Встреча

Встреча

Погожим майским утром я не спеша, шел на работу обычной дорогой — вдоль уютной бухты. Мысли мои крутились вокруг одной технической задачи, которую мы с коллегами никак не могли решить. Пустынная дорога, тихое майское утро, сочная зелень разнотравья — все располагало к спокойному размышлению. Углубившись в свою проблему, я не заметил как из-за горки, навстречу мне, словно из небытия, появились две фигуры — человек и собака. Я бы, наверное, и не обратил внимания на эту пару, если бы не необычный вид собаки. Это был могучий, спортивного вида пес, с крупной мордой, украшенной импозантной бородой, усами и великолепной челкой. Он был грациозен, уверен в себе и абсолютно спокоен.

Слегка наклонив голову и навострив уши, он умным взглядом своих аметистовых глаз внимательно смотрел на что-то объяснявшего ему хозяина. Я никогда раньше не видел подобной собаки и даже не знал, что эта за порода. Когда мы поравнялись, какой-то ключик вдруг щелкнул в потаенной дверце моей души и я, еще абсолютно не владея рассудком, подсознательно, понял — это моя собака. Это именно тот, кого я так долго ждал. Тот, кто станет для меня самым близким другом.

Потом, спустя много лет, я снова и снова возвращался к этой встрече, пытаясь проанализировать и понять, что же нас свело в жизни, но так и не мог найти сколько-нибудь вразумительного ответа.

Я не был заядлым собачником. Правда, в детстве, когда я жил на Урале, в тяжелые послевоенные годы, у меня была собака овчарка по кличке Малыш. Его подарила щенком моей маме ее подруга. Из всей нашей совместной жизни в ту пору у меня накрепко остались в памяти, и долгие годы хранились, где-то в самых сокровенных уголках души три фрагмента.

Первый — это как Малыш жил в духовке русской печки. Дом у нас был деревянный, старый, обогревался русской печью, которая занимала большую часть кухни. Так вот Малыш, когда печь уже протопят, и жар спадет, любил спать в духовке, удобно свернувшись калачиком на старой бабушкиной шали. Пока он был маленький, он в духовке проводил большую часть времени.

Второй, это когда он уже вырос и, в моем представлении, был большой и взрослой собакой. Он очень любил ходить со мной к моей тете в гости. Приходя к ней, он забирался на стул у окна, усаживался «столбиком» и лаял. Это означало, что ему нужно завести патефон. Не помню сейчас, что это была за музыка, но отчетливо помню, как моя тетушка, добрейшей души человек, говорила ему: ?Сейчас, Малыш, послушаем музычку». Она доставала из конверта пластинку, аккуратно протирала ее тряпочкой, открывала крышку красного патефона, ставила пластинку на диск, накручивала ручкой пружину, и плавно опускала блестящую головку с иглой на пластинку. За всеми ее манипуляциями очень внимательно и, по моему глубокому убеждению, вполне осознанно, наблюдал Малыш. С первыми тактами музыки он замирал и так в неподвижной позе, слегка подняв вверх морду и, прикрыв глаза, слушал, не шевелясь музыку до конца пластинки. Так и запомнился он мне сидящим «столбиком» на стуле, полностью отрешенным от окружающего мира.

Третий момент, который остался в моей памяти, это расставание с Малышом. Жили, в общем-то, трудно в те послевоенные годы. Мама работала телефонисткой на городской телефонной станции. С нами еще жила старенькая бабушка Оля — мама моей мамы. Целыми днями она хлопотала по дому. Я же большую часть дня проводил в школе. В те годы после школы учителя много занимались со своими подопечными в различных кружках, проводили тематические вечера и диспуты, так что гулять особенно было некогда. Малыш рос, матерел, становился красавцем-псом. Как и всякий взрослеющий пес, он стал проявлять и свой норов. Бабушка все чаще жаловалась маме, что Малыш ее не слушается. И вот однажды, когда она вывела его из дома на крыльцо, он рванулся за пробегавшим котом. Бабушка, пытаясь его удержать, крепко схватилась за поводок и он, в порыве своего собачьего азарта несколько метров протащил ее по земле. Когда азарт прошел. Малыш понял свою вину. Он бросился облизывать бабушку и потом с понурой головой неотступно, долго ходил за ней. Несколько дней после этого он был самым примерным псом. Но, к сожалению, подобные срывы начали повторяться, и мамины знакомые стали настойчиво советовать ей, отдать Малыша на службу в питомник.

Малыш, наверное, чувствовал, что приближается разлука. Он был, тих и послушен. Он старался быть со всеми предельно обходительным, но натура и азарт брали верх над разумом, и срывы повторялись.

Крепко запечатлелся в памяти снежный, серый уральский день, когда за Малышом пришел военный в дубленом полушубке. Я не помню, о чем он говорил с мамой, но как сейчас слышу его фразу: «Ну что ж, пойдем. Малыш! Надо, брат, служить!» и взял его на поводок. Потом он погладил его и сказал: «Пошли!» Малыш как-то весь напрягся и словно окаменел. Он печальным взглядом, внимательно посмотрел на каждого из нас, сел и, впервые в своей собачьей жизни, завыл. Вой был протяжным, глухим и очень грустным. Потом, как-то сразу обмякнув, опустил голову, встал шатающейся походкой медленно сошел с крыльца.

В конце двора, прежде чем повернуть за угол, он резко остановился, повернул морду в нашу сторону, сел и снова, но теперь уже как-то отрывисто, завыл, а затем, словно все, для себя решив, быстро встал и, не оглядываясь, пошел рядом с проводником.

Я больше никогда не видел Малыша. Мама несколько раз ездила в питомник и рассказывала, что Малыш там освоился. Его новый хозяин отзывался о нем тепло, и говорил, что Малыш делает большие собачьи успехи…

Прошли годы. Я вырос. Судьба побросала меня по разным уголкам необъятной страны от Заполярных злых метелей до обжигающих суховеев Каспия.

Казалось, детство забыто навсегда. Я никогда за эти долгие годы не сталкивался с собаками, никогда даже мысли не возникало завести себе собаку.

И вот эта встреча на пустынной дороге ранним майским утром, этот умный взгляд пса, необычной породы.

В мгновение ока все перевернулось во мне, и неукротимый поток воспоминаний из далекого детства нахлынул и в миг, до мельчайших подробностей, восстановил в памяти события тех дней.

После той памятной встречи я «заболел» ризеном. Еще не зная, каким он будет, я чувствовал его рядом, и был абсолютно уверен, что мы с ним хорошо поладим. Однако, наученный жизненным опытом, я очень долго проверял и перепроверял себя. Я спорил и боролся с собой до исступления. Ведь я был уже не молод, опыта выращивания собак, а особенно таких, не имел. Из литературы узнал, что ризен это «крепкий орешек», но подкупало, что он великий выдумщик и всегда «легок на подъем». Это, безусловно, было мое и, здесь я ни на секунду не сомневался, что мы будем «хорошей парой».

Однако при первых намеках в семье на возможность приобретения собаки я не почувствовал, мягко говоря, восторженного отклика.

Я понимал умом, что вырастить здорового, активного пса будет ой как непросто и, что с первых же минут, как он появится возле меня, я должен буду стать для него и другом, и опорой, и врачом, и защитой.

Я понимал, что неприятие щенка в семье существенно осложнит мою жизнь, и это в действительности подтвердилось. Я понимал, что наша малогабаритная квартира не лучшее место для такой активной собаки и, что перебои с продуктами, магазинные очереди за всем и невеликая моя зарплата, не лучшее время для приобретения щенка.

Я все-все прекрасно понимал…, но ничего не мог поделать с собой. Где-то внутри меня, что-то раз и навсегда перевернулось, и я твердо знал, что ризен у меня будет, и что мы с ним обязательно поладим.

Так вот в борении с самим собой пролетели лето и осень и однажды, слякотным декабрьским вечером, ноги привели меня в клуб служебного собаководства. Открывая невзрачную дверь клуба, я волновался как первоклассник перед учителем.

В клубе было полно народу, и на мой приход никто не обратил внимания. Оглядевшись по сторонам, я обратился к мужчине, сидящему за столом, в дальнем углу комнаты. Из моего невразумительного повествования он, наконец, понял, что я хочу приобрести щенка ризеншнауцера.

Кивнув на обшарпанный стул, стоящий возле стола, он начал рыться в бумагах и тетрадях, лежащих на столе. Наконец, найдя нужную тетрадь, — стал внимательно ее перелистывать, совершенно не обращая внимания на меня. Я молча ждал. Полистав тетрадь, он поднял на меня глаза и, как бы удивившись, что я еще до сих пор сижу перед ним, грустно улыбнувшись, сказал: «Ризенов у нас пока нет и, раньше следующего года, не будет».

На мой вопрос: «А как же мне быть?» — он спокойно ответил: «Ждать, если хотите. Порода эта для нашего города новая, своих щенков у нас еще не было. Если будете брать, то мы пошлем запрос в клубы других городов и, когда появятся щенки, Вам придется за ним поехать». Сказав это, он, в полной уверенности, что я откажусь, как-то безнадежно посмотрел на меня. «Согласен!» — выпалил я на одном дыхании, боясь, что вдруг навсегда потеряю что-то очень важное для себя.

«Ну, хорошо», — сказал мужчина, видимо обескураженный моим ответом. «Оставьте свой адрес, оформите вступление в члены клуба и ждите, мы вас уведомим». Домой я вернулся с красной книжечкой члена клуба служебного собаководства и с абсолютно неясной перспективой относительно щенка. Прошла зима. Весна уже была на середине, никто мне ничего не сообщал, а пойти узнать в клуб я почему-то не решался.

И вот однажды, уже в конце мая, вынув из почтового ящика почту, я обнаружил между газетами, письмо со штампом клуба. Сначала я не поверил, потом растерялся, потом тут же на лестничной площадке стал лихорадочно раскрывать конверт.

В нем была коротенькая записка. В ней сообщалось, что в Москве, в июне ожидается появление на свет трех пометов. Были указаны номера телефонов и имена заводчиков. Мне предлагалось на выбор, не теряя времени, созвониться с любым из них и договориться о щенке.

Из трех указанных в записке телефонных номеров, я дозвонился по последнему. На другом конце провода, в далекой Москве, приятный женский голос сообщил, что щенки три дня назад родились, их шесть — два мальчика и четыре девочки, что пока я первый претендент и могу выбирать. Я сказал, что хотел бы иметь кобелька. Мне ответили — «Хорошо», и назвали цену. Я подтвердил свое решение. После этого мне назвали адрес и дату, когда можно забрать щенка.

В Москве у меня жили родственники, и я планировал к указанному сроку подъехать за щенком. Однако внезапная командировка перепутала все мои планы. Тогда я позвонил в Москву и, зная, что племянница собирается ехать к нам в гости, попросил ее пойти выбрать щенка на ее вкус и привезти к нам.

Все эти недели я ждал своего ризена. Будучи в различных городах во время командировки, я накупил игрушек, поводок, ошейник и кучу различной литературы по выращиванию щенка.

Наконец, пришла долгожданная телеграмма: «Встречай рейсом Москва-Симферополь». Приятель согласился отвезти меня в аэропорт.

И вот, в назначенный час, я жду выхода пассажиров нужного мне рейса. Толпа встречающих уже стала редеть, когда я увидел свою племянницу, идущую мне навстречу с белым свертком в руках. Когда она подошла совсем близко, то я увидел, как из белой байковой простыни высунулась круглая черная голова с огромными, роскошными ушами, в крупных завитушках, с торчащей густой, черной щетиной усов, бровей и бороды. Среди всей этой черноты на меня любопытно уставились два озорных глазика-аметиста.

Улыбаясь моей растерянности, племянница торжественно произнесла: «Держи, дядька, свое сокровище и владей им отныне».

Мы обнялись с ним, как будто давно и страстно ждали этой встречи. Щенок всем своим крупным лохматым телом крепко прижался ко мне, уткнув свой огромный, черный, кожаный, холодный нос мне подмышку, деловито хрюкнул и радостно завилял обрубочком хвоста.

Возле машины аккуратно сделал все свои собачьи дела, с аппетитом похлебал из миски свежего кефира, без возмущения дал вытереть мордочку, потом забрался на заднее сиденье, обнюхал расстеленное одеяло и, удовлетворенный осмотром, блаженно растянулся на нем.

В дороге щенок вел себя спокойно. Немножко вздремнув, он стал карабкаться по дивану и выглядывать в боковые окна машины.

Мелькание окружающего пейзажа закружило ему голову, однако природное любопытство требовало непременно узнать, что же там за окном. Поэтому что-то, покумекав, он решил, что самое лучшее, забраться на спинку дивана, лечь на пузо и смотреть в заднее стекло на убегающую ленту дороги. Так он там вскоре и заснул в позе льва.

С первых минут нашего знакомства меня поражала его самостоятельность и деловитость. Ни единого писка, нытья или скуления я от него не услышал.

Когда мы вошли с ним в наш дом, и я опустил его на пол в коридоре, он твердо встал на все четыре крупные лапы, широко, как матрос на корабле, расставил их, молча, внимательно и сосредоточенно осмотрелся, утвердительно тявкнул и вразвалочку пошел в комнату.

Там на середине ковра присел и сделал первую, аккуратную, большую лужу. Сам же, гордо осмотрел всех присутствующих и, постояв в позе завоевателя минуту-другую, отправился открывать для себя другие помещения.

На каждом объекте он оставлял аккуратные лужицы, а на кухне совершил самый тяжкий собачий грех.

Молча наблюдавшая за его похождениями хозяйка — чрезвычайный блюститель домашней чистоты, не выдержала такого надругательства и заявила: «Завтра же отнеси и отдай его в клуб!»

Все во мне взорвалось. Я схватил ставшего для меня родным щенка. От неожиданности он взвизгнул и плотно прижался ко мне. Как можно спокойнее, но твердо ответил: «Ну уж нет. У нас с ним теперь одна судьба».

Как бы подтверждая мои слова, щенок вывернулся из моих рук, поскользнулся на мокром от лужи полу, быстро вскочил, встал в стойку моряка, повернул мордочку к хозяйке, пристально вперил в нее взгляд и неожиданно громко, как только мог, гавкнул.

Его раскатистое «Гав!» в момент разрядило обстановку.

«Ишь ты какой защитник», — улыбнувшись, сказала хозяйка и пошла готовить ему еду, а я бросился с тряпкой замывать следы преступления.