ПОЧЕМУ МОЛЧИТ СОЛОВЕЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ПОЧЕМУ МОЛЧИТ СОЛОВЕЙ

Когда вспоминаю я дорогую сердцу мою боевую молодость, встает передо мной, во всех подробностях, знакомая картина. По широкой долине, окруженной лобастыми сопками, петляет-крутится пограничная речка. А там, где она выписывает излучину, стоит наша застава. В тени вязов — двухэтажное кирпичное здание. Небольшая наблюдательная вышка: застава стояла на возвышении, занимая на этом берегу господствующее положение, и с нашей вышки на долину открывался отличный обзор. За вышкой — окопы, ряды колючей проволоки. У могучего дуба, старожила здешних мест, — клетки, в которых содержались служебные собаки, дальше — конюшни. В стороне, в глинобитном домике, — Торгсин.

От заставы, даже если не взбираться на вышку, были хорошо видны склоны сопок на том берегу. На одной из них — сумрачные стены и башни древней крепости. Пограничное это место, как видно, уже в древние времена понималось как стратегически важное, ключевое в военных взаимоотношениях соседствовавших здесь народов. За старой крепостью, на сомкнувшихся склонах двух дальних сопок, в гуще кустарника, пестрели крыши и стены маньчжурской деревни. Однако, посмотрев туда с нашей вышки в бинокль, даже неопытный наблюдатель мог с удивлением обнаружить, что ярко раскрашенные хижины вовсе не жилье. Как нам было известно, там дислоцировалась база японской разведки, и оттуда прокладывались тайные тропы на нашу территорию.

Когда Япония оккупировала Маньчжурию, стала там создавать мощную сеть шпионажа для наблюдения за нашими приграничными районами. Особенно интересовала японцев лояльность здешних жителей. Японская разведка стремилась как можно подробнее исследовать положение дел в ближайших к ней районах Союза, и, по возможности, — общее состояние своего могучего соседа — крепнувшей державы, к которой она относилась все более враждебно. Чем ближе ко Второй мировой войне, тем более активизировался шпионаж. На русско-маньчжурской границе нашими пограничниками были задержаны тысячи лазутчиков. Почти все заставы на дальневосточной границе стали именными — в память о героях, самоотверженно охранявших родные рубежи.

Кто же они были, засланные Японией шпионы, успешно или не очень успешно действовавшие у нас в стране? Были это прежде всего русские. Печальный факт! С откровенной ненавистью относились к России бывшие ее сыновья, ставшие пасынками, — эмигранты, покинувшие родину в связи с революцией. Были среди засылавшихся к нам шпионов и просто предатели —»завербованные» из жителей нашего приграничья.

Одним из самых способных и активных агентов японской разведки был некто Березкин — сын кулака, вместе с отцом сбежавший за границу. Человек, лишившийся отечества, потерял в конце концов и имя: «Сергей Березкин» была его кличка.

Ожесточившийся, со сломанной жизнью, он всю энергию души обращал в изощренную месть: цель своего шпионского ремесла, в котором он становился все искуснее, Березкин понимал как разрушение страны, которую не хотел больше считать своей родиной. Он был крайне жесток к своим бывшим согражданам: если нужно было устранить свидетеля, он не останавливался ни перед чем. Березкин был у японцев агентом номер один. Его засылали к нам после самой тщательной подготовки; на самом высоком уровне прорабатывались операции, в которых он был главным участником.

Уже не раз этот агент безнаказанно переходил границу: в руках пограничников оказывались только его сообщники, лица второстепенные, которые не владели ключевой информацией, однако от них удалось узнать приметы Березкина. Был он сравнительно молод, невысокого роста, но крепкого сложения, со светлыми, почти белыми волосами. Исключительно сильный, выносливый, он отлично владел приемами рукопашного боя, холодным и огнестрельным оружием. К этому перечню необходимых для первоклассного шпиона качеств добавлялась смелость, проявлявшаяся как отчаянная дерзость, когда агент номер один уходил от преследования. Было также известно, что Березкин обладает быстрой реакцией, умеет мгновенно сориентироваться в любой обстановке, быстро бегает. Вот и не удавалось какое-то время пограничникам «угнаться» за таким нарушителем.

Березкин применил несколько неожиданных для нашей пограничной практики приемов. Не каждая розыскная собака могла взять его след, потому что он смазывал обувь особым составом. Он очень умело маскировался, ходил через границу, на разных ее участках, летом или поздней осенью, когда на сухой, равно как и на схваченной морозом земле почти не остается видимых следов. Имел при себе тщательно оформленные японской разведкой документы и, как выяснилось потом, неоднократно предъявлял их в пограничной полосе. При этом японский агент верно и четко отвечал на вопросы пограничников, отлично ориентируясь в нашем приграничье.

Он был родом отсюда, из дальневосточного края, — жили они прежде с отцом в одной из приграничных деревень. И сейчас на нашей территории, среди так называемого антисоветского элемента, Сергей Березкин имел своих людей, а через них — и более широкие связи. Он хорошо знал здешние места. Ему были известны даже фамилии должностных лиц района, горожан и колхозников.

Пограничники владели уже довольно большой информацией о Березкине, но он оставался неуловим. Никто из его подручных не знал точно, когда он объявится, где именно, в какое время. Опытный шпион никогда не переходил границу в одном и том же месте, не брал с собой попутчиков, не пользовался услугами проводников. К тем, кто помогал ему в сборе информации и к своим связным он являлся в последний момент и сразу же уходил за кордон — каждый раз в неожиданном, одному ему известном месте. Опасаясь работавших на границе следопытов с собаками, которые, как было ему хорошо известно, становились в своем деле все искуснее, Березкин, перейдя на нашу территорию там, где это меньше всего было возможно, старался быстрее уйти в наш тыл, затеряться где-нибудь в большом городе.

Японская разведка берегла своего испытанного агента и засылала его к нам в очередной раз после длительного перерыва, когда его появления здесь, как думали японцы, уже никто не ожидал.

Но мы, пограничники, Березкина ждали…

В отряде были получены оперативные данные, что Сергей Березкин на этот раз должен перейти к нам, воспользовавшись весенним половодьем. Время это, когда разливалась наша река, было для пограничников самым тревожным: нарушители могли проникнуть к нам по воде и оторваться от границы, не оставляя следов, поскольку была залита вся пограничная низина. И самым удобным для такого броска был участок нашей заставы.

Перед нами была поставлена задача задержать Березкина во что бы то ни стало. Однако вскоре стало известно, что он все-таки перешел границу и уже находится в нашем тылу, действуя в одном из крупных промышленных центров. Пограничники приняли участие в его розыске, в котором были задействованы многие силы, но Березкин ушел. Перебираясь из города в город, на попутном транспорте, по полевым дорогам и тайным тропам, преимущественно ночью, он вернулся обратно в приграничье, с тем чтобы поскорее уйти за рубеж. Стремясь обезопасить себя, шпион шел на все: при встрече с местными жителями, которые уже были оповещены о его возможном появлении, нападал на них, используя изощренные приемы, а то и оружие. И тут же скрывался.

Березкин понимал, что попал в крайне опасное положение. По-видимому он узнал от своих людей (а их среди жителей приграничья было у него немало), что на границе создан плотный заслон и что пограничники ищут его во всех населенных пунктах. Как видно, ожидая удобного случая, чтобы найти «окно» на ту сторону, а может быть, и изучая ситуацию на отрезке границы, который был ему хорошо известен и который он, несмотря на опасную ситуацию, считал наиболее удобным для перехода, Березкин выжидал, — возможно, таился где-нибудь в тайге или кто-то его прятал; по вечерам, случалось, объявлялся то там то здесь — и тут же опять уходил. И несмотря на то, что он все время был где-то рядом, задержать его не удавалось.

Наконец появился кончик нитки, за которую пограничники тут же ухватились. Березкин был случайно опознан одним из жителей села Георгиевки, когда зашел туда под вечер, чтобы купить хлеба и конфет. Задержать его сельчанин побоялся, понимая, что явившийся с той стороны лазутчик отлично подготовлен и вооружен. Он был наслышан о силе и ловкости Березкина и знал, что тот имеет в селе своих людей. Однако сельчанин побежал к участковому милиционеру, и тот поспешил передать его сообщение к нам на заставу.

Георгиевка была на этом направлении ближайшим к границе селом. От околицы уходил в тайгу глухой, извилистый овраг, укрытый зарослями кустарника. По оврагу протекал ручей, впадавший в нашу пограничную речку. Куда еще и пойти Березкину, как не туда, воспользовавшись единственно возможным путем, чтобы незаметно исчезнуть из села и пробраться в тайгу, — а там, по почти непроходимым зарослям, по разлившейся весенней воде, хоть и трудно, но можно все же пробраться к границе. Потом, оставаясь какое-то время незамеченным, лазутчик мог понаблюдать за нашими дозорами — и, улучив момент, броситься в реку и переплыть на ту сторону.

Я был назначен в ночной наряд вместе с Козловым, Загайновым и Дробаничем. Перед тем, как выходить, проинструктировал их, поделившись с молодыми пограничниками своими предположениями о том, где мы можем встретить японского агента. И мы двинулись к опушке березняка, к Цветочному роднику.

Мне было известно, что путь по скрытой в овраге речушке в одном месте был закрыт почти смыкавшимися над водой скалами. Чтобы их обойти, нужно было подняться из оврага как раз к Цветочному роднику, — другого пути не было.

Такие разведчики, как Березкин, обычно не позволяют взять себя живыми: на крайний случай у них припасена ампула с ядом, которую они зашивают обычно куда-нибудь в воротник. Может матерый шпион, осознав, что попал в безвыходное положение, и застрелить себя. Необходимо было действовать так, чтобы захватить Березкина живым — таков был приказ. Но прежде предстояло найти его в тайге.

Я был почти уверен, что Березкин попытается перейти границу именно в эту ночь, воспользовавшись порой безлуния. По небу, набегая одно на другое, летели плотные облака: лишь изредка пробивался между их разорванными краями слабый свет звезд, — тогда на прогалины падали тревожные отсветы, а дальше, в гуще тайги, таилась черная тьма.

Мы вышли к березовой опушке, и я расположил там троих пограничников, бывших со мной в наряде, назначив старшим Козлова. Сам же с Ингусом отошел к Контрабандной тропе, и мы залегли за большим камнем — там, где тропа начинала спускаться в Скалистое ущелье: туда, изменив первоначальные планы, мог повернуть от Цветочного родника Березкин.

Эта последняя ночь весны выдалась хоть и облачно-темной, но уже по-летнему теплой. В березовой роще и, кажется, где-то в низине, у ручья, пели соловьи. Я прислушался. Певцов было несколько, и одни из них рассыпал свои трели как раз над тем местом, где почти смыкались нависавшие над ручьем скалы.

«Наверное, там, в зарослях чернотала, соловьиное гнездо», — подумал я.

Сколько живу, столько не перестаю я дивиться песне соловья, — она придает весенним ночам какой-то особенный смысл. Недаром эта птаха-певунья так часто упоминается в поэзии, а на Востоке с ней любят отождествлять себя сами поэты. Поет соловей, самозабвенно отдаваясь песне. Связано это, мне думается, с тем, что соловьи мало времени проводят на родине. Уже в сентябре им приходится улетать в теплые края, а возвращаются они лишь в мае. Естественно, что на чужбине удивительные эти птицы гнезд не вьют, птенцов не высиживают и, как выходит, песни в чужой земле не поются: молчит соловей в заморских краях. Стало быть, по родине тоскует…

Думалось мне почему-то об этом, когда, поджидая Березкина, слушал, как поет в родных лесах соловей. Кажется, самозабвенную эту песню ничем не остановишь. Сидит певец где-нибудь на ветке, невидимо, рядом с подругой, высиживающей птенцов… Но знал я также и то, что в паузах, внезапно оборвав трель, соловей чутко прислушивается, и стоит поблизости хрустнуть ветке, зашуршать листве, он тут же перелетает в другое место и начинает петь уже там, отвлекая незваных гостей от своего гнезда.

Вот замолк соловей там, в овраге, — видно, как обычно, прислушивается. Но почему после долгой паузы возобновил он свою песню уже в другом месте? Что вспугнуло ночного певца? Опять долгая пауза. Вот опять на прежнем месте запел… Может, летал добывать корм для подруги, высиживающей птенцов? Мог и ночной хищник напугать.

Приложив ладонь ко рту, я крикнул по-совиному, и вскоре ко мне подполз Загайнов.

— Что там у вас? — прошептал я.

— Пока тихо.

— А почему перестал петь соловей?

— Соловей? — с недоумением переспросил солдат.

— Если кто поднимется из оврага — пропускайте. Крикни филином, а потом все ко мне на подмогу, — подтвердил я прежний приказ.

До утра пролежали мы у оврага, слушая соловьев. А когда уже совсем рассвело, я поднял ребят.

— Что, упустили шпиона? — жестко спросил я.

— Никак нет! — встрепенулся Козлов. — Всю ночь глаз не сомкнули.

Я вздохнул, хлопнул солдата по плечу.

— Да не поднимался он из оврага. Дошел до сдвинутых скал — а дальше пути нет. Выбираться наверх не решился, зная, как ждут его здесь — не дождутся наши пограничники, — я едва сдерживал улыбку. — А ты, Козлов, как бы на его месте поступил?

— Я бы рискнул — выглянул бы из оврага и, не выходя совсем, из-за куста, какое-то время наблюдал бы, как тут, наверху.

— А собака? Березкин отлично знает, как работают на границе наши следопыты с ищейками. Нет, он не стал бы так рисковать.

— Ну прямо детектив какой-то, — воскликнул в сердцах Загайнов, — то соловей не так поет, то шпион заробел, так что и нос из оврага высунуть боится. Да с чего вы, Никита Федорович, взяли, что он сюда приходил? Может, вовсе и не было его в овраге, может, и не собирался он в эту ночь границу переходить.

— Давай, Загайнов, спустимся туда, — предложил я.

— А если он там, у камней? — сразу же перешел на шепот солдат.

Пограничники рассмеялись.

— Тебя, Загайнов, об этом давно бы Ингус предупредил, — добродушно улыбнулся Дробанич.

Дробанич с Загайновым прибыли на нашу заставу недавно, но Дробанич, загоревшись мечтой стать следопытом, выведывал у меня тонкости этого непростого дела, наблюдал за Ингусом. И сейчас ему нетерпелось узнать, что там, внизу, у сдвинутых скал.

Мы спустились в овраг. Ингус насторожился и принялся обнюхивать выступавшие из воды плоские камни. А потом потянул меня вверх по ручью.

Я придержал его. Следы были уже давние, ночные. Побывавший здесь Березкин (а я не сомневался, что это был он) успел уже уйти по ручью в тайгу. Двигался он большей частью по воде, и нам будет нелегко определить то место, где разведчик выбрался из оврага. Зная, как искусно Березкин умеет запутывать следы, можно было предположить, что нам понадобится не час и не два, чтобы разгадать их. За это время Березкин успеет исчезнуть, скрыться в своем тайном убежище.

— А почему мы не проверили овраг тогда, ночью? Вы же встревожились, когда перестал петь соловей, — сказал побледневший от волнения, Загайнов.

— Березкина нужно взять живым, — напомнил я. — А это возможно, если мы, застав его врасплох, нападем внезапно. Спускаясь же в овраг с такой крутизны, почти открыто, мы бы наверняка обнаружили себя. И не просто предупредили бы Березкина о своем присутствии — он получил бы возможность вести по нам прицельный огонь. И будь спокоен, Загайнов: это такой стрелок, который навряд ли бы промахнулся.

— Но вышло еще хуже, — возразил солдат. — Ушел от нас Березкин.

— Нет, не ушел, — спокойно ответил я.

Обнаружив следы Березкина у сдвинутых скал, я был уверен, что он придет сюда опять.

Вернувшись из наряда, я пошел к начальнику заставы. Изложил ему свой план и заручился его поддержкой.

В этот день усиленные наряды, стоявшие по всему участку границы, всеми возможными способами старались выдать свое присутствие. Стреляли из ракетниц. Прочесывали участки тайги. Проверяли ближайшие к границе деревни и села. Делалось это на всех вероятных направлениях, где в принципе мог появиться Березкин — кроме того, где мы лежали в секрете прошлой ночью.

Поздним вечером я с теми же пограничниками вышел в дозор к Цветочному роднику.

— Дурак, что ли, этот Березкин опять соваться туда, где уже наследил, — проворчал, выходя с заставы, Загайнов.

Мы опять пролежали в секрете до утра. Но из оврага так никто и не появился.

Спустившись с Ингусом к ручью, мы убедились, что ночью здесь никого не было. Загайнов уже ничего не говорил, и было видно, что он, как и все мы, переживает неудачу.

— Почему не пришел Березкин? — пытался я понять, пока шли мы к заставе.

Стояло безоблачное, такое мирное утро. И не хотелось думать о том, что где-то здесь, в тайге, таится враг, который, прежде, чем нам удастся его найти, успеет натворить немало бед. Но именно об этом и надо было думать. Где он сейчас, Березкин?

Я прислушался, замедлил шаги. По поведению Ингуса я понял, что где-то рядом — люди. Или… один человек?

Я подал товарищам условленный знак.

Но тут Ингус завилял хвостом и потянул меня вперед. Из-за поворота дозорной тропы вышли нам навстречу пограничники.

Они рассказали, что в первой половине ночи в районное отделение милиции примчался на лошади житель деревни Чернятино Алексей Дунин и сообщил, что вечером некто неизвестный, шедший налегке, появился у дорожно-ремонтного стана и попросил продуктов. Дорожники попытались его задержать, но он, выхватив из кармана пиджака пистолет, ранил двоих и, забрав продукты, скрылся в тайге.

Из милиции эти данные тут же передали пограничникам. С заставы о происшедшем сообщили в отряд, на наш участок быстро подошло подкрепление. Были выставлены дополнительные наряды, перекрывшие все водные пути, дороги и тропы, ведущие к границе.

Это мне многое объяснило. В обострившейся таким образом ситуации хитрый лазутчик, разумеется, не стал рисковать: этой ночью он вообще не выходил к границе. И мы напрасно прождали его у березовой опушки.

Я сказал об этом Козлову, Загайнову и Дробаничу, когда мы, попрощавшись с товарищами, снова двинулись к заставе.

— Зато наслушались соловьев! — улыбнулся Загайнов.

— Слушай их внимательно и в следующую ночь, — серьезно сказал я.

— Опять туда?

— Ну, это как командир решит, — уклончиво ответил я Загайнову.

Начальник заставы, выслушав меня, подтвердил мои предположения. Опытный пограничник, он тоже понимал, что какой-то другой путь, кроме почти непроходимого, залитого водой оврага, Березкин сейчас вряд ли выберет.

В этот день люди в зеленых фуражках не ходили по населенным пунктам, не проверяли у приезжих документы. И на границе больше не стреляли из ракетниц. Создавали видимость, что в наших погранвойсках в отношении Березкина поуспокоились, решив, что он уже ушел за кордон.

Однако дополнительных нарядов не отменяли, а к ночи, тайком, окольными путями, стянули значительные силы к Цветочному роднику.

И снова залегли мои ребята на березовой опушке, а мы с Ингусом, взяв несколько в сторону, затаились так, чтобы контролировать сразу оба спуска, которыми мог воспользоваться японский агент: обратно в овраг и — в ущелье, куда уводила Контрабандная тропа.

— Однако неплохо мы устроились, — про себя усмехнулся я, слушая громогласное, торжественное пение соловьев. — В такую ночь уж точно не уснешь, пролежи в дозоре хоть до утра. Так что, выходит, для нас, неусыпных стражей родных рубежей, но не для Березкина, поют в нашем лесу соловьи.

Шутки шутками, а у ручья, в овраге, видно, действительно соловьиное гнездо: опять на том самом месте поет, выщелкивает свои трели птаха. Она-то — уж точно для нас поет! Предупредит певунья, когда подойдет враг.

А Березкин все не идет. Может, и вовсе ушел из здешних мест? Переждет где-нибудь, а потом на другом участке через границу переметнется.

Вот замолк соловей. Опять запел… Видно, все спокойно там, у ручья. Неужели и в эту ночь не придет Березкин?

— С такими соловьями на свидание девушку поджидать, — невольно улыбнулся я. — А тут — врага ждешь не дождешься. Под такое пение, чего доброго, забудешь, что существуют они на свете, враги…

Отчего-то я вдруг почувствовал тревогу: невольно сжалось сердце. А, там, в овраге, уже минуту стояла тишина. Прошла еще минута, другая. Впереди послышался слабый шорох, и я увидел подползавшего ко мне Загайнова.

— Там, — повернулся он в сторону оврага, — больше не поет соловей.

Мы лежали, напряженно вглядываясь в темноту, прислушиваясь. Чуткий певец отлетел от своего гнезда и разбрасывал великолепные трели уже где-то вдалеке.

Я дал Загайнову знак затаиться. Так мы лежали с минуту, слушая ночную темноту. Впереди, у оврага, ухнул два раза филин: это наши товарищи давали знать, что там все спокойно. И я велел Загайнову перебираться туда.

Но лишь только он отполз, забеспокоился Ингус. Что там? Нет, все хорошо: мой верный друг уже снова тихо лежал в траве. Но вдруг Ингус привстал, повел ушами и насторожился, вглядываясь в ночь.

Теперь я и сам увидел… Из-за куста вышла большая, черная тень. На миг сквозь облака пробился свет звезд, и я смог различить, что это был человек, державший в руках что-то темное. Мелькнула мысль: «Автомат!»

Ингус лежал тихо, но было слышно, как бьется его сердце. Он напряженно сглатывал слюну, чуть слышно причмокивая, и ждал моих команд.

Березкин двигался осторожно, через каждые пять шагов останавливался, приседал, озираясь и прислушиваясь.

Я лежал, затаив дыхание, боясь даже его слабыми звуками выдать себя. Сразу станешь мишенью! Березкин шел прямо на нас.

Внезапно он остановился, взгляд его заметался. Он так же, как и я, слышал глухой стук: то билось сердце Ингуса.

Березкин напряженно прислушивался, — он не мог понять, откуда слышится этот стук.

Он лег на землю, припал к ней ухом. И сразу же определил, где находимся мы с Ингусом. Нельзя было медлить ни секунды.

— Бросай оружие! Руки вверх, — крикнул я.

Мгновенно припав на колено, Березкин открыл огонь из автомата — но промахнулся: еще более быстрым движением я успел опустить голову в траву. Ингуса прикрывал камень, но одна из пуль все же слегка задела его: он слабо взвизгнул.

— Проклятая собака! Выследила меня, — ругался Березкин, посылая в нашу сторону новую автоматную очередь. — Вот тебе! Получай!

— Руки вверх! — раздался за его спиной громовой голос.

Березкин подскочил от неожиданности, обернулся…

И в этот момент на него бросился Ингус. Одним прыжком преодолел он расстояние, разделявшее нас и Березкина, и мертвой хваткой вцепился в его правую руку.

Березкин закричал от боли, повернулся к Ингусу, и в тот же момент его схватили сзади за руки пограничники.

Обыскав Березкина, мы обнаружили во внутреннем кармане его пиджака флакон с ядом.

— Ну, Никита Федорович, вы и тут угадали! — подивился Загайнов. — Правда, все же не ампула, а пузырек…

— Подождите, — успокоил я не в меру развеселившихся парней. — Следующий раз шпиона с ампулой задержим.

Я как в воду смотрел.