10
10
На поляне громко играла музыка.
«Эй, мужик! — позвал Агафонов. — Эй!»
«Слышь? — Притула вскочил. — К тебе обращаются?»
Он догнал меня, и грубо развернул за плечо: «На пару слов, борода».
«В чем дело? Что вы хотите?»
«Остричь тебя наголо, — сказал Притула».
«Кончай, — сказал Агафонов. Лениво поднялся и подошел. — Извини, батя. Ты не сторож случайно?»
«Случайно — да».
«Ходишь здесь, бродишь. Машину не видал? Джип маленький. Белый, грязный такой, весь заляпанный, не видал?»
«А где я мог его видеть? На поляне? У озера?»
«Ты из деревни?»
«Нет».
«А откуда?… Ну ладно, неважно. Вон наша деревня. Привольное. Видишь? Второй дом с краю — наш. Там под окнами джип стоял. Вчера стоял, а сейчас нету. Понимаешь, батя? Кинули нас. Ночью. Мы даже знаем, кто. Может, ты видел, как они уезжали? Сколько их? Двое, трое? Вроде еще одна машина была».
«Деревня, молодые люди, не мой объект. Кто и когда оттуда уехал, тем более ночью, я видеть не мог. Стало быть, и помочь вам ничем не могу».
Агафонов скривился. Он был явно разочарован. Злобно вздернул губу.
«А ты кто вообще-то? Правда сторож?»
«Разрешите, молодые люди, я пойду».
«Плюешь на нас, да? — Притула схватил меня за отвороты плаща. — Не люди мы, да?»
«Помилуйте. Я не хотел вас обидеть.»
«Мразь, — защелкал зубами Притула.»
«Тихо ты, тихо, — сказал Агафонов. — Не заводись».
Притула сжал кулаки.
Цыпа залаяла, зарычала.
«Заткни собаку! — крикнул Притула. — Прибью.
«Цыпа! — приказал я. — Не подходи! Убегай! Уходи! Беги домой! Домой!»
Она оскалилась, залаяла еще громче и стала угрожать: рывком бросится на них — отпрянет. Шерсть на спине потемнела. Такой свирепой я ее прежде не видел. Она не слушалась меня. Я приказывал, просил, умолял. Не помогало. Она, как и я, чувствовала, что ей угрожает опасность. Но ее это не останавливало. Она защищала хозяина.
Агафонов смял приятеля, стиснул и закричал: «Иди, батя! Скорее! Иди и не оборачивайся!»
«Цыпа! Убегай! Уходи!»
«Умолкни, тебе говорят!»
«Цыпа! Домой! Беги, Цыпа! Домой!»
Притула сбил меня с ног, пригрозил: «Лежи и не дрыгайся».
Коньячным перегаром он дышал мне в лицо. Я услышал собачий визг. А потом увидел Агафонова. Он нес мою Цыпу под мышкой. Одной рукой держал ее за загривок, а другой, как намордником, прихватил пасть, чтобы она не кусалась.
«То-то же».
Притула пнул меня еще раз и отпустил.
«Вот сволота, — выругался Агафонов. — Представляешь? Цапнула… Больно, зараза».
«Не надо. Прошу вас».
«Заныл!»
«Что мы вам сделали?»
«Разговаривать не умеешь».
«И псина твоя тоже, — добавил Агафонов. — Сейчас камушек на шею, и в воду. Как думаешь, выплывет?»
«Не делайте этого!»
«Тебя не спросили. Дохлятина. Славка!»
Агафонов заметил, что я достал поводок. Я бросился выручать Цыпу. Притула подсек меня, сбил с ног. Придавил. Стал выкручивать руку. Я вскрикнул от боли. Агафонов схватил Цыпу за задние ноги, поднял и, держа ее вниз головой, стал размахивать из стороны в сторону.
«Смотри, старый козел! Как шарахну сейчас!»
Цыпа извивалась, визжала и плакала.
«Прошу вас… Не делайте этого. — Я полз к нему на коленях, умолял: Прошу, только не это… Всё что хотите. Меня. Лучше — меня».
«Во, дает!»
«Пожалуйста… Я вас очень прошу».
Цыпа охрипла от визга и лая. Агафонов с размаху ударил ее оземь. Она страшно, коротко взвизгнула. И затихла.
И тут… Сначала я даже не увидел, а скорее услышал… Мой избавитель. Старик…
За поясом у него торчал топор. Он тяжко, сипло дышал, мял, срывая дерн, месил сапогами жирную землю, налегал плечом и тянул, толкал, раскачивая березовый ствол с обломанными ветвями, отдирая, отламывая прибитый к нему дорожный знак, и снова гнул, выворачивая на стороны, чертыхаясь, спеша — и вырвал наконец, выдернул и пошел, яростно вскинув на плечо обрубок, к нам, где наглые крики, стон, и умоляющий голос, и лай и визг собаки…
Мощный глухой удар. Сзади. По спинам, по головам. Наотмашь. В глазах гнев и безумие. Крики, стоны. Кровь…
Ударил с размаху, одного и другого, сбил сразу, свалил и снова ударил, один охнул, скрючился и пополз на коленях, прячась за придорожный куст, второй катался, обхватив себя, по траве, и выл, и скулил, как только что прибитая им собака, а старик, не помня себя, снова вскинул обрубок, взревел и вдруг… оскользнулся, коротко ахнул и сел.
А они уже поднимались, в крови, злые донельзя, несдобровать и мне, и беспомощному старику, и надо, сейчас, их надо опередить, иначе конец, они ему не простят, ни за что не простят — бедный старик, он снова выпрямился, встал, из последних сил, бледный, и вынул топор из-за пояса… Он добивал их… Не помня себя… Обухом топора, хотя оба парня уже были мертвы.