2

2

Да, внушительная это фигура — русоволосый мальчонка, которого и в траве можно потерять, — «хозяин» целой отары овец, существ еще более беззащитных, чем он. Они обступают мальчишку со всех сторон, и он — как самый сильный, самый разумный, — должен их оберегать.

Ловко и уверенно щелкая кнутом, я гоню своих овечек по степи.

С ними я уже не один. Степь, прежде чужая, стала теперь моим домом, а овцы, глядевшие на меня загадочными и добрыми глазами, — самыми близкими мне, хоть и не совсем пока понятными существами. А кем же еще они могли для меня быть в бескрайнем, ветреном доме под звездами?

По ночам я сидел у костра и настороженно прислушивался к темноте, таившей в себе ведомые и неведомые опасности. И становилось как-то легче на душе, словно веяло на меня миром и теплом, когда отблески костра выхватывали из тьмы и золотили овечью шерсть.

Чем ласковее относишься к животным, тем быстрее они к тебе привыкают. Нужно иногда побаловать их; даже если у тебя последний кусок в руке — и тем поделись. А сердиться на животных, кричать на них не следует: крик да палка и делают овцу бестолковой.

Тогда еще, у степного костра, понял я, что общение с животными требует от их хозяина уравновешенности. И начал я в себе это качество воспитывать.

Выходит, природа, открываясь мне так в раннем детстве, направляла меня, словно было заранее предопределено, какую роль и потом ей играть в моей жизни и какой будет моя жизнь.

Именно тогда появилась у меня первая собака. Мне подарил ее старый чабан… Пожалел он незадачливого пастушонка. Я и понятия не имел, что собаки помогают пастухам охранять отару, что у каждого обычно не менее пяти специально обученных псов. Если на отару нападают волки, чабан с тремя собаками бросается на волков, а оставшиеся присматривают за отарой. А мне одному приходилось все время бегать туда-сюда. И все без толку: время от времени волки задирали у меня скот, а за каждую овцу надо было платить.

— Вот тебе Дружок, — приговаривал старик-чабан, отдавая мне щенка. — Помощник.

И объяснил, как Дружка воспитывать, чтобы он ко мне привязался и меня слушался, умел выполнять команды.

— Но, знаешь, тебе понадобится много времени, чтобы добиться успеха, — предупредил старик.

Меня это не испугало. Я так был рад Дружку! Он оказался ласковым, смышленым и так самоотверженно нас охранял! Щенок, он сам еще боялся волков, но яростным лаем их отпугивал.

Я быстро освоил приемы дрессировки: сообразил, в чем тут дело, как установить эту связь — между приказом и выполнением, когда нужно лакомство дать, а когда проявить строгость, наказать. Старый пастух был опытным дрессировщиком, но и он удивился, как быстро мой Дружок стал ученой собакой.

Увидев, что пастуху с таким помощником и легче и надежнее, особенно по ночам, я приобрел и воспитал еще трех щенков.

Дело у меня пошло. Сторожа мои верные — всегда ушки на макушке. Один из них — разводящий. Вот я покормил собак и говорю: «На службу!» Разводящий поднимается, смотрит на остальных и идет. А они — за ним! (Вначале я сам собак разводил. А потом, когда они усвоили, что за верную службу я утром их обязательно чем-нибудь угощу, уже сами, лишь только стемнеет и я скомандую: «На пост!» — расходятся по своим местам.)

А Дружок оставался возле меня. Он стал уже большой и сильной собакой. Если овцы были в опасности, он вместе со мной набрасывался на волков. Конечно, охранникам моим доставалось: волки кусали их, рвали, но верные мои помощники все же одерживали верх.

Я убедился тогда, что собака станет тебе надежным другом и помощником, если ты вложишь частицу души в ее воспитание. С той далекой поры и полюбилось мне работать с собаками. Благодарная это работа. Собака понимает, что ты о ней заботишься. Она, пожалуй, все понимает и никогда тебя не подведет. Став пограничником, я в этом еще больше уверился. Сейчас я и представить себе не могу, как бы я по ночам работал на границе без Ингуса.

Любил я ночные дозоры. И ночную тишину, в которой каждый звук кажется таинственным. Умей только уловить его и понять, и тогда темнота для тебя не помеха.

Идем мы с Ингусом по дозорной тропе, оба в слух обратились, но ничего, кроме собственного дыхания, не слышим. Вдруг невдалеке хрустнула ветка.

— Слушай! — тихонько приказал я Ингусу.

Снова хруст, но уже дальше от нас. Ингус потянул меня в сторону сопок. Побежали. Сначала кустарником, потом лесом.

Я за Ингусом едва поспевал. Но не по этой причине время от времени его останавливал, а для того, чтобы осмотреть траву, прислушаться.

Нарушители (а то, что это не один человек, я понял сразу) были, видно, людьми опытными: двигались быстро, ориентировались уверенно. Бывали в здешних местах? Мы с Ингусом одолели уже не один километр, а незнакомцев этих все не догоним.

Бегать нам с Ингусом — не привыкать, но с первым потом пришла и первая усталость. Превозмочь ее несложно. Я сбросил сапоги и побежал в одних носках. Чуть позже оставил на земле следовой фонарь, а за ним и кожаную куртку. Имея такую собаку, вполне можно себе это позволить. Ингус потом вещи мои найдет.

Бежим дальше. Вот и второй пот — липкий, со слабостью до тошноты. Надо и эту усталость одолеть. А потом придет третья…

В том, что преследование будет долгим, я не сомневался. Судя по темпу движения, нарушители намеревались за ночь как можно дальше уйти от границы, днем отсидеться в тайге, а следующей ночью добраться до железной дороги. Сколько мы пробежали? Пошла почти непроходимая таежная чащоба. И вдруг…

Я остановился, словно натолкнулся на невидимое препятствие. Почувствовал, что где-то рядом люди — не один, не двое даже. Вступать с ними в схватку? Но у меня только маузер, они же все, несомненно, отлично вооружены.

Сколько их все-таки? Я решил определить. Мы с Ингусом тихонько двинулись вперед, пробираясь еловым сухостоем-подлеском. Стволы освещал лунный свет, ковер из еловых иголок позволял ступать мягко и бесшумно. Вот подлесок заметно поредел. Взору открылась большая поляна. И там, впереди, я увидел движущиеся силуэты. Один… Два… Нет, три! Да, нарушителей было трое.

Они перешли на размеренный шаг, видимо, уже не опасаясь погони. Шли спокойно, хотя третий, замыкающий, часто оглядывался. Пока неизвестные пересекали поляну, мы с Ингусом обежали ее стороной. Схоронились за деревом, наблюдаем.

Углубившись в лес, нарушители решили передохнуть. Один из них, самый высокий, держа в руках парабеллум, устало привалился спиной к дереву. Двое других прикуривали, поглядывая на поляну.

Тут я и объявился — из-за дерева громко крикнул:

— Бросай оружие!

Высокий выстрелил в темноту, наугад, и тут же выронил свой парабеллум. Он, словно загипнотизированный, смотрел, как я вышел из-за дерева, целя в него из маузера. Спутники его, побросав папиросы, метнулись в разные стороны.

— За ними! — приказал я Ингусу.

Связав остолбеневшего от неожиданности нарушителя, я поспешил на помощь другу моему. Ингус свалил с ног одного из убегавших. Мне осталось связать его и подтащить к дереву, где уже лежал высокий. Оставив собаку охранять задержанных, я устремился в чащу. Там трещали кусты — это продирался сквозь подлесок третий нарушитель.

Он отчаянно петлял по лесу: свернул к ручью, побежал по воде, но ручей, сделав резкий поворот, как раз и привел его к месту недавнего перекура. Я спокойно поджидал бежавшего, прячась за деревом. Задержать его было достаточно просто.

Теперь нарушителей предстояло обыскать. Держа в одной руке маузер, другой я проверил карманы только что пойманного; отбросив ногой его оружие подальше, я развязал и обыскал второго. Обоим приказал повернуться ко мне спиной и стоять с поднятыми руками. Ингус рычал, следя за каждым движением задержанных. И вот, только я подошел к третьему нарушителю и поставил его на ноги, он, вскинув связанные руки, резким движением обрушил их мне на голову. Я зашатался, перед глазами поплыли круги. Ночные «гости» втроем набросились на меня, нанося удар за ударом. Собрав силы, я вырвался из цепких рук, одному дал подножку, другого ударил наотмашь. И все же силы были неравные.

Что бы я делал, если бы не верный мой Ингус? Увидев, что хозяин попал в беду, он бросился в гущу схватки: кусал, рвал навалившихся на меня бандитов, а они, разъяренные, ожесточенные, будто и не замечали боли. Вот в руке у одного из них сверкнул нож. «Ну все, конец!» — подумал я. И в этот момент нож полетел в сторону, потому что Ингус успел схватить бандита за запястье, потом, прыгнув моему врагу на плечи, вцепился ему в шею. Воспользовавшись моментом, я нащупал в траве свой маузер и выстрелил в упор в одного из нарушителей. Двое других бросились в кусты.

У меня не было сил подняться. Кружилась голова. Волосы, лицо, гимнастерка — все в крови.

— Ингус! — позвал я.

Ухватившись за шею собаки, я кое-как поднялся. «Нарушители уходят! — эта мысль не давала мне покоя. — Нельзя упустить их…»

— След, Ингус! — я пристегнул поводок к ошейнику, и мы побежали, если это можно было назвать бегом.

Одного мы догнали в перелеске. Оглянувшись на треск сучьев, бандит замер на месте. Меньше всего он ожидал увидеть меня живого — такого страшного: слипшиеся от крови волосы, лицо в кровоподтеках.

— Сдаюсь, — прошептал он заплетающимся от ужаса языком.

Я заставил его бежать впереди себя, следом за Ингусом: мне ведь теперь нужно было ловить второго нарушителя. Но, видно, этот не так меня понял. Пробежав сотню метров, он бросился на землю, стал кататься по траве:

— Убивай сразу, дальше не побегу!

Пришлось его связать. Только я с ним управился — услышал треск ломаемых веток. Бросился на звук, и тут прямо на меня выбежал его приятель. А за ним — товарищи мои, пограничники. Они, оказывается, искали нас с Ингусом, шли по нашему следу, потом побежали на выстрелы.

Нужно еще было подобрать тех, других: связанного и убитого. Повернули к поляне. Вот и приметное дерево, где только что оставил я лежать бандита. Примята трава, а его нет как нет. Оглядев место, я обнаружил обрывки веревки и понял, в чем дело: он подкатился к дереву, сломанному бурей, и перетер веревки об острый край расщепа.

Товарищи решили было идти за нарушителем без меня, но я не согласился. Омыл лицо в речке — как будто легче стало. И мы двинулись по следу.

Нарушитель, очевидно, выбился из сил. Он то и дело останавливался, отдыхал, прислонившись к дереву. Вот-вот мы должны были его настичь — и вдруг потеряли след. Как обычно в таких случаях, стали искать по кругу, все время расширяя его. Безрезультатно! Спрятаться нарушителю вроде бы негде. Так где же он?

И вдруг Ингус, круживший между деревьями, залаял, глядя вверх. Я тоже поднял голову и увидел: на ветвях раскидистого дерева недвижно лежит человек.

— Спускайся! — крикнул я и постучал по стволу.

Нет ответа! Может, потерял сознание?

Пришлось лезть на дерево. Лазутчик так и не пришел в себя — ни когда мы его снимали с дерева, ни потом. Его напарник стоял тут же, с усмешкой поглядывая на своего товарища, находившегося в столь плачевном состоянии.

— Чего смотришь? — окликнул его кто-то из пограничников. — Бери друга своего на спину и неси.

На развилке дорог нас ждала подвода. Лишь только мы увидели ее, сзади что-то глухо стукнулось о землю. Приотставший диверсант перебросил через голову обессилевшего напарника, да так, что сразу убил его.

— Ты что! — рванулся я к бандиту.

— Это все он, — закричал тот. — Я не хотел идти, меня заставили!

Я задыхался от ярости и досады. Ведь убитый, и правда, мог быть в группе главным. А может быть, как раз наоборот? Попробуй теперь дознайся…

У подводы сделали привал. Тут только я ощутил, как основательно поколотили меня нарушители: содранная кожа саднит, кости ломит, голова свинцовая. А Ингус? Сидит рядом, поскуливает — тихонько, жалобно. И все время облизывается. Я раскрыл ему пасть и увидел, что друг мой ранен: выбит зуб и язык рассечен надвое. Видно, когда схватил за руку нарушителя, занесшего надо мной нож, поранился.

Так Ингус впервые спас меня.