2

Чудесный город — Одесса. В тот день он был особенно хорош. Весь яркий, удивительно солнечный, пронизанный теплом и светом.

Дерибасовская, Французский бульвар, Пересыпь, Молдаванка… уже в самих названиях что-то романтическое, какая-то экзотика… А когда протяжный гудок повисает над Французским бульваром, над памятником Дюку Ришелье… кажется, что и весь многолюдный, разговаривающий на всех языках мира город устремляется куда-то за гудком, за кораблями, в таинственную и манящую голубую безбрежную даль!

Купальный сезон на Черноморском побережье еще не начался, однако небывало ранняя весна и великолепный день привлекли на пляжи массу отдыхающих. Я медленно продвигался вдоль берега, высматривая для себя подходящее местечко, когда детский голосок, звонко скомандовавший: «Мирта, апорт!», заставил меня остановиться и посмотреть в ту сторону, откуда донесся этот оклик.

У воды стояла девочка лет тринадцати-четырнадцати, тоненькая, изящная, от загара будто вылитая из бронзы, и, подбирая камешки, швыряла их в море, а там то исчезала, то появлялась на поверхности черная голова собаки. Когда очередной камешек, описав крутую траекторию, булькнул в воду, собака мгновенно нырнула за ним. Вынырнув, встряхнула головой, и камень вылетел из пасти. Девочка восторженно захлопала в ладоши, вознаграждая этим собаку за ее труд, затем снова, приказав: «Мирта, апорт!», бросила камешек.

Я подошел поближе. Оказалось, многие следили за необычной игрой. Мое внимание привлекла молодая женщина в легком шелковом платье, сидевшая в глубоком плетеном кресле под тентом, с красивым и, как мне показалось, чуть грустным лицом; на коленях у женщины лежала раскрытая книга, а глаза были устремлены на девочку: ласковая материнская улыбка освещала ее лицо с ранними морщинками у рта и глаз.

— Хватит, доченька, Мирта уже устала. — сказала она.

— Ой, мамочка, Мирта никогда не устает плавать! — откликнулась бронзовая девочка, но все же послушалась матери и позвала собаку из воды.

Шепот восхищения пронесся среди отдыхающих, когда собака подплыла к берегу и вышла на песок. В те годы такие собаки были редкостью, и я невольно залюбовался ею. Очень крупная, массивная, черная от кончика носа до кончика хвоста, с длинной волнистой шерстью, образующей живописные начесы на лапах и под животом, с пушистым хвостом и свисающими ушами — такова была четвероногая пловчиха, привлекшая общее внимание. Она несомненно принадлежала к породе собак-водолазов, родиной которых является далекий остров Ньюфаундленд, отчего и собак этих называют ньюфаундлендами. Отряхнувшись, она подошла к старшей хозяйке и растянулась у ее ног, а девочка опустилась рядом и, обхватив собаку за шею, погрузила руки в ее влажную густую и мягкую шерсть.

Я вспомнил о собаке, виденной накануне в море, и спросил у владелицы ньюфаундленда, не могла ли это быть Мирта.

Да, да, это была Мирта, — с живостью подтвердила мать девочки. — Мы видели, когда шла «Россия». Мирта как раз в это время плавала. Мирта часто делает так: уплывет, и нет ее — иногда час, два. Это у нее как ежедневное занятие гимнастикой. Она не может без этого.

— А вы не боитесь, что она может утонуть?

— Мирта? Утонуть? Что вы! — рассмеялась молодая женщина.

Она сказала это таким тоном, точно речь шла не о собаке, а о каком-то неизвестном мне существе, на которое не распространяются обычные законы, которому не страшны никакие стихии.

— Ну, а если вдруг — шторм? — не унимался я.

— В шторм? — моя собеседница не ответила, задумавшись, и я решил, что заставил ее поколебаться в своей уверенности; в действительности, как я понял позднее, напоминание о шторме всегда вызывало в памяти моей собеседницы картину, заставлявшую ее на время выключиться из разговора.

Вместо матери ответила дочь.

— Вы не знаете нашу Мирту! — с гордостью и нежностью заявила девочка, легкость и хрупкость фигурки которой особенно подчеркивалась соседством крупного и сильного животного.

Так я познакомился с Надеждой Андреевной Доброницкой, ее дочерью Верой-Мариной и их верным спутником Миртой, «голубушкой Миртой», как часто называла собаку Надежда Андреевна, вкладывая в эти слова не только ласку, но и, как я понял, чувство огромной благодарности вечному другу человека — собаке. И так мне стала известна эта необычайная и трогательная история.

На следующий день я встретил своих новых знакомых на бульваре в парке имени Шевченко, когда над Одессой опустился бархатный южный вечер. Как и все, мы пришли сюда полюбоваться на салют кораблей, на фейерверк в честь дня международной солидарности трудящихся — Первого мая. Цвели каштаны и белая акация, наполняя воздух тонким нежным ароматом. Над улицами, площадями, над аллеями парков и скверов плыл гомон нарядной, по-южному экспансивной оживленной толпы, разносились звуки оркестров. Прекрасный город сиял огнями иллюминации. На рейде и в гавани стояли празднично расцвеченные суда.

Вера-Марина шла, обхватив своей тонкой рукой руку матери, доверчиво прижимаясь к ней, как всегда делают очень ласковые и влюбленные в своих родителей дети. Другой рукой она придерживала за поводок Мирту, послушно шагавшую рядом. С высоты Приморского бульвара, от старой крепости, открывалась панорама ночной Одессы. Слева — дуга порта, прямо — рейд и корабли; за ними на другой стороне бухты чуть мерцали огни Лузановки. Правее — начинался необъятный простор моря. У двух каменных шаров, обрамляющих спуск к воде, мы сошли по ступеням вниз и сели на скамью. Собака легла на гранитных плитах набережной и стала смотреть в море.

Здесь было не так многолюдно, больше веяло прохладой. Волны с ровным и сильным всплеском набегали на берег одна за другой, и это безостановочное ритмическое движение, приходившее откуда-то из темноты, как бы напоминало о вечности жизни.

Внезапно рейд на мгновение осветился словно заревом пожара. Ударил пушечный салют, громыхнули военные корабли, стоявшие на якорях. Прочерчивая в темном небе огненный след, полетели вверх ракеты и рассыпались в вышине красными, желтыми, синими, зелеными огнями. Собака вскочила и залаяла; затем, успокоившись, снова легла.

Громыхнуло еще; опять полетели в небо каскады разноцветных трепещущих огней, многократно отраженных водами залива. Гул и гомон толпы усилились, напоминая шум морского прибоя.

— Как красиво… — чуть слышно проронила Надежда Андреевна. — Но каждый раз, когда я слышу залпы орудий, — призналась она, — мне хочется плакать… Ведь совсем недавно была война. В такие дни и радуешься, и поневоле вспоминаешь прошлое, тех, кто никогда не вернется… Так хочется, чтобы другим не довелось испытать того, что пришлось пережить нам…

Она умолкла, но ненадолго. Прикоснувшись к тому, что хранилось у нее в душе, она уже не могла не говорить дальше. Вместе с залпами салюта нахлынули воспоминания. Надежда Андреевна одной рукой обняла девочку за плечи, как бы черпая в этом прикосновении силу и мужество для себя. Пальцы другой перебирали за ушами Мирты, однако Надежда Андреевна вряд ли даже замечала это.