Теоретики

На Биофаке обучение велось по двум потокам: первое отделение называлось «Физиология и биохимия», второе — «Зоология и ботаника». Не надо быть великим мудрецом, чтобы догадаться, что студенты этих отделений друг друга несколько чурались. Нет, разумеется, никаких стычек и грубостей. Но…

Студенты первого отделения гордились тем, что занимаются «чистой наукой», то есть тонкими экспериментами, лабораторными исследованиями, и проникают в сущность живого аж до молекулярного уровня. А студенты второго отделения, в свою очередь, ко всей этой высокой науке in vitro (дословно «в стекле», «в пробирке», «в искусственных условиях») относились свысока, изучая живых существ in toto («целиком», «неповрежденными») и in vivo («в естественном состоянии»), проводя в поле, то есть в экспедициях, по много месяцев.

Первое отделение, устав двигать науку вперед, выходило в рекреации факультета в крахмальных халатах в талию и курило заграничные сигареты. Второе отделение грохотало по беломраморным лестницам ношеными кирзачами, распахнув засаленные ватники и дымя «Примой», а лучше того, «Беломором». Как вы понимаете, любовь не получалась, в лучшем случае нейтралитет.

— Полевики, мужичье, девятнадцатый век! — морщили носики на первом отделении. — Какая наука может быть в заповедниках? Там же лампы керосиновые и вообще…

— Теоретики, эстеты, не знают, куда еще электроды засунуть, все бы им лягушек резать… — сплевывали через губу на втором отделении.

Понятно, что сотрудники кафедр обоих отделений таких демонстраций себе не позволяли: все-таки взрослые, серьезные люди. Да и вообще, раз направление в науке существует, значит, оно продуктивно. Но все-таки легчайшее, почти неуловимое отчуждение между «полевиками» и «теоретиками» было и здесь.

И вот представьте себе мой статус. Учусь я на кафедре зоологии позвоночных: уж такие полевики, что дальше просто некуда. Зато работаю на кафедре физиологии высшей нервной деятельности — сплошь теоретики, куда ни глянь! Да и сама работа тоже такая, двойственная. С одной стороны, изучаем поведение волков — просто мечта для зоолога-полевика. С другой стороны, в экспериментах исследуем у этих самых волков уровень развития рассудочной деятельности. Правда, никого «не режем» и электрический потенциал клеток головного мозга не снимаем, но все-таки опыты, модели, искусственные условия.

Год я так работаю, другой… Чувствую, как-то меня братья-полевики начинают раздражать своей кондовостью и сермяжностью. Ну что, в самом-то деле, за пещерный подход к науке: просто Фенимор Купер в смеси с Сетоном Томпсоном?! Вышел в лес, увидел след, шерстинки-перышки приметил и по ним события восстановил. Этот сидел здесь, тот шел туда, первый второго съел… Кабанам свеклы в кормушку насыпал, ночь в засидке просидел, по теням их считая. Вот радость-то, да такой наукой еще при царе Горохе занимались.

Чтобы жизнь животных в природе изучать, надо талант следопыта иметь, терпение нечеловеческое, удачливость, наконец. И все равно, пока какой-то материал накопится, чтобы можно было однозначные выводы делать, вечность пройдет.

Нет, думаю, похоже, физиологи потолковее будут, чем наши. Выбрал тему для изучения, собрал группу животных, поставил опыт. Не получилось — повторил. Опять не получилось — изменил условия эксперимента. Сколько надо, столько и изучаешь, что хочешь, то и проверяешь. Одно слово — чистая наука: все изящно, доказательно и показательно.

Именно в таком настроении работаю в виварии, размышляя по ходу дела, какой бы такой красивый эксперимент по изучению поведения волков умудрить. Так чтобы все регистрировалось, повторялось и проверялось. И чего я вообще на полевую кафедру пошла?!

Тут звонок в дверь. Надо открывать, поскольку работницы вивария разбегаются по домам уже часа в два, а дежурного я сама отпустила. На пороге стоят две барышни, сразу ясно, физиологи или биохимики. По манерам и по виду судя, не студентки уже, а аспирантки — такие важные и многими знаниями отягощенные.

— Извините, — говорят, — мы с кафедры физиологии животных, нам нужна собака для экспериментов.

— Да всегда пожалуйста, идите в собачник и выбирайте.

Поводок выдала, довела до собачника. Пусть смотрят, откуда же я знаю, какого пола и веса собака им нужна. Ведь для физиологических опытов это очень важно. Дворняжки подопытные в вольерах прыгают, лают. Им развлечение — люди пришли, может, угостят вкусненьким или гулять поведут. Многие собачки тут не по первому году живут, каких на них опытов только не ставили, но все интереснее, чем в клетке сидеть.

Смотрю, замялись мои физиологини: «Не могли бы вы нам помочь. Нам нужен самец собаки, но как отличить его от самки, мы не знаем…»

Ну теор-ретики!