3. А я всегда так разговаривал!

3.

А я всегда так разговаривал!

Мы живем в маленькой деревне в часе езды от Парижа на север. Наш дом стоит на окраине Компьеньского леса, знаменитого тем, что здесь охотились почти все французские короли. Традиция королевской псовой охоты, больше похожей на костюмированный бал, жива до сих пор: бешеный галоп поджарых лошадей, всадники в зеленых камзолах, оглушительный лай собак… Преследуют оленя. Гнать его нужно без устали, пока он не упадет без сил где-то в лесу.

За неимением короля, псовой охотой теперь ведает местная аристократия, которой, несмотря на годы правления социалистов, удалось сохранить свое состояние и положение в обществе. Клуб оленьих убийц возглавляет сам барон Ротшильд. Говорят, что он все еще хорошо держится в седле, несмотря на преклонный возраст. И еще говорят, что входным билетом в его клуб служит чек на сумму, равную пяти моим годовым зарплатам.

Местные «зеленые» часто организуют манифестации протеста и требуют раз и навсегда отменить эту жестокую традицию, но их усилия безрезультатны. Главным аргументом аристократов-охотников является так называемая «этика». Согласно ей, преследование может продолжаться не более четырех часов: если олень не сдается, его полагается великодушно пощадить и отпустить на волю. На самом же деле охотники меняют лошадей, собак и всадников, и чаще всего у оленя не остается никаких шансов…

Когда в начале марта охотничий сезон, наконец, закрывается, лесные звери смелеют и забредают в частные сады в поисках пищи. Однажды ранним утром наши соседи обнаружили у себя под окнами пару кабанов с выводком полосатых поросят. Семья смачно хрустела луковицами элитных ирисов, явно наслаждаясь их тонким вкусом. Соседской собаке тогда крупно повезло: хозяин едва успел поймать ее за хвост, когда та ринулась спасать вверенное ей имущество.

В наш сад кабаны не заходят: он огорожен прочной сеткой-забором. Зато часто забегает прочая лесная мелочь — ежи, мыши и хорьки: они копаются в мусорных мешках, которые мы безответственно выставляем с кухни прямо на террасу.

У соседей справа живет глуповатый йоркширский терьер, который оглушительно тявкает на нас из-за забора. Мы не знаем, как его зовут, потому что никогда не видели хозяев. У соседей слева есть толстая кошка, которая целыми днями лениво греется на солнце или ловит мышей, но явно из любопытства, а не от голода.

Наш сад больше похож на лес, но в начале марта в нем начинается буйное цветение всего того, что было беспорядочно посажено предыдущими жильцами. Крокусы цветут белым и голубым, ирисы — фиолетовым, нарциссы — желтым… Наверное, прежние жильцы скупали все, что кончалось на «сы»: во всяком случае, ни роз, ни тюльпанов у нас нет. Возле входной двери красуется странное дерево, на голых ветках которого сначала распускаются фиолетовые цветы, и лишь потом появляются листья. Подозреваю, что его название тоже заканчивается на «сы».

В тот понедельник наш дом впервые оглушил меня тишиной: я не услышала цоканья когтей по полу. Я присела на диван, и мой взгляд уперся в пустоту на его краешке. Я пошла, было, на кухню, но отсутствие собачьей миски резануло как по-живому. Решив сходить в лес, где дождь наверняка уже смыл следы ее лап, я решительно заперла за собой дверь.

Не успела я сделать и двух шагов, как к забору золотистым клубком подлетел соседский йорк.

— Привет, а где Юджи? — заорал он, вставая передними лапками на сетку забора.

— Ты разговариваешь?! — ахнула я и присела на корточки, чтобы погладить его по крошечной, размером с яблочко, голове.

— А я всегда разговаривал. Это ты мне не отвечала! Я думал, ты меня просто не видишь, поэтому встал на задние лапы и ору как можно громче!

— А-а-а! Теперь понятно. Нет, я тебя прекрасно вижу, — сказала я растерянно. — А ты не мог бы говорить потише?

— Запросто! — сказал он, немного сбавив громкость. — Так где же Юджи?

— Ее больше нет, — грустно ответила я и почесала его за ухом, заранее утешая.

— Как это — нет? — не понял он. — Ты ее отдала?

— Нет, она умерла.

— Как это — умерла? — разволновался йорк.

— Ну, как… — неопределенно сказала я, не желая вдаваться в грустные подробности. — Все рано или поздно умирают: и собаки, и люди, и другие животные… Тогда то, что от них остается, закапывают в землю, а воспоминания о них бережно хранят.

— Понятно, — задумчиво ответил йорк.

Он покачал головой, потоптался на месте, что-то бормоча себе под нос. Вид у него был расстроенный. Я подумала, что зря объяснила ему про смерть. Наверное, лучше было бы сказать, что Юджи вернулась обратно в Россию.

Вдруг он перестал топтаться и тревожно спросил:

— А ежи тоже умирают?

— Почему ты спрашиваешь? — удивилась я. — И при чем тут ежи?

— Ну, как «при чем»? — начал рассуждать йорк. — Вот, если еж вдруг умрет в нашем саду, то придется его закопать?

— Да, — кивнула я. — А ты уже где-то видел мертвого ежа?

— Нет, пока не видел, но я видел живого. Если он вдруг умрет, кто же будет копать ямку? — озабоченно закончил он.

— Теперь понятно! — улыбнулась я. — Ты думаешь, что ямку придется копать тебе?

— Конечно! — воскликнул он. — Как же я выкопаю ямку для ежа, если я сам с него размером?

Вид у йорка был очень обеспокоенный.

— Не волнуйся, — сказала я, — если ты вдруг найдешь мертвого ежа, обязательно скажи мне, и я сама его закопаю.

— Правда? Тогда ладно! — облегченно вздохнул он и удовлетворенно кивнул.

— Кстати, а как тебя зовут? — спросила я, пользуясь случаем.

— Робин Гуд де Форэ д’Алатт! — торжественно произнес малыш и благородно шаркнул ножкой. — А тебя?

— Ирина, — представилась я.

— Просто Ирина? — удивился он. — А как называется твой питомник?

— У людей нет питомников, Робин, у людей — фамилии.

— А-а-а! — протянул тот. — А у моих хозяев фамилия на мою похожа, поэтому я и решил, что они из питомника. Де-что-то-там-такое… А у тебя будет новая собака?

— Не знаю. Я пока еще ее не нашла.

— А ты мне скажешь, когда найдешь? А то мне общаться не с кем! — сказал Робин, скроив жалобную мордочку. — У нас еще кошка есть, но она меня игнорирует.

— Ну, раз кошка игнорирует, тогда точно надо собаку. Потерпи, ладно?

— Ты только побыстрее ищи, а то мне так не хватает друга!

— Если б ты знал, как я тебя понимаю…

Мы попрощались, и я пошла к лесу. Вокруг буйствовала молодая яркая зелень, и этот триумф жизни казался мне особенно неуместным, ведь я вчера потеряла лучшего друга.

Присев на скамейку, я нарисовала прутиком на земле длинноухий профиль. Тут в кармане застрекотал телефон. Определившийся номер был мне незнаком.

— Добрый день. Это питомник «Шато де Принцесс». Меня зовут Жюли. Вы оставили мне сообщение.

Голос ее был приятным, спокойным, неделовым. Меньше всего мне хотелось попасть на человека, делающего бизнес на собаках.

— Собственно, я только хотела узнать, есть ли у вас девочка шоколадного цвета, — сказала я.

— Есть! — радостно ответила Жюли. — Вам повезло! Она осталась последняя, пока не продана. Хотите посмотреть?

— Хочу. А когда?

— В четверг вас устроит? Вечером? Часов в семь?

— Хорошо, я приеду…

Договорившись о месте встречи, мы попрощались, и я осталась сидеть на скамейке в полной растерянности. Оставить сообщение — это одно, но получить конкретное предложение — совсем другое. Больше всего пугала необходимость принятия решения, на которое у меня теперь было ровно три дня.

К тому же, неумолимо приближались августовские каникулы: полгода назад мы задумали путешествие в Грецию, на остров Тинос — лучшее в мире море, вино и рыба. А щенок? Боже, куда я ввязываюсь… Я тут же перезвонила Жюли.

— Никаких проблем. Пусть она побудет у вас до начала августа, а потом я ее возьму обратно, до конца каникул… Если дадите мне ваш мейл, я перешлю последние фотографии малышки. Да, подумайте об имени: оно должно начинаться на «к»…

Я хотела посидеть в лесу еще немного, но любопытство, как всегда, победило. Вернувшись домой, я обнаружила в электронной почте фотографии моей будущей собаки. «Шоколадка» была сфотографирована с любовью, шерстка ее блестела, а глазки смотрели со свойственным всем младенцам потусторонним любопытством. Наверное, я назову ее Калинкой.

С трудом оторвав взгляд от беззаботно-счастливой щенячьей морды, я посмотрела в сад: знакомый холмик все так же чернел в глубине. В тот же вечер я посадила там цветы — розовато-лиловый вереск, символ бессмертия и красоты.