Глава 28
Глава 28
— Придется сделать анестезию, — сказал Стив. — Надо широко раскрыть ему пасть. Хочешь не хочешь, а горло посмотришь ему ты. Мне он просто не даст.
Мы стояли на подъездной дороге, задняя дверца «бронко» была открыта. Теперь, при раннем утреннем свете, внутренность клети Клайда была видна лучше, чем вечером, но сам он был перепуган по-прежнему.
— Нет никакого шрама? Ты его не видишь?
— Обычно это делается через рот. Есть еще один способ, но он требует более серьезного хирургического вмешательства. Делается разрез внизу шеи, и уже оттуда подходят к гортани. Об этом я только читал. В исследовательских лабораториях такими операциями утруждаться не станут. Через рот куда проще.
— Что же нам делать?
— Наблюдать за ним. Самое опасное — это осложнения.
— Какие?
— Ну, когда собака лает, голосовые связки начинают вибрировать, и, коли вам это ни к чему, вы их вырезаете. Главная опасность заключается в том, что образовавшийся рубец может закрыть голосовую щель. Связки предохраняют трахею, поэтому, когда их удаляют, собака может задохнуться. Я бы этого никогда не сделал.
— Конечно.
Стив пожал плечами:
— Многие ветеринары, особенно из старой гвардии, этим занимаются. Иногда люди этого хотят. Живут в маленьких квартирах, и хозяева им просто откажут из-за шума. Это единственный способ сохранить собаку…
— Какая нелепость.
— А какой риск.
— Просто страшно подумать.
— Иногда рубец становится как бы вторичной связкой.
— И лай восстанавливается? Стив кивнул:
— Хриплый лай.
— Как мне сказать отцу?
— Пока не надо, — мягко сказал он. — Мы не знаем наверняка. Скажешь, когда будет необходимо.
В одиннадцать вечера, когда Стив уже ушел, у задней двери моего дома появился Кевин. Я подозревала, что он снова обрушится на меня. Лицо его было красным, голос холодным.
— В квартире Шейна ничего не трогай, — сказал он. — И не строй никаких планов на завтра. В три часа тебе придется дать показания под присягой.
— По-моему, не так давно я принимала ее от других.
Если каламбур достаточно банален, то он имеет у Кевина успех, но этот явно не удался.
— Не опаздывай.
Он вручил мне белый конверт и удалился в сторону Фреш-Понд, где ежедневно тренируется перед Бостонским марафоном. Я просто обожаю его. Если бы не собаки, то мои ножные мышцы атрофировались бы за первые два года моей жизни и мне даже не пришлось бы учиться ходить.
Я еще не успела вскрыть конверт, как перед моим домом появился фургон отца. Клайд все еще сидел в клети, и я не была уверена, есть у него голос или нет. Оба передних окна «бронко» были открыты, перед дверью клети я оставила миски с водой и едой, но не знала, притронулся ли он к ним.
— Ну как он? — приветствовал меня Бак. Если бы Рауди был во дворе, Бак мог бы с ним поздороваться.
— Ни в какую не хочет выходить из клети. Я за ним наблюдаю и думаю, что в основном с ним все в порядке. Физически. Но он заполз в клеть и не хочет из нее выходить. В машине. Стоит мне подойти к нему, он огрызается. А это дело нешуточное.
Бак кивнул.
— Там есть вода и питье, — продолжала я, — но не думаю, чтобы он к ним притронулся. Пробовала дать ему пончик, но и это не сработало. По-моему, он до смерти напуган. Он вполне мог меня укусить.
Когда в половине третьего я в машине Бака отправилась в управление полиции, он все еще терпеливо сидел на водительском месте моего «бронко». К этому времени он уже успел прочесть «Санди глоб» (в том числе и отчет о событиях предыдущего вечера), шесть или восемь номеров «Собачьей Жизни», годовую подшивку «Новостей курса общей дрессировки в Новой Англии» и «Собаководческого справочника Северо-Востока». В промежутках между чтением он пел «Клементину». И конечно же, кошмар моего детства — «Украсьте залы ветвями остролиста».
Я вернулась, когда опустились сумерки, а он все еще сидел там.
— «Из дворцов Монтесумы к брегам Триполи», — пел он.
— Как дела? — мягко спросила я.
— Отлично. Закончу морской гимн и двинусь, — ответил он. — Отсюда.
— Клеть заперта? Как бы не так.
Весь вечер я подходила к ним через каждые пятнадцать минут. С каждым разом голос Бака звучал все более хрипло, а в десять часов он и вовсе уже лежал, растянувшись, перед клетью.
— Может быть, ты все же протянешь к дверце ноги, а не голову? — спросила я. — Протезы для ног сделать легче, чем для головы.
— Фома неверующий, — прошептал он. Если Клайд и выл, то я этого не слышала. И не стала спрашивать, скулил ли он, повизгивал ли. Ночью Бак время от времени заходил в дом, возился в ванной, шумел на кухне. В пять часов утра я нашла его спящим в своей машине. Клайд все еще был в клети, но его нос высовывался наружу. К семи утра рука Бака лежала у самого носа Клайда, в одном дюйме от его страшных зубов.
— Похоже на укрощение дикого животного, — сказала я Стиву, когда он позвонил мне.
— Может, чего-нибудь принести? — спросил он. — Мягкого успокоительного? Вреда от него не будет. То, что ему могли давать, уже вышло из организма.
— Спасибо, но Бак сам должен с этим справиться.
На это у него ушел весь остаток дня. В сумерки Бак и Клайд вышли из «бронко» и медленно направились к фургону. Как раз в эту минуту по Конкорд-авеню с громким воем промчалась полицейская машина. Клайд поднял свою огромную голову и ответил сирене тем самым душераздирающим воем, который всегда приводил меня в дрожь. Отец был слишком занят Клайдом, чтобы заметить выражение моего лица. Они сели в фургон и уехали.
Почему Клайд избежал страшной участи? Может быть, потому, что и без того молчал от страха. Он был слишком напуган, чтобы издать хоть какой-нибудь звук. Я так и не рассказала Баку, что едва не произошло с Клайдом, но, возможно, он и без меня знает об этом. Но и случившегося для Бака более чем достаточно. Клайд, который всегда и всюду сопровождал моего отца, с тех пор ни разу не покинул Аулз-Хед. Бак, конечно, никогда не признается, но после этой истории Клайд так полностью и не оправился. Бак больше не уверен в нем, по крайней мере когда рядом посторонние.
В тот же вечер, правда предварительно убедившись, что Кевина нет дома, Рита и я при помощи запасного ключа проникли в квартиру на третьем этаже. Дэвид Шейн все еще находился в больнице.
— Что он там до сих пор делает? — спросила Рита. — Ты ведь в него не стреляла. Или все-таки выстрелила?
— Нет, — ответила я. — А следовало бы.
— Так что же его там держит? Какие проблемы?
— Непроизвольное мочеиспускание, — сказала я.
Винди повсюду оставила кучи и лужи, но с тех пор, как Рита стала выводить и кормить ее, она совершенно оправилась. Временно заперев ее в ванной, мы принялись тянуть, тащить, толкать и волочить белый кожаный диван вниз по лестнице, и после немалых усилий с нашей стороны он оказался на подъездной дороге, откуда еще до рассвета его умыкнул какой-то везучий барахольщик.
— Это явный перебор, — сказала Рита, когда, стоя на кухне, мы вытирали намокшие под дождем волосы посудными полотенцами.
— Мы не сделали ничего противозаконного. Я владелица дома. У меня есть на это право.
— Но у меня его нет.
— Ты не видела этого места, Рита. Иначе ты бы поняла, что за нами нет никакой вины. Ты что, могла бы спокойно здесь оставаться, зная, что он живет на третьем этаже? Ты собираешься переехать? Я должна от него избавиться. Господи, какая же я была дура. Все знали, что он гнусный тип. Кевин, Мэт Джерсон. Мой отец. Все, кроме меня. Знаешь, о чем я подумала?
— Что чертовски рисковала?
— Нет.
— О том, что заставило тебя прихватить с собой подаренный отцом револьвер. Нет? Если о собаках, то я не хочу этого слушать.
— Ты психотерапевт. Ты должна слушать.
— Психотерапевт, да не твой. Я твоя квартирантка.
— Ты моя подруга.
— Выкладывай.
— Послушай, Рита, я заглянула себе в душу, и вот что я поняла. Все мои собаки были красивы. У меня не было ни одной некрасивой или даже просто обыкновенной собаки. Возможно, у меня были самые красивые собаки на свете. Так вот, мне кажется, в этом есть что-то несерьезное. Я относилась к ним как к украшениям. Такой же была и моя реакция на Шейна. Мне нравилось на него смотреть. Он льстил мне. Умел заставить меня разговориться. Но я многого в нем не рассмотрела. Например, не будь я такой дурой, то обратила бы внимание на его белый диван и на его «мерседес». Диван обит натуральной кожей. Этому человеку доставляло удовольствие сидеть на мертвых животных. Это должно было бы навести меня на кой-какие мысли. Так что же все это говорит обо мне? Предположим, Рауди вдруг превратился бы в обыкновенную собаку? Или Винни? Но она была действительно красивой сукой. Ты ее помнишь?
— Послушай, Холли. Иногда реальность — лучшее лекарство. Мне неприятно говорить тебе об этом, но Винни выглядела абсолютно так же, как любой другой золотистый ретривер.
— Нет, не так же!
— А Рауди похож на тысячу других маламутов. Рауди просто не может превратиться в обыкновенную собаку. Он и так обыкновенный.
— Как ты можешь такое говорить? Да ты посмотри на него.
Вытянувшись во всю длину, он спал на полу кухни: туловище сильное и ладное, шерсть густая, плотная, жесткая и не слишком длинная; безупречные клинообразные уши, морда не длинная, не заостренная и не тупая; лапы сильные и мускулистые, — иными словами, безупречный образчик аляскинского маламута. Стандарт — это идеал, абстрактный портрет совершенной собаки. Моей совершенной собаки.
— Тебе бы понравилось, если бы я назвала Граучо обыкновенным? — добавила я.
— Он действительно самый что ни на есть обыкновенный. Только не для меня. Ты увидела этого подонка Шейна и соблазнилась его привлекательной наружностью. Он тебе сказал, что у тебя красивые волосы или что-нибудь в этом роде. Он не просил тебя перестать говорить про собак. Не сказал, что его тошнит при одном имени твоего отца. Крупная игра. Так, значит, это несерьезно? Это обыкновенно. Мы все обыкновенные. Добро пожаловать к людям.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.