2

2

В Хабаровск, в окружную школу служебного собаководства, я прибыл с опозданием. Не моя в том была вина, но изменить что-либо было теперь невозможно: в школе, оказалось, уже укомплектованы отделения, взводы, роты, все собаки закреплены за курсантами.

Начальник школы собрал нас, опоздавших, и объявил: все, кто остался без собаки, будут откомандированы в свои части.

Для меня это был удар. Я ночей не спал и места себе не находил, но волею судьбы все сложилось не так уж плохо. Откомандировать нас не откомандировали, но оставили в школе для выполнения хозяйственных работ. Я и этому был рад. А тут еще раз вмешался в мою судьбу Его Величество Случай.

Я был дежурным по школе. Стояла летняя ночь. Трещали цикады, помигивали в вышине звезды. Мирно так было: ночь овевала душу глубокой своей тишиной. Терпко, медово пахли ночные цветы. Я вдохнул полной грудью чудесный воздух, прошелся по двору и почему-то решил выйти за ворота.

Вышел — и слышу… Я не поверил своим ушам: без сомнения, это был писк щенков! Я нашел их под мостом, в репейнике, — два пушистых комочка тесно прижались друг к другу, но согреться не могли, да и голод их донимал, наверное.

Я принес щенков в школу и спрятал. Спросил у повара, не осталось ли чего от обеда. Он дал мне супу. Я накормил щенков, после дежурства их проведал и еще раз накормил.

О своей находке по команде решил не докладывать. Только повару во всем признался, и он вошел в наше положение — регулярно снабжал моих питомцев остатками супа. Не очень разнообразный рацион, но все же! При первом удобном случае я отпросился в городской отпуск. Дело это обычное: нужно же приобрести солдату кое-какие необходимые в его жизни мелочи. Но цель моя на этот раз была другой. В городе я договорился с одной старушкой, что она будет продавать мне молоко. Я заплатил ей вперед из той суммы, на которую должен был приобретать необходимые предметы туалета. А дальше действовали мы, как в детективе: старушка эта наливала в бутылку молоко и приносила к забору школы, я перебрасывал через забор веревку, она привязывала к ней бутылку, я тянул веревку и забирал молоко. Так это ловко у нас получалось, что ни разу нас не заметили.

От дополнительного питания щенки мои быстро пошли в рост. Меня это радовало, но и заботило одновременно. Дело тут было вот в чем. Своих питомцев я разместил в заброшенных клетках, где хранился списанный инвентарь. Никто, кроме меня, в те клетки не заглядывал, а я в дневное время только пищу щенкам приносил — выгуливал их, занимался со своими собачками по ночам. Они смышлеными были: быстро усвоили свои клички и уже научились выполнять некоторые команды. Ободренный успехом, я самовольно перевел щенков в вольер, где размещались все остальные собаки, — там были свободные клетки. И их сразу же обнаружил ветеринарный врач. Он каждый день осматривал собак — проверял, здоровы ли. Обнаружив «пополнение», шум поднимать не стал, решив выяснить, кто же нарушил строжайший запрет. Следил днем и даже ночью не поленился устроить засаду. Я же, когда все легли отдыхать, ни о чем не подозревая, подошел к клеткам, вывел щенков и начал с ними заниматься. Тут и возник передо мной наш грозный ветеринар.

Доложил он о своем «открытии» по команде. Вызывает меня начальник школы:

— Кто тебе разрешил принести этих щенков? А если они больны? Если от них все наши собаки заразятся?

На мое счастье, к этому моменту щенки уже прожили в школе двадцать дней, а это — полный карантин. Начальник школы вынес мне порицание, но щенков разрешил оставить. Он и сам видел, да и наш сердитый ветеринарный врач подтвердил, что щенки хорошие. Никого тогда не остановило, что мать моих щенков дворнягой была. В школе нашей, как и по всей границе, породистых собак не хватало. Закупленных за границей восточноевропейских овчарок содержали в питомниках для разведения, а для работы редко кому настоящая овчарка доставалась. Очень многие занимались тренировками с собаками местных пород, то есть с метисами, и даже с лайками. Вот и у меня метисы были, а это вносило элемент неизвестности: что за собаки из таких, беспородных, вырастут? Люди опытные, такие, как начальник школы, в подобных вопросах разбирались, конечно.

— А знаете вы, курсант Карацупа, какой породы щенки? — спросил он меня однажды, и в глазах его я увидел веселые искры, живой интерес, усмешечка тоже там была. — Вы что-нибудь понимаете в экстерьере, в масти?

— Так точно. Понимаю, — ответил я.

— Ах, так! — еще более насмешливо глянул он. — Ну и что же это за порода?

— Помесь восточноевропейской овчарки с кем-то…

— Восточноевропейской? — перебил он, выражая крайнее удивление, но видно было, что начальник школы доволен: действительно в метисах моих была кровь восточноевропейской овчарки, и знатоку нетрудно было это заметить. — А что вы знаете о восточноевропейской овчарке?

Чувствовалось, что разговор вызывает у него все больший интерес. Не успел я и рта раскрыть, как он сам с азартом начал отвечать на свой вопрос:

— Так вот. Восточноевропейская овчарка была завезена в Россию в тысяча девятьсот четвертом году. А в девятьсот пятом, извольте знать, ее приняли уже в войска в качестве санитарной собаки. Шла русско-японская война. Вас тогда еще на свете не было. А я, дорогой мой, очень хорошо это время помню. В тысяча девятьсот седьмом году восточноевропейскую овчарку уже регулярно использовали на границе: тогда у нас в России появилась служба розыскных собак…

Начальник школы увлекся. Это был замечательный знаток своего дела, любивший собак чрезвычайно, — он мог часами о них рассказывать.

— Прекрасная порода! Выше среднего роста, крепкого и сухого сложения, — он вдруг спохватился: — А вы-то что же? Ну-ка, продолжайте.

— Туловище длинное, с крепким, массивным костяком, хорошо развитой сухой мускулатурой, — слово в слово, как написано в книге, отвечал я.

— Ну а морда? Морда какая?

— Морда клинообразная, сильная, с крепкими челюстями, с сухими, неутолщенными, плотно прилегающими губами…

Начальник школы был очень доволен. Разговор этот решил судьбу моих щенков, да и мою тоже. Нас допустили к занятиям.

Но если начальнику школы щенки действительно понравились, то у товарищей я такого понимания не встретил. «Ты с ними только опозоришься», — говорили они. Не обошлось, конечно, и без насмешек.

Чему тут удивляться! Суровое время, суровые люди. Но уважали они тех, кто прошел школу жизни. Помню, как знакомился я с инструктором учебного пункта Ковригиным: загорелое, обветренное лицо, сдержанная сила и обстоятельность в каждом движении.

— Думаешь, с собаками полегче будет? — жестко глянул он на меня — вовсе не статного, даже тщедушного на вид. И как тебя на границу взяли?

Я молчу.

— А ты знаешь, что инструктором с розыскной собакой на границе работать труднее всего? Тут хоть дождь, хоть ураган или, например, темень кромешная, а ты беги по следу — час, два, всю ночь. И уставать нельзя, останавливаться нельзя — нарушитель тебя ждать не будет. А потом еще и брать тебе этого нарушителя придется. Такая жизнь! Да ты хоть следы-то когда-нибудь изучал? Ты о собаке хоть какое-то представление имеешь?

— С шести лет сиротствовал, стадо пас, — отвечаю ему. — Разве пастух без собаки обойдется? Отбившихся овец с собакой искал. Тогда и следы изучать начал.

Он посмотрел на меня пристально и вдруг говорит:

— А ну, покажи руки!

Глянул на мои широкие, задубелые от работы ладони, потом снова на меня, бойца худосочного, посмотрел. И, видно, взгляд мой показался ему тяжелым.

— В глазах у тебя что, льдинки, что ли? — усмехнулся Ковригин. — Ничего себе взгляд! Гипнотизировать, значит, нарушителей будешь? Это годится. Так говоришь, собаку себе представляешь?

— Дружок у меня был, дрессированный, — объяснил я. — Волков не боялся.

— Дружок, значит? — улыбнулся Ковригин. — Имя для дворняжки. Для боевой пограничной собаки нужно кличку построже, покороче — и чтобы окончание звучное было, четко произносилось. Ты, брат, я смотрю, почти готовый пограничник. Может, и по следу с собакой ходил?

— Ходил и по следу, — ответил я.

Ковригин расхохотался. Разгладились суровые морщины на лбу, и глаза его потеплели.

Потом он следил за моими успехами и помогал мне, но так, что я не всегда об этом знал. Позже все это выяснилось. Я уже с границы письма ему писал, благодарил за науку и за поддержку: его поддержка мне тогда понадобилась…

Щенки мои подрастали, крепенькими становились. Они были очень похожи. Я-то их различал, а остальные только по кличкам ориентировались. Одного щенка я назвал Ингусом, другого — Иргусом. Ингус стал вскоре моей собакой, а Иргуса я передал своему товарищу, Косолапову, — у него поначалу собаки тоже не было.

В воспитании Ингуса помогал мне командир взвода Коростылев. Он замечал и старание мое, и любовь к животным, но когда видел моего щенка — уши висят, живот чуть ли не по земле волочится, — улыбался невольно.

— Первое дело, — объяснял он, — приучить собаку спокойно носить ошейник и поводок.

Но Ингус именно этого и не хотел делать. Он визжал, вертелся, валился на землю и все время старался сбросить с себя ошейник. Я терпеливо сносил все его проказы и постепенно добился своего.

Мы, курсанты, выходили на занятия в поле, километров за пятнадцать от нашей школы. Шли пешком, барьеры и все дрессировочные предметы несли на себе или же везли на подводе. Я тогда еще не знал, что собак, а тем более щенков, нельзя кормить перед занятиями. Ингус наедался и быстро, еще в дороге, уставал. Приходим на место, надо работать, а он отказывается. С грехом пополам отзанимается, а обратно я его на руках несу. Все смеются: «Смотрите, смотрите, сыщик сыщика на руках несет». Я насмешки сносил терпеливо. Верил, что будет и на нашей улице праздник.