Глава 9 Пруденс

Глава 9

Пруденс

Один день в начале июня отличался для Сары от всех остальных дней в году. Она всегда проводила его, снова и снова прослушивая одни и те же две песни. Первая песня — одной из любимых Сариных групп, и мужчина, который поет, спрашивает: если он тебя полюбит, обещаешь ли ты (не ты, а «ты» из песни) быть верной? Вторую песню исполняет женщина. Она просит, чтобы приглушили свет и она могла протанцевать всю ночь напролет. Хотя сама Сара никогда не танцевала, когда слушала эту песню, и свет никогда не приглушала. Она доставала из металлической коробки, которую хранила в шкафу, старые сухие цветы и ложилась на диван с подушкой, которую Анис сшила для нее из свадебного платья. Подушка была покрыта черными пятнами. По словам Сары, это пятна от воды — давным-давно платье попало под дождь.

Хотя подушка уже утратила свою красоту — несмотря на то, что ее доставали всего раз в год, — она очень много значила для Сары. Та перебирала пальцами ее ткань, пока играла музыка, а потом растягивалась на диване вздремнуть. Я сворачивалась рядом с ней клубочком, тыкалась макушкой ей в руку, пока она не начинала меня гладить и чесать за ушками, как мне нравится. Я понимала, что она заснула, по тому, что ее рука переставала двигаться и оставалась лежать у меня на спине. И тогда я сама засыпала, вытянув одну лапу и положив ее Саре на плечо.

Сегодня я обнаружила эту подушку в одной из коробок Сары. Она лежала между связкой скрученных в рулон афиш и парой небольших сдвоенных барабанов — бонго, на которых мне иногда играла Сара. В эти моменты она смеялась и называла меня «продвинутой» кошкой.

Мне пришлось воспользоваться всеми лапами и вытащить подушку, чтобы я могла на нее лечь и подумать о Саре, о ее словах: если вспоминаешь человека, он всегда будет с тобой. Но когда я открыла глаза, Сары нигде не увидела.

Я не понимаю, почему этот день в июне так важен для нее, и не знаю, наступит ли он скоро или уже прошел. По-моему, это праздник только для Сары, а не для остальных людей, потому что единственное, что изменяется ближе к концу июня — дни становятся длиннее, а Лаура с Джошем все чаще включают кондиционер. В Нижнем Ист-Сайде холодный воздух выходил из ящика, который висел в гостиной на стене. Если я прижимала к нему ухо, то слышала, что происходит на улице, а иногда улавливала и щебетание птиц, которые вьют гнезда по ту сторону стены. Я очень расстраивалась, слыша птичий щебет, но не имея возможности схватить птичку. Но еще более расстраивалась Сара, которой приходилось стучать рукой по коробке, чтобы птицы улетели. Она говорила, что их перья забиваются в мотор, который нагнетает холодный воздух.

Здесь холодный воздух выходит из отверстия под потолком. Воздух дует до самого пола, а иногда неожиданный порыв щекочет мне уши — мне приходится чесать за ушами передними лапами. В те дни, когда Джош никуда не ходит с детенышами, он делает воздух прохладнее, чем понравилось бы большинству кошек (включая меня). Но когда он не видит, Лаура поворачивает маленькую круглую ручку на стене в гостиной и делает воздух теплее. Она как-то сказала, что это дорого — постоянно пускать холодный воздух (в Верхнем Вест-Сайде даже за воздух следует платить деньги?), но Джош ответил, что днем слишком жарко.

Я постоянно жду, что Лаура будет говорить о Саре, как говорила на День матери. Возможно, она вспомнит тот июньский день, который был так важен для Сары, и поднимется наверх, как это сделала я, чтобы просмотреть содержимое ее коробок в поисках подушки из свадебного платья. Но, кроме меня, только Джош проводит время в моей комнате, да и он заходит только за тем, чтобы изучить черные диски Сары, найти музыку, послушать, а потом все вернуть назад до прихода Лауры. Я мечтаю о том, что он поставит одну из двух особенных песен Сары, но пока он не ставил.

Жаль, что я не могу придумать, как заставить Лауру опять заговорить о Саре. Иногда, когда я смотрю на нее, то забываюсь и мне начинает казаться, что я смотрю на Сару. Она называла это «игрой света»: иногда на лице Лауры на мгновение появляется особое выражение, или же угол, под которым я вижу изгиб ее ресниц, почти превращает ее в Сару. Но я не знаю, то ли это потому, что Лаура на самом деле очень похожа на мать, то ли я просто начала забывать, как выглядит последняя. Я ловлю себя на том, что наблюдаю за Лаурой, как раньше наблюдала за Сарой. Ее волосы на солнце меняют свой цвет, подбородок начинает немного подрагивать до того, как она начнет смеяться над моими проделками; я вижу ее длинные пальцы (которые иногда приятно чувствовать на своей спинке), когда она бросает мне поиграть крышку от бутылки или пластмассовую соломинку. Я заметила, что запах Лауры сильно смешался с моим, что особенно сбивает с толку — потому что это Сара должна пахнуть мною и быть Моим Самым Важным Человеком.

Иногда я ловлю себя на том, что в груди утихла боль оттого, что Сары нет рядом. Мне приходится напоминать себе об этой боли — как бы больно ни было, — потому что мысли сами по себе ничего не значат, если телом этого не чувствуешь. А если мне суждено забыть о Саре? Я уже слишком многого не помню. Я вспоминаю тот первый раз, когда Лаура ко мне прикоснулась и дала мне платье Сары, и нашу первую встречу, когда я еще была котенком. Знаю, у меня с Сарой было много таких «в первый раз», но Сара давным-давно исчезла. Временами мои воспоминания о ней были такими четкими, как будто я видела ее только вчера. А бывало, как бы сильно я ни зажмуривалась и ни пыталась вспомнить — не помнила ничего. Образ Сары, ее теплота и нежность, красивое пение — эти воспоминания уже не вызывают в моей груди и животе никаких чувств.

Я жалею, что не могу спросить у Лауры, как много она помнит о Саре. Помнит ли она, как Сара пахнет? Я-то помню, но, вероятно, лишь потому, что ею продолжают пахнуть вещи в коробках. Они не смогут пахнуть Сарой вечно, однако что мне тогда делать? С каждым днем запах становится все слабее.

Я заметила, как Лаура иногда держит фотографию Сары. Она пристально смотрит на нее несколько мгновений, потом ставит назад, на ее лице вопросительное выражение, как будто она хочет узнать что-то, что, по ее мнению, можно узнать, если достаточно долго смотреть на фотографию. Если она слышит, что в комнату входит Джош, то быстро ставит фотографию назад и отходит от нее подальше. Неужели Лауре тоже тяжело оттого, что она так мало помнит о Саре, теперь, когда ее так долго нет?

Как тяжело, когда Сары нет! Теперь, когда я теряю даже свои воспоминания, кажется, что она уходит снова и снова. Лаура, вероятно, единственный человек, который может мне с этим помочь. Но Лаура не заговаривает о Саре.

Два дня в неделю Джош ездит на метро в Вашингтон-Хайтс, где живет его сестра, чтобы позаботиться о детенышах. Он всегда пахнет, как они, когда возвращается домой, — фруктовыми леденцами, картофельными чипсами и приторной жевательной резинкой. Еще он хорошо пахнет уличным воздухом, как обычно пахла Сара, когда возвращалась домой после одной из своих длительных прогулок по Нижнему Ист-Сайду, которые она так любила совершать в хорошую погоду. Даже когда Джош на целый день покидал дом, уходя на работу, по возвращении от него не пахло улицей так сильно, как сейчас.

Джош любит брать детенышей в так называемые «культпоходы». Сперва я немного ревновала, потому что знаю, как сильно мне бы хотелось отправиться в поход. Я никогда в походе не была, но видела по телевизору. Повсюду простирались огромные поля травы и заросли деревьев, и, хотя не могу почувствовать все те удивительные запахи, которые, я уверена, там витают, уже по картинкам на экране я вижу, что нет конца и края вещам, которыми можно было бы там заняться.

Но за исключением того раза, когда они ходили на Большую лужайку в Центральном парке, места, которые они посещали, совершенно не напоминали походы. Однажды Джош отвел их в Музей естественной истории, а в следующий раз — в какое-то закрытое помещение, где они могли расписать собственные керамические тарелки и горшки.

Между звонками по поводу поисков новой работы Джош звонит знакомым людям, у которых есть детеныши, пытаясь придумать новые развлечения для Эбби и Роберта.

— Я подумываю на следующей неделе отвезти детей в Нижний Ист-Сайд, — как-то вечером говорит он жене.

Брови Лауры ползут вверх и сходятся на переносице.

— Серьезно?

— Мы не собираемся на Четырнадцатую улицу на Манхэттене, — сухо обещает Джош.

Похоже, Лауре идея не по душе. Хотя я не знаю, почему — мне мысль о том, чтобы вернуться в Нижний Ист-Сайд, кажется восхитительной. Может быть, где-то там меня ждет Сара! И даже если не ждет — даже если просто продолжает заниматься тем, за чем ушла, — держу пари, что все эти знакомые запахи Нижнего Ист-Сайда заставят меня вспомнить о Саре все.

Я понятия не имею, как попросить Джоша взять меня с собой, если он решит отправиться в Нижний Ист-Сайд, но пытаюсь ему намекнуть: запрыгиваю в холщовую сумку с «припасами» — играми и пакетиками фруктовых соков, — которые он всегда берет с собой, когда проводит время с детенышами.

Иногда мне приходится вытаскивать из сумки маленькие игрушки и салфетки в мягкой упаковке и бросать их на пол, чтобы освободить там местечко для себя (до сих пор удивляюсь, насколько упитанной я стала). Джош всегда смеется, когда видит меня, свернувшуюся калачиком в своей сумке, — наружу торчит одна голова, но он всегда достает меня и ставит на пол. Глупо было позволять Джошу одурачить себя тогда с рыбой и идиотским пением и не зашипеть на него, когда он прикасался ко мне, потому что сейчас он, не колеблясь, поднимает меня на руки. Если бы он хотя бы на секунду заколебался, у него не было бы выбора — только оставить меня в этой сумке и взять с собой, куда бы он ни повел детенышей.

Джош смеется над моими поступками (как будто я здесь для того, чтобы развлекать людей!), но в последние дни он вообще смеется и улыбается намного чаще. Мне кажется, раньше я не слишком пристально следила за Джошем, чтобы заметить те незначительные изменения в его осанке и выражении лица, которые бы показали мне, насколько несчастным он стал, сидя постоянно в квартире. Люди любят проводить время с другими людьми. Сара всегда намного больше радовалась, когда рядом с ней находились я и Анис. Сейчас плечи Джоша напряжены уже меньше, чем сразу после того, как он потерял работу, и лицо его выглядит другим. Оно потемнело оттого, что он проводит время на улице, на солнце, и на носу у него появились крошечные коричневые веснушки.

— Я даже не ожидал, что мне настолько понравится проводить с ними время, — однажды вечером признается Джош Лауре.

— Уверена, им тоже нравится быть с тобой, — улыбается она в ответ.

Сегодня вечером они заказывают пиццу, так как Джош говорит, что слишком вымотался, бегая по жаре весь день, и даже думать не может о приготовлении ужина. Лаура тоже устала. Она опять допоздна бодрствует — ложится еще позже, чем раньше, когда я только стала здесь жить. Она не сидит за своими рабочими бумагами, и розовых следов на крыльях носа тоже не видать. (Может быть, нынче и на работе она не так много читает? На пальцах у нее теперь меньше чернильных пятен). Чаще всего она приглушает звук телевизора и бездумно таращится в экран, как будто о чем-то напряженно думает. Еще она начала класть небольшие кусочки еды рядом с собой на диван и подзывать меня: «кис-кис-кис», чтобы я подошла и съела. В большинстве случаев я не тороплюсь слезать с дивана, когда съедаю угощение. А потягиваюсь и устраиваюсь на нем, чтобы крепко поспать, и в последнее время этот сон стал моим самым спокойным.

Лаура не кладет на диван кусочек пиццы с сыром (я обожаю пиццу с сыром!), когда они едят вместе с Джошем, но бросает его на пол. Обычно, когда нам доставляют пиццу, человек, который живет за конторкой на первом этаже, звонит по телефону и предупреждает, что к нам поднимается пицца. Однако сегодня вечером никто не предупреждал — поэтому, когда раздался звонок в дверь, Лаура сказала:

— Странно, наверное, Томас отлучился с поста. — Как бы там ни было, они с Джошем едят пиццу, чего я на их месте, естественно, не стала бы делать. Всегда плохо, когда нарушается заведенный порядок вещей, но когда изменения касаются еды — это хуже всего. Поэтому я не обращаю внимания на сыр, который Лаура с Джошем продолжают крошить на пол (как будто думают, что я стану есть следующий кусок, если не съела предыдущий!), и всецело посвящаю себя игре с пластмассовыми крышками от бутылок с содовой — гоняю их передней правой лапой вокруг кофейного столика.

— Чем вы сегодня с детьми занимались? — интересуется Лаура, пока они едят.

— Ходили в «Катц». Так захотелось солонины. — Джош делает глоток из своего стакана и ставит его назад на стол. — Потом немного прогулялись, зашли в «Альфавилль» на Авеню «А». — Он с любопытством смотрит на Лауру. — Ты знаешь это место?

Лаура перестает жевать, едва не подавившись, но Джош будто не замечает.

— Конечно, — наконец произносит она.

— Я так и подумал! «Evil Sugar» записали там свой первый альбом. — Джош посыпает кусок пиццы чесночной пудрой. — Я и представить себе не мог, как это дешево — снять студию звукозаписи. Они даже разрешают группам оставлять свои инструменты и оборудование, чтобы не приходилось платить втридорога за перетаскивание вещей туда-сюда. А еще у них есть специальные программы для живущих неподалеку ребятишек, которые интересуются музыкой. Там живут хорошие люди — настоящий клад для общества.

Лаура медленно пережевывает пиццу. Она пытается сделать так, чтобы ее голос звучал равнодушно, как будто она задает вопрос, который задал бы любой другой человек в этом месте разговора, но ей это не вполне удается.

— А почему ты вообще решил туда пойти?

— Подумал, что Эбби с Робертом захотят посмотреть на студию звукозаписи изнутри. Знаешь, дети любят такие вещи. Я раньше был знаком с одним из сотрудников студии, и оказалось, что он до сих пор там работает. Должно быть, он там живет. Отрастил себе бороду практически до колен. — Я пытаюсь представить себе человека без рук и ног, с длинной-предлинной бородой. Однако не успеваю я нарисовать в своем воображении картинку, как щеки Джоша становятся такими ярко-розовыми, что их можно назвать даже красными: — Знаешь, — продолжает он голосом, каким говорят люди, когда признаются в чем-то, по их мнению, постыдном, — я роюсь в старых пластинках твоей матери. И постоянно натыкаюсь в выходных данных на студию грамзаписи «Альфавилль».

На этот раз Лаура ставит тарелку с недоеденной пиццей на столик, поворачивается и смотрит мужу прямо в глаза. Но она не успевает ничего сказать, так как Джош торопится с оправданиями:

— Послушай, помнишь, в марте ты обещала, что мы пересмотрим пластинки твоей мамы. Я не стал настаивать. Я пытался предоставить тебе свободу самой решать, когда и что делать. Но, Лаура, эти коробки не могут стоять там вечно. Когда-то нужно решить, что ты хочешь оставить, а что выбросить или отправить на хранение. И я надеялся, — его голос стал тише, — мы станем использовать эту комнату по другому назначению.

Почему эти коробки не могут оставаться там? Кому они мешают? Как будто у Джоша в Домашнем кабинете мало собственного хлама. Почему в огромной квартире нельзя найти всего одну комнату для меня и моих вещей? Шерсть у меня на спине начинает вздыматься.

— Не знаю, Джош. — Я вижу, как черные центры глаз Лауры расширяются в приступе паники. — Пока… все так… нестабильно.

— В мировой истории люди заводили детей и при более сложных обстоятельствах, — мягко возражает он.

Сейчас они обсуждают другую тему, и я не понимаю, какую. Единственное, что мне понятно, — если Лаура не озаботится судьбой вещей в Сариных коробках, то Джош заставит ее их выбросить. Я отвлекаюсь, моя правая лапа, которая продолжает играть с пластмассовой крышкой, ударяет по стакану с содовой Джоша сильнее, чем я ожидала, и напиток выплескивается на столик.

Джош с Лаурой оба вскрикивают:

— Пруденс! — И вскакивают с места, чтобы принести из кухни бумажные полотенца. Я спрыгиваю на пол и припадаю к нему животом. Если честно, они сами виноваты в том, что оставили крышку рядом с полным стаканом, а потом отвлекли меня странными разговорами. И тем не менее люди склонны винить кошек в том, в чем на самом деле кошки не виноваты. Никто из них не подхватывает меня на руки, не целует в макушку, как это делала Сара, когда я перевернула полный стакан в Нижнем Ист-Сайде, но по крайней мере на меня и не кричат. Они только вытирают стол и выбрасывают грязные бумажные полотенца в мусорное ведро, которое живет на кухне. К тому времени, когда они вновь усаживаются на диван, я вижу, что Лаура решила сменить тему.

— Ну и как вам «Альфавилль»? — спрашивает она. Должно быть, таинственная тема, которую перед этим поднял Джош, действительно казалась ей опасной, потому что я-то видела, как ей было неприятно слушать рассказы Джоша об этом «Альфавилль». — Детям понравилось?

Джош не торопится с ответом, бросает на жену быстрый взгляд. Затем произносит:

— Понравилось. Хотя из рассказа знакомого я понял, что студии недолго осталось. Хозяин дома пытается продать здание. Жители расположенных выше квартир всячески этому противятся.

— Обидно, — говорит Лаура, причем в ее голосе слышна искренняя досада. — Но так иногда случается.

— Не знаю, — задумчиво протягивает Джош. — Такое чувство, что там что-то нечисто. Я решил завтра порыться в Интернете, может быть, что-то найду.

— Что ж тут странного? Недвижимое имущество частенько меняет хозяина. С этим ничего не поделаешь.

— Не знаю, — повторяет Джош. — Если сделка сомнительная, внимание прессы будет только на руку жителям. Кто, как не я, знаком с сотнями музыкальных журналистов! В любом случае, с чего-то нужно начинать.

— Но если там действительно какие-то «темные» делишки, — возражает Лаура, и я вижу, как усиленно она пытается придумать причину, по которой Джошу не стоит туда ввязываться, — неужели музыкальная пресса об этом еще не проведала?

— Вполне возможно, — отвечает Джош. — За последние лет десять «Альфавилль» редко попадала в поле зрения журналистов. Студия уже давно не выпускала ни одного значительного альбома. Теперь там по большей части записываются непрофессиональные и молодые группы, которые еще не заключили контракт со студиями звукозаписи. — Джош вытягивает руки над головой и зевает. — Устал как собака. Сегодняшняя прогулка по жаре меня доконала. Думаю, мне стоит принять душ.

Лаура улыбается и кивает, но, как только Джош отворачивается, улыбка сползает с ее лица. Потом она вздыхает и прочесывает пальцами волосы, как поступала Сара, когда думала о том, что было ей не по душе.

Я слышу, как в спальне Джоша и Лауры в душе льется вода, пока сама истово пробираюсь между коробками Сары. Понимаю, что не в силах остановить Джоша и Лауру, если они все-таки решат убрать их, но ведь как-то я должна этому помешать. Я запрыгиваю в коробки и начинаю там вертеться, переходя от одной к другой, выталкивая их содержимое на пол своим упитанным животом. Обычно я не приемлю даже мысли о том, чтобы доставать вещи из коробок, где им самое место, но сейчас особый, непредвиденный случай. Сейчас нужно волноваться о более важных вещах.

Неожиданно краем левого глаза я замечаю на полу крысу! Крысу! Огромную черную крысу с горящими красными глазами и длинным, тощим хвостом! Я не видела крыс (только в кошмарах) с того самого дня, когда потеряла своих братьев и сестер и когда мы с Сарой нашли друг друга. Я знаю, как легко я могу убить мышь, но крыса — совершенно другое дело! К тому же эта крыса — просто гигантская! Я поворачиваюсь к ней мордочкой, шерсть моя вздыблена, отталкиваюсь задними лапами и прыгаю, сбивая набок одну из Сариных коробок. Раздается ужасающий хруст. Сердце мое колотится, в комнате неожиданно становится очень светло, и я чувствую, что черные центры моих глаз сузились до невозможности.

Крыса не шевелится. Она просто сидит, совершенно неподвижно, даже усы не дергаются. Я подкрадываюсь к ней — спина моя все еще изогнута, а шерсть топорщится — и бью ее правой лапой по голове, тут же отскакивая назад. Но крыса продолжает сидеть неподвижно. Я опять медленно подкрадываюсь к ней, бью по голове, но та не шелохнется. На этот раз, когда бью, я на секунду задерживаю лапу. Крыса странная на ощупь. Моя шерсть начинает успокаиваться. Это не настоящая крыса. Подделка из чего-то мягкого и упругого.

Я слышу, как по лестнице поднимается Лаура.

— Пруденс, у тебя все хорошо? — окликает она. — Что здесь за шум? — Если я испугалась, когда увидела фальшивую крысу, что уж говорить о Лауре! Когда она входит и видит сидящую посреди комнаты крысу, ее лицо становится абсолютно белым и она кричит!

Я знаю, что фальшивка ничего ей не сделает, но все равно бросаюсь на защиту Лауры, давая ей понять, что ни одна крыса — живая или нет — к ней и близко не подойдет, пока я здесь!

Лаура так пронзительно визжит от ужаса, что ее слышит находящийся в душе Джош. Вот он, видимо, отдергивает занавеску, а потом топает по коридору.

— Лаура! — кричит он. — Лаура, что произошло? Что?

Джош вбегает в мою комнату и останавливается. С него продолжает капать вода, одной рукой он придерживает на талии полотенце. В другой сжимает бейсбольную биту, которую обычно держит у себя под кроватью. Но Лаура уже смеется, хотя и дышит тяжело, прижимая руку к месту, расположенному прямо над сердцем, которое, по-видимому, колотится, как у меня.

— Господи боже! — восклицает она. — Я подумала, что увидела крысу! — Она опускается на корточки, одной рукой поглаживает меня по голове, другой берет фальшивую тварь, чей резиновый хвост свисает у нее с руки.

— Что это? — спрашивает Джош.

Лаура вертит крысу в руке.

— Мама приносила из студии грамзаписи много добра. Чаще всего какую-нибудь ерунду — гелевые свечки, цепочки для ключей — и дарила ее мне. Это «чудо», — Лаура берет крысу за хвост, — она, наверное,получила, когда на компакт-дисках выпустили альбом «Горячие крысы».

— Фрэнка Заппы, — улыбается Джош, поворачивается и прислоняет бейсбольную биту к стене, потом убирает упавшие на глаза мокрые волосы. — Великий был альбом.

Лаура встает и смеется.

— Только не для меня. Эта вещь провела в моей комнате один-единственный день. Среди ночи я проснулась в полной уверенности, что вижу на комоде крысу. Маме пришлось несколько часов успокаивать меня, чтобы я опять смогла уснуть. На следующее утро она отнесла ее назад в магазин.

Я глаз не свожу с фальшивой крысы, свисающей с рук Лауры, когда Джош свободной рукой — не той, которой придерживает полотенце, — обнимает жену за плечи.

— Отдай ее Пруденс, — советует он. — По-моему, она хочет с нею поиграть.

Лаура кладет голову ему на плечо и поднимает на него глаза.

— Думаешь? — Теперь и Джош смотрит Лауре в лицо. Не отрывая взгляда от мужа, она бросает в мою сторону фальшивую крысу. — Держи, Пруденс, — бормочет она.

Джош продолжает обнимать Лауру за плечи, когда они выходят из комнаты. Я несколько раз вонзаю когти в фальшивую крысу. Но сейчас меня интересуют вовсе не глупые игрушки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.