2

А теперь — о собаках, этих незаметных тружениках войны.

Вы уже знаете, что у нас есть несколько Динок (почему-то эта кличка очень распространена среди армейских собак). У каждой из них свой служебный номер, но не будешь же его всякий раз называть, тем более что номера иногда многозначные, поэтому в ходу прозвища: Динка-черная, Динка-чепрачная, Динка-тощая, Динка-толстая.

Затруднение возникло с пятой Динкой. Она вроде серая, а вроде и черная, не толстая, но и не худая.

Один из бойцов как-то сказал, обращаясь к ней:

— Эх, ты… штопаная…

Я спросила:

— Почему — штопаная?

Он показал, раздвинув шерсть на се боку:

— Осколком задело… Потом зашивали.

С этого времени пятую Динку стали звать Динка-штопаная.

Все Динки хорошие работницы.

Есть у нас две сестры — Нера и Ара. Обе попали в армию годовалыми. Теперь это громадные собаки, очень злобные, но в руках своих вожатых — послушные и дисциплинированные.

Еще можно упомянуть двух Затеек: Затейка-московская и Затейка-свердловская. Первая подарена Московским клубом служебного собаководства, вторая — с Урала, поступила через Свердловский клуб.

Есть Лель, Зай (был Заяц, но солдаты переделали кличку по-своему), Дозор. Дозор — крупный, мрачного склада пес. Он хромой: наступил на противопехотную мину, когда еще учился, оторвало пальцы. Думали, будет бояться. Ничего, работает!

Имеется, конечно, и непременный Джульбарс (после кинофильма «Джульбарс» эта кличка по распространенности может смело соперничать с Динкой).

В нашем подразделении почти все собаки — овчарки. Человек, чуждый нашему делу, различит их только по цвету шерсти да по величине, но для нас все они разные и по характеру, и по повадкам. Есть у нас пес по кличке Чингиз. Если он влезет в воду — не дозовешься. Как-то на стоянке, в начале мая, прибегает ко мне боец:

— Товарищ младший лейтенант! Чингиз уплыл!

— Как уплыл? Где он?

Я тогда еще не знала об этой особенности Чингизова нрава.

— В реке, товарищ младший лейтенант!

Погода— холодище, вода — как лед, а Чингиз плавает, хоть бы что! На вожатого — никакого внимания: рад, что дорвался до воды. Еле выманили. После купали только на длинном поводке. Но уж зато в одном отношении вожатый мог быть спокоен: с Чингизом — не утонешь!

Есть и совсем смешные причуды. Зай, например, корм съест — и чашку разобьет. Глиняную, фаянсовую — не давай.

Но, пожалуй, самые интересные экземпляры — это трофейный пес Харш и любимая собака капитана Альф.

Харш— толстый, жирный флегматик. Такой же толстый фашист сел в машину, когда его арестовали, отдал поводок; собаку посадили в другую машину. Они даже не посмотрели друг на друга — редкое равнодушие, особенно со стороны собаки, которая, как бы ни был плох хозяин, всегда привязана к нему.

Харш — как гитлеровский солдат: так же вымуштрован, так же бездумен. Прикажут лечь — ляжет, скажут «сидеть» — будет сидеть, пошлют за апортом — сходит и принесет, но все — как автомат, без искринки живости, без всякого выражения. Подлинная флегма. Я никогда не предполагала, что могут быть такие собаки. Дисциплинирован исключительно, но — и только.

Одно желание доступно ему: есть! Не случайно бойцы очень метко переиначили его кличку на Харч. Оживляется лишь, когда увидит еду. Когда ест — не подходи: делается злой. Как-то к нему в бачок сунулась другая овчарка. Он молча ее за ухо — цоп! И — нет уха!

— Ты хам! Нахал! — кричал на него Христофорчик.

Харш был невозмутим. Ни слова, ни интонации не трогали его. Не спеша доел корм, облизнулся и потом долго стоял неподвижно, глядя в землю: слушал или дремал, переваривая пищу, — не разберешь.

Его довольно быстро удалось научить искать мины. Работает прекрасно, но медленно — взбесишься!

За Харшем хорошо ходит ефрейтор Сузов, пожилой, в усах, немногословный человек. Но дружбы между ними нет.

Но все же оказалось, что и в Харше можно пробудить некоторые чувства. Мне первой удалось достичь этого. Теперь он раз пять в течение ночи придет, лизнет в лицо, разбудит и уйдет спать. Меня сердит, но и трогает эта его привычка. Поскольку он в силу полного отсутствия темперамента никогда не затевает драк с другими собаками и не стремится убежать, его оставляют без привязи.

Об Альфе следует рассказать особенно подробно. История его драматична.

Альфа обнаружили в запертой квартире в небольшом городке, захваченном врагом в первые месяцы войны и теперь освобожденном. Неизвестно, сколько он оставался один до того, как его нашли, и куда делся его хозяин. Но за это время Альф превратился в скелет, обтянутый кожей. На полу стояла чашка с засохшей кашей. Альф не дотронулся до нее.

Собаку привезли в наш питомник, но без всякой надежды, что из нее может выйти какой-нибудь толк. На Альфа было страшно смотреть. Худой, плешивый от авитаминоза, в болячках, расчесах. Ко всему этому добавилось серьезное кишечное заболевание, да еще нервный шок. Пес всех кусал, в вольере метался как дикий зверь.

Лечение не приводило к успеху, и при очередном осмотре начальник школы распорядился выбраковать Альфа.

За обреченную собаку вступился капитан Мазорин. Альф приходился сродни лучшим собакам своей породы.

Генерал нахмурясь выслушал Мазорина, затем сказал:

— Какой смысл его оставлять? Он же не поправится.

Но Мазорин стоял на своем. Тогда начальник школы приказал:

— Выбраковать собаку и подарить Мазорину!

Это соломоново решение развеселило окружающих. Капитан же отнесся к нему с полной серьезностью и поблагодарил генерала.

На первых порах для Альфа, казалось, ничего не изменилось. Он продолжал жить в вольере, как и жил. Ему давали ту же пищу, что и раньше. И тем не менее он сразу почувствовал перемену: у него появился хозяин. Собака превосходно чувствует тонкости такого рода. И Альф начал поправляться.

Прежде всего он перестал рычать и бросаться на всех без разбора: появилась нормальная реакция на окружающее. Капитан гулял с ним несколько раз в сутки, потом стал повсюду брать с собой. Разрешал всем ласкать, кормить собаку.

Труднее оказалось излечить физические недуги Альфа. Но и они наконец постепенно стали сдаваться. Через месяц Альфа нельзя было узнать. Он поправился, оброс, заблестел шерстью. И превратился в статного и сильного красавца.

Очень скоро стали заметны благородство его натуры, влияние хорошего воспитания. Он не дрался с собаками. Самое большее — зарычит и отойдет прочь. Покровительственно относился к слабейшим. В питомнике было несколько щенков фокстерьеров. Видя незлобность Альфа, их стали часто подпускать к нему Скоро он превратился для них в няньку-кормилицу. Фоксы лезли Альфу прямо в пасть. Он терпеливо ждал, пока они насытятся. Даже стал худеть из-за этого. Пришлось ему увеличить рацион, а фоксов подпускать пореже.

Альф всем сердцем привязался к капитану. К ночи оказавшись в вольере, долго не мог успокоиться. Иногда кто-нибудь из бойцов, обслуживающих питомник, докладывал Мазорину через час или два: «Товарищ капитан, так и стоит, вас ждет…» Однажды стал ломать вольер. Сломал зуб, повредил другой. Но со временем привык к такому распорядку жизни, стал спокойнее. Но утром ел торопливо и все время смотрел: не идет ли капитан. Бойцы даже уговаривали его: «Да ешь ты, Альф, время еще есть…»

Полюбился Альфу велосипед капитана. Подойдет, хвостом повиляет от удовольствия, лизнет колесо или руль. Чтобы собаке было веселее, Мазорин стал оставлять велосипед у Альфа.

У Альфа оказалось поразительное чутье, Другие собаки не найдут — он разыщет. Дрессировать его оказалось одно удовольствие. Капитан кладет перед ним шапку, поводок, перчатки, чашку и еще немало других предметов. Командует: «Дай поводок!» Поводок подан. «Дай чашку!» Тащит в зубах чашку, да так осторожно тащит — чтобы не раздавить. Бывало, правда, что иногда он вдруг все начинал путать, делался несчастным, как будто виноватым в чем-то и… непередаваемо грустным В такие моменты Альфа оставляли в покое. Очевидно, это сказывалось пережитое нервное потрясение.

От прошлого у него осталась еще одна памятка: хронически больной желудок. Как-то он чуть не погиб от этого. Не ел три дня, на четвертый слег. Когда другие меры не помогли, капитан приказал дать английской соли. Оказалось, Альф наелся травы, чтобы прочистить ею желудок и кишечник, но эта собачья врожденная привычка стала теперь для него смертельно опасной.

Альф работал по всем службам. Охотно, усердно. Узнав его и с этой стороны, Мазорин окончательно убедился в том, что именно мешает Альфу спокойно переносить питомник и клетку. Слишком сильна была привычка к человеку, тяга к общению с ним. И капитан решил перевести его на свободное содержание. С тех пор Альф ни днем ни ночью не покидал своего друга.

Однажды Альф шел с капитаном по лесу. Вдруг собака набежала на что-то и остановилась; шедший позади Мазорин почти натолкнулся на нее. Оказалось — мина, хотя считалось, что в этом лесу мин нет.

Генерал, частенько приезжавший к нам, в конце концов заявил:

— Я за свою жизнь знал двух действительно хорошо дрессированных собак. И обеих звали Альфами. Один был у меня, другой сейчас у Мазорина…

Генерал, может быть, несколько преувеличил, но его похвала была приятна Мазорину. А вот Альф остался к ней безразличен. Собака радуется похвале только близкого для нее человека.

Гордо идет Альф рядом с капитаном. Черный как ночь, без единого пятнышка, только глаза поблескивают. Идеального экстерьера. Взгляд преданный, но грустный-грустный. Со взглядом уж ничего не поделаешь. Может играть, ласкаться к хозяину, а в глазах все равно будет никогда не исчезающая печаль. Может быть, этим он и покорил капитана?

Но Альф неузнаваемо веселеет, когда надо идти искать мины. Его призвание, как и всякой настоящей собаки, — в службе человеку.