моего возраста совмещение головокружительной карьеры с не менее головокружительной, но беспутной любовью было не просто данью природе, а едва ли не правом и обязанностью, что закреплялись за ней с рождения.

Вообще-то мужчины мне нравились. Мне даже нравилось узнавать их поближе, но только тех, кого хотелось узнать поближе мне самой. Однако и жить самой по себе — впервые в жизни — мне нравилось ничуть не меньше. Я не торопилась завязывать серьезные отношения, которые неизменно закончились бы тем, что мой мужчина ночевал бы у меня дома четыре-пять дней в неделю или, того хуже, нам уже пришлось бы рассматривать необходимость съезжаться.

Но я истово оберегала своих кошек, особенно Гомера. Мне не улыбалось встречаться с кем попало, с тем, кому, может быть, нравлюсь я, но не нравятся мои кошки; или с тем, в чьих глазах моя привлекательность могла уменьшиться оттого, что за мной тянется «хвостик» из трех опять же хвостов; и уж тем более мне не хотелось встречаться с кем-то, кто потом будет предъявлять мне ультиматум «либо кошки, либо я» где-то уже посредине пути. После эпизода с «лебедем-шипуном», то бишь с тем красавцем, что собой был пригож, что твой лебедь, а шипел на моего кота не хуже гадов ползучих, я даже думать не хотела о повторном свидании с мужчиной, которого само слово «кот» заставляет хмурить брови.

Большинство моих подруг ходили на свидания, под влиянием момента могли пригласить парня домой и попутно решали для себя, насколько взрослым, совместимым по характеру и ответственным в серьезных отношениях был очередной кандидат в бойфренды. Вообще весь смысл отношений в моем возрасте, возможно, и заключался в том, чтобы совершать ошибки, делать из них выводы и вырабатывать критерии, по которым ты в итоге выберешь того самого, своего единственного.

Но прежде чем даже помыслить о том, чтобы пригласить мужчину к себе домой, важно было знать, как он относится к кошкам и каков его градус ответственности. Гость мог выйти на балкон и забыть закрыть за собой дверь — казалось бы, небольшая оплошность, но скорость, с которой она могла перерасти в непоправимую трагедию с Гомером, летящим вниз все одиннадцать этажей, меня ужасала. А вздумай мой приятель на секундочку отвернуться от входной двери, чтобы получить те же суши или пиццу, Гомеру и этого хватит, чтобы выскользнуть на разведку во внешний мир. Любая другая девушка могла сколько угодно злиться на парней, которые так и норовят оставить сиденье унитаза поднятым или слишком широко открыть в спальне окно. Мы с друзьями обычно смеялись над такими мелочами — мало ли какие недоразумения могут возникнуть даже у самых дружных пар; но в моем мире для недоразумений места не было, как не было ничего смешного в мелочах.

— Ох и любишь ты, чтобы все у тебя было правильно, — время от времени пенял мне мой старый друг Тони, — а Гомер всего лишь повод.

Если он и был прав в этом, то не совсем. «Помнить о Гомере» была не просто фраза, а руководство к действию. Безответственность, к которой я так стремилась, когда жила у родителей, имея в виду, что «заботиться мне не о ком, кроме себя, а уж о себе я как-нибудь да позабочусь», исчезла, как не бывало, да и была ли она — уже и не вспомнить. Но я об этом ничуть не жалела — радости от жизни с Гомером было куда больше, чем вынужденных ограничений. Но вот ограничения как были, так и остались.

Так что не так уж и неправ был мой друг Тони. Может, конечно, я и старалась узнать своих кавалеров лучше, чем мои ровесницы, — своих, прежде чем привести их к себе домой, и в споре с подругами это был мой главный аргумент, но то, что я и вовсе ни с кем не встречалась, не годилось ни в какие аргументы. Это вообще никуда не годилось.

Бессонными ночами, навалившимися на меня на долгие недели после взлома квартиры, мне оставалось лишь одно: лежать и думать о своей жизни и о том, куда я качусь. Любое мое решение, с тех пор как я окончила колледж, от незначительных (вроде платья, которое мне очень понравилось, но которое я так и не купила) до важных (вроде того что я решила не идти в Лувр в свой единственный день в Париже лет десять тому назад, потому что хотела узнать город, каков он помимо всяких музеев), было сто раз мной рассмотрено и пересмотрено. Единственным же результатом всех этих ночных бдений в продолжение той истории, когда мне показалось, что я на волосок от смерти, была довольно простая, но очень важная мысль: если бы той ночью я и впрямь умерла, то сейчас мне не о чем было бы жалеть.

А раз так, то и жалеть было не о чем. Более того, можно было даже гордиться тем, что произошло со мной за последние годы. Например, тем, что я впервые чувствовала себя самостоятельной. Или тем, что гнездышко, которое я обустроила для себя и своих кошек, дарило мне пусть и не заоблачную, но все-таки радость.

Мелочи имели свойство появляться и растворяться в прошлом, как вечера в городах, где больше не побываешь никогда, или ночи, когда, задержавшись дольше, чем планировалось изначально, друзья собирались встречать вместе рассвет у океана, а ты уходила, потому что боялась утром опоздать на работу. «Усыновление» Гомера заставило меня рано повзрослеть. Но жить мне хотелось так, как и большинству моих сверстниц, ведь молодость проходит.

Вокруг было много соблазнов или, вернее, сторон жизни, которых я вынужденно себя лишала. Но я бы не спешила подписываться под известным высказыванием: «Какой смысл в радости, если не с кем ее разделить?» Если у тебя есть любимая работа, любимый дом, друзья, с которыми можно посмеяться, то ты, скорее всего, уже счастливый человек, счастливее, чем, наверное, девяносто процентов населения Земли.

Такова была моя правда. Но, кроме этой правды, самым первобытным образом мне еще хотелось кого-то любить и быть любимой.

По своей природе я не была авантюристкой. Прыжки в неизвестность были прерогативой Гомера, но не моей. Однако от риска в этой жизни никуда не денешься. Даже сон в собственной постели за дверью с тремя замками — и тот таил в себе угрозу. Но есть что-то в безрассудстве влюбленности. В том, чтобы, услышав звонок телефона, замереть от счастья; грустить, заедая грусть мороженым и пересматривая старые мелодрамы, если телефон не звонил.

Ну и что с того, что я вовсе не занималась целенаправленными поисками того, с кем провести остаток своих дней? Целенаправленность — это еще далеко не все! Взять хотя бы Гомера. Он вообще пять раз из десяти не знал, куда карабкается, куда прыгает и куда бежит. Движение само по себе уже радость, и значит — надо радоваться.

* * *

К выбору возможных кандидатов в ухажеры я решила подходить с решительным намерением устроить каждому то, что я про себя назвала «испытание Гомером». До такого формализма, как анкета, я еще не скатилась (может, я и была неврастеничкой, когда речь шла о Гомеровой безопасности, но пока еще не сумасшедшей), однако, беседуя с «кандидатами», я задавала наводящие вопросы, внимательно слушала и пыталась для себя выяснить: был ли кандидат рассеян? Шарил ли он по карманам в поисках бумажника или связки ключей или имел цепкую память? Держал ли когда-нибудь домашнего питомца? Такого, за которым нужен уход? Были ли у него братья и сестры и могли ли они доверить ему племянников или племянниц (например, чтобы он пошел с ними на футбол или отправился на вылазку с палаткой), не сомневаясь при этом, что он вернет их домой в целости и сохранности? Мой избранник должен был, например, помнить, что некто Джонни терпеть не мог орехи и не ел ничего, что пахло орехами, а вот некая Салли — та и пятнадцати минут не могла провести на солнце, чтобы у нее не появилась сыпь. Только такой человек способен был усвоить правила безопасности, которые надлежало помнить всегда.

Гомер был в восторге от любого мужчины, которого я встречала, а они были в восторге от него. До встречи с ним мужчины обычно скептически относились к ухаживанию за женщиной, в доме у которой живет три кошки. Не то чтобы они не любили кошек как таковых, но три… представлялось им перебором.

Уже через пару визитов в наш дом они, в большинстве своем, становились преданными последователями культа Гомера.

Гомер определенно был очень «мальчуковым» котом, и, я думаю, моим кавалерам он нравился потому, что, как любой мальчишка, не очень-то жаловал порядок, зато обожал шумные игры. Он любил бороться, кувыркаться, играть в салки или ловить подброшенные «косточки», в общем, все те игры, в которые играл с Джорджем и его приятелями. Принято считать, что мужчины больше любят собак, но по духу Гомер и был сущим щенком, насколько это возможно для кота: он всех одаривал щенячьей любовью, а когда с ним играли — испытывал щенячий восторг.

Живя с Гомером, я стала уже забывать, что в чем-то он не такой, как все. Но для многих сам факт встречи с безглазым котом был потрясением. Многие представляли себе Гомера страшным калекой, а после с явным удивлением в голосе разводили руками: даже не верится, что он такой… нормальный. «Как будто у него просто закрыты глаза!» — говорили они. Тот факт, что Гомер расхаживал с такой уверенностью, что он мог сам есть, справлять нужду и передвигаться по квартире не цепляясь за стены и мебель, они воспринимали как настоящее чудо.

Гомер был приветлив со всеми, но постепенно создавалось некое мужское сообщество из тех, кто мог приходить и играть с ним. Все члены этого сообщества, по-видимому, считали, что они — и только они! — обладали неким особым качеством, притягивавшим к ним слепого кота. Люди любили Гомера уже за то, что, заигрывая с ними и ластясь к ним, он тем самым признавал их не просто мужскими особями, а именно особыми. Если уж слепой кот мог довериться вам и дружил с вами, то, наверное, и впрямь есть в вас что-то такое, некая возвышенная чистота духа, которую никто прежде Гомера не замечал (а вот Гомер увидел сразу). Среди моих знакомых не было таких парней, кто не был бы уверен в том, что их отношения с Гомером — неповторимые.

— Гомер мой друг, — все как один утверждали они.

— Гомер всем друг, — с улыбкой отвечала я, никак не желая кого-то обидеть, а только с гордостью за то, как легко мой мальчик ладил с людьми.

— Да, но у нас-то с ним особая дружба! — отвечали они мне с такой уверенностью, что не оставляли места сомнениям.

Я никогда не поправляла их во второй раз; кто я такая, чтобы спорить с кем-то, кто любит Гомера?

Гомер мог одинаково дружить со всеми мужчинами, но оттенки дружбы с каждым у него и впрямь были разными. Один из моих знакомых, финансист из Майами, который в свое время (еще в школе) играл на гитаре, случайно узнал о любви Гомера к коробке от салфеток с привязанными на манер струн резинками. Он достал свою старую гитару, и они с Гомером устроили «джем». Он даже дал Гомеру подергать струны, тут же окрестив моего кота «маленьким гением». Другой, шеф-повар одного из местных ресторанчиков, любил готовить разные блюда и наблюдать при этом за реакцией Гомера. К говядине Гомер относился нейтрально, рыба была ему очень интересна, а любое блюдо с индейкой просто сводило его с ума. Особенно Гомер пристрастился к свежеобжаренной индейке и мог отличить ее от других блюд, даже если она была завернута в вощеную бумагу. «У него нос истинного гурмана», — утверждал повар, и у меня так и не хватило духу сказать ему, что Гомер приходил в такой же восторг от случайной банки «Фрискис». Еще один мой ухажер, в детстве обожавший строить из подушек замки, тащил ко мне домой все, что могло пригодиться им с Гомером в строительстве «кошачьих» пещер для игры в прятки: коробки, сумки для покупок, абсолютно все.

Хотелось бы мне сказать, что таким нехитрым способом все эти парни пытались стать ближе ко мне. Однако в глубине души я подозревала, что все было с точностью до наоборот. Все эти мужчины, с которыми у нас так и не сложилось, при расставании со мной испытывали лишь одно сожаление: «Это… это значит, что мы с Гомером больше не увидимся?»

* * *

Был еще один парень, с которым я встречалась и который мне безумно нравился. Виделся он и с Гомером. Он был красив, умен, очень весел и целовался едва ли не лучше всех, кого я знала. Мы как раз достигли стадии робких признаний («Ты самая невероятная женщина, которую я когда-либо встречал!»), как тут он внезапно в последний момент отменил три свидания подряд!

Каждый, кто хоть однажды был в моем положении, знает, какие мысли крутятся при этом в голове: ты злишься из-за неуверенности в себе; тебе больно оттого, что ты, наверное, сделала что-то не так, или что к тебе вдруг потеряли интерес, или что… твои намерения относительно скорейшей смены семейного положения слишком уж очевидны.

Когда же я наконец встретилась с ним и прямо спросила, что все-таки не так, он раскрыл мне страшную тайну: его отец был алкоголиком, детская травма никуда не делась, и пусть я и нравилась ему больше, чем можно выразить словами, я должна была понять, что он из тех парней, которым нужно дважды подумать, прежде чем на что-то решиться, но что в душе он никак не сомневается, что мы еще сможем быть очень дружной парой и что теперь, после этого разговора, мы, конечно же, лучше понимаем друг друга, чем до того, как этот разговор состоялся.

Я попросила его никогда мне больше не звонить.

Не скажу, что я взвешивала каждое слово. Я не думала: «Если он относится к тебе так в самом начале отношений, то лучше уже не будет». Я не пыталась себя убеждать: «Не может человек, которому ты нравишься настолько, насколько он сам говорит, не прийти на свидание три раза подряд!» Все это, возможно, и правда, но ни одно из этих слов мне на ум не пришло.

Я чувствовала лишь отвращение. Пользуясь его логикой, выходило, что сделать больно мне сейчас (конечно же, мне было больно) можно уже потому, что двадцать с лишним лет назад кто-то сделал больно ему. Однако, как по мне, это было равносильно признанию очень плохого человека: «Мол, да, я такой, и что с меня возьмешь?» Возможно, он даже считал себя честным человеком, а честность, как известно, не порок. Лично я таковым его не считала: я считала его человеком, который искренне полагал, будто сбросить свою боль на кого-то легче, чем жить с ней, вот и все.

Не то чтобы я думала, что это неправильно. Это было хуже, чем неправильно. Это было не по-мужски.

Как и любая женщина, у которой за плечами имелся немалый жизненный опыт, я могла бы написать целую книгу подобных историй. Но эта история вовсе не о мужчинах, которые были в моей жизни и оставили в ней свой след. У всех были качества, достойные восхищения, и все делали ошибки. Ошибки делала и я. В конце концов, все мы люди.

Но с «усыновлением» Гомера изменились мерки, с которыми я подходила к мужчинам. Кому-то может показаться глупым сравнивать мужчину с котом, но только не мне. Гомер грудью встал на мою защиту перед лицом опасности. Я вовсе не ожидала, что такая же возможность представится мужчинам и они смогут открыть в себе ту же отвагу. Но Гомером я восхищалась. С каждым днем я все больше хотела стать похожей на него: я хотела быть сильной, как он, отважной, как он, я хотела платить верностью за верность. Я хотела сохранять в себе радость жизни вопреки всем невзгодам. С этими же качествами. И я мечтала встретить мужчину с такими же качествами. Я поняла, что не могу быть рядом с кем-то, на кого не хочу равняться и восхищаться им каждый день. Ум, внешность, чувство юмора — все это, конечно, важно, но…

Но это далеко не все.

Когда я впервые увидала Гомера, еще давно, в ветлечебнице, меня поразили в нем его внутренняя жизненная сила и отвага, которой у него с лихвой хватило бы и на других кошек, и даже на многих людей. Прежде я выбирала знакомых и заводила питомцев по меркам (которые пусть и не озвучивала, но всегда подспудно держала в уме), как то: сообразительность, личное обаяние и то, насколько мне хорошо было в их компании. А более всего я нуждалась в том, чтобы нуждались во мне, и пусть это не покажется странным: именно поэтому моя первая работа была не где-нибудь, а в сфере благотворительности. Скарлетт и Вашти я тоже «удочерила» уже потому, что они отчаянно во мне нуждались, и лишь потом я полюбила их — просто оттого, что теперь они мои.

С Гомером все было иначе. Я полюбила его потому, что он был весел и отважен, а вовсе не потому, что он нуждался в защите, несмотря на невзгоды и горести первых недель своей жизни. Вы можете сказать, что Гомер был просто котом и что думать не мог, дескать, что толку чувствовать себя несчастным, все равно ничего не изменишь — и будете правы. Но я работала со многими брошенными, обиженными и травмированными животными, и мне ли было не знать, что всю оставшуюся жизнь они чувствовали себя загнанными и так и норовили цапнуть или броситься на каждого, кто к ним приближался. И как бы ни обливалось кровью ваше сердце, винить в том животных было никак нельзя. Ведь ничего иного они в жизни не знали. Ничего иного не знал тогда и Гомер. Его оптимизм и отвага были врожденными — эти качества можно в себе воспитать, но научить им нельзя. Отвага Гомера была у него в крови, так же, как и охотничьи инстинкты, тогда, когда он ловил мух, и тогда, когда неслышно подкрадывался к добыче, прежде чем совершить решающий прыжок.

«Усыновление» Гомера было первым в моей жизни осознанным решением о продолжении дальнейших отношений, основанным не на внешних данных, а исключительно на внутренних качествах — так я назвала бы то, что произошло между нами, если бы могла ясно мыслить в то время. Речь, естественно, идет не о каком-то его особом обаянии и не об отчаянной беспомощности. В нем было что-то такое, что вызвало мое уважение, — то, что я уважала бы и в человеке, если бы мне встретился именно такой.

Как выяснилось, самые романтические мои отношения отличались еще и удивительной быстротечностью. Не был исключением и мой рекордно короткий роман, который, однако, сильно повлиял на мою дальнейшую жизнь. Он жил в Нью-Йорке, а романы на расстоянии скорее сочиняются, нежели случаются на самом деле. Так и произошло. Тем не менее благодаря этому мужчине я провела несколько долгих уик-эндов на Манхэттене.

Моя лучшая подруга Андреа недавно перебралась из Калифорнии в Нью-Йорк вместе со своим бойфрендом, с которым — в этом никто даже не сомневался — вскоре должна была обручиться. Все ее семейство проживало в Нью-Йорке, поэтому, куда бы за последние восемь лет ее ни забрасывала работа, переезд в Нью-Йорк обещал быть последним, и каждый раз, приезжая в Нью-Йорк в гости к своему бойфренду, я обязательно виделась и с ней.

Но если тому мужчине так и не удалось покорить мое сердце, то в город я влюбилась сразу и бесповоротно. Любой, кто обожает книги, заочно уже наполовину влюблен в Нью-Йорк. А я, проведя несколько дней среди бетонной его красоты, была от него без ума.

— Переезжай сюда, — всякий раз повторяла при встрече Андреа. — Только представь себе, как нам будет весело, если мы вдвоем снова будем жить в одном городе.

Идея была столь же заманчивой, сколь и пугающей. В Майами, если что, у меня была семья и друзья, к которым всегда можно было обратиться за помощью. И, как показала жизнь, «если что» случалось со мной с завидной регулярностью. На Манхэттене я буду предоставлена самой себе, и положиться мне будет не на кого.

— Что скажете, ребята? — поинтересовалась я у своих кошек. — Хотите быть ньюйоркцами?

Скарлетт и Вашти лениво наблюдали за тем, как Гомер пытается найти траекторию, которая позволит ему перепрыгнуть с шестифутовой кошачьей башенки прямо на верхнюю полку шкафа. Он неудачно приземлился три раза подряд, что, однако, не помешало ему предпринять четвертую попытку.

«Удача любит смелых», — подумалось мне тогда.