Если говорить все

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Если говорить все

Котенок был совсем маленький, когда его принесли, почти слепой. Я положила его себе под подбородок, он пригрелся и заснул. Живое тепло проникало внутрь моего тела, я приобрела нечто вроде грелки, игрушки… Я хотела котенка, то есть, конечно, я бы не взяла никакого котенка, если бы мне его предложили, но мне принесли его, у меня не спросясь.

Кот был нужен и совсем не нужен. Кот был нужен: я брала кота, прижимала его к себе, ходила с ним по комнате, раскачивая и напевая ему песенки. Он лежал у меня на локте, и я смотрела на его ушки, на его головку, на его прикрытые глазки с ресничками. Говорят, когда на севере у чукчей умирает ребенок, матери приносят волчонка, и он сосет грудь. (Молока у меня давно уже не было. Да его и вообще не было. Молоко для моего сына покупали у других матерей…)

Он был и не нужен, этот кот. Зачем? Ничего было не нужно. Жизнь была не нужна.

Я так страдала тогда, так уставала от своих дум, что часто отбрасывала от себя кота, переставала смотреть на него, чтобы только не думать, не страдать.

Человек и кот — в этом ничего сравнимого нет. Это я вам сразу говорю, чтобы сразу все точки поставить над i, чтобы не думали вы, что хоть как-то я кота до человека возвожу. Человек для человека — это человек, а кот для человека — это кот. Так должно быть, так естественно. Но должны мы знать, что же из себя кот представляет. Да и другие животные. Вот почему я и пишу. А раз всерьез пишу, то и жертвовать чем-то приходится. Хотя бы тем, что писать себя заставляю — всё.

…Детство, особенно младенчество, когда все растет и каждую секунду меняется, и то, от чего еще вчера умереть возможно было, сегодня бесследно проходит, представляется мне чем-то самим по себе в жизни идущим. Тут, может быть, не надо особенно и вмешиваться. Теперь я и не вмешивалась. Оттого, может быть, не вмешивалась, что доказать себе хотела (потому что мучаемся мы своими ошибками), что в таком возрасте живое надо оберегать, а вмешиваться, если не знаешь как, не надо. Лучше подождать — само пройдет. Само перерастет. Многие врачи так и считают. Только где эти врачи были, когда они моему ребенку были нужны? Наверное, возле других детей сидели, оттого те дети и живы.

С какой-то ненавистью я смотрела на кота. Ничего — выживешь, ты-то выживешь. Тебе ничего делать не будут, потому что ты — кот. А если и скажет кто: «Надо бы врачу показать», то можно и не обратить внимания на это. Кот ты. Так и есть — никому не показывали, ничем не лечили. И прошло. Само. Переросло. И то, что не ел ничего иногда сутками или больше, — ничего не случилось. И то, что, погуляв на балконе, чихать начинал — и это прошло. Просто трудно ему было без мамы (без его мамы), маленький он был, сил нет, живот болит, шерсть слиплась, а вылизать некому. Маленьких котят мать вылизывает, вымывает. А тут все сам. Вот и барахтался — грязный, голодный, больной. Только ласка моя его и спасла. Пригрею, поговорю с ним, и заснет, и спит, и растет, и переросло, и выкарабкался. Без врачей, без ухода особого, на одной ласке. На одном тепле, которое чувствовал, не мог не чувствовать, и хоть не ему оно принадлежало, но на него изливалось. Потому что рождается эта ласка вместе с ребенком родившимся, а потом — не умирает, а остается, и некуда ее девать, и некуда ее тратить и теплый комочек, живой комочек вбирает эту ласку, не зная и не ведая, откуда вдруг на него такое счастье свалилось.

Вошло тогда что-то от моего состояния в кота и не войти не могло.