Глава 11 Пруденс

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 11

Пруденс

Целый день льет дождь. Внизу на тротуарах люди борются с ветром, вырывающим из рук зонты. Некоторые в конечном итоге уступают стихии и с отвращением выбрасывают зонты в мусорную корзину. В Нижнем Ист-Сайде наша квартира находилась довольно близко к улице, поэтому, выглянув в окно, я видела, идет ли домой Сара. Однако с этой высоты мне не разглядеть среди идущих по тротуару людей ни Лауры, ни Джоша. Не знаю, возникли ли у Лауры трудности с маленьким черным зонтом, который она прихватила сегодня утром, но домой она возвращается совершенно мокрая.

— Подожди минутку, Пруденс, — говорит она, когда видит, что я жду у двери. — Дай мне сначала снять мокрую одежду.

По дороге к лестнице она оставляет за собой маленькие мокрые следы.

Сегодня утром кто-то оставил открытым окно в моей комнате, и дождевая вода намочила занавески и натекла внутрь. Однако с удовольствием должна отметить, что в ящики Джоша немного воды попало, а все коробки Сары — сухие, хотя живут в этой комнате намного дольше. Сейчас здесь не так просторно, как раньше, но все равно места достаточно, чтобы я могла разбрасывать из коробок Сары безделушки, а Лаура — находить их и рассказывать мне истории.

Уличный воздух пахнет так, как «колбаска» с новыми четвертаками, которую приносят домой, чтобы кормить стиральные машины в Подвале, а это означает, что скоро ударит молния. Еще это значит, что в комнате осталось слишком мало нашего с Сарой запаха, но это уже не страшно. Слушать, как Лаура говорит о Саре, почти так же приятно, как вдыхать ее запах, — мои собственные воспоминания о Саре оживают, когда о ней рассказывает Лаура.

Временами она говорит совсем мало. Как-то мы нашли маленький полиэтиленовый пакет со старыми булавками — круглыми разноцветными штуками, которые люди временами прикрепляют к одежде. Лаура вытащила одну из кучи и сказала: «Как я умоляла маму купить мне этот значок с “Menudo”, после того как увидела такой у своей лучшей подруги Марии-Елены. — Она засмеялась. — По-моему, я носила его на рюкзаке целых две недели, пока он мне не надоел и тогда я оставила его в магазине». Вот и все, что она рассказала о булавках, прежде чем вновь спрятать их. Но в следующий раз она обязательно расскажет историю подлиннее. Чаще всего в рассказах Лаура упоминает Сару — и это лучшие минуты в моей жизни.

Сперва я волновалась, когда разбрасывала старые вещи из коробок, ведь Сара всегда говорила, что очень важно тщательно систематизировать прошлое. Разбрасывать вещи по полу — не значит систематизировать их. Но если я не буду показывать эти вещи Лауре, чтобы та поделилась своими воспоминаниями, у Сары вообще не будет прошлого.

Сегодня, когда искала, что бы показать Лауре, я обнаружила две белых коробки — одна поменьше, другая побольше, — похожие на те, в которые упаковывают вещи, когда один человек преподносит другому подарок. Когда рядом со мной на полу устраивается Лаура в тренировочном костюме, первой она открывает коробочку поменьше.

— Посмотрим, что ты сегодня нашла, — произносит она. Голос ее, который хрипел еще несколько дней после того, как она наорала на мужчину, разгонявшего голубей, опять стал нормальным. Джош настолько озабочен своими собственными делами, что даже не щурился, как делал обычно, когда видел, что Лаура говорит неправду. Может быть, он даже не заметил, как покраснели ее щеки. Не знаю, почему Лаура не рассказала ему о своем поступке, потому что ведь даже таким глупым созданиям, как голуби, нужно где-то жить — они так много времени проводят на этой крыше, что, должно быть, уже окутали ее своим запахом. Кто тот незнакомый человек, который пытался их прогнать? Я гордилась Лаурой, которая встала на их защиту, несмотря на то что и без ее помощи они бы вернулись на свои насиженные места.

Внутри маленькая коробочка была выложена пушком. В такой же пух был завернут предмет из гладкого потемневшего белого материала, который, как сказала Лаура, называется слоновая кость. Нижняя часть представляла собой пять длинных пальцев, верхняя — напоминала резной веер в завитушках.

— Это гребень, — объяснила Лаура. — Мама собирала волосы наверх и закалывала их гребнем. Она выглядела так изысканно и чарующе, я с трудом могла поверить, что это моя мама.

Раньше лицо Лауры при упоминании Сары всегда напрягалось, но сейчас ее губы расплываются в подобие улыбки. И голос нежен. Она поднимает штучку к свету и продолжает:

— Однако я не помню, чтобы видела у нее этот гребень.

Я, конечно же, не могу рассказать этого Лауре, но я-то как раз видела этот гребень. Однажды Сара показывала его Анис. Она рассказала подруге, что давным-давно этот гребень дала ей миссис Мандельбаум, с тем чтобы она подарила его Лауре на свадьбу. «Она надевала его на свою свадьбу, — сказала Сара. — Говорила, что это единственная подходящая “старинная” вещь, которую она может подарить Лауре». Сара призналась Анис, что собиралась отдать гребень дочери в день свадьбы, но ей не хватило духу, потому что Лаура всегда злится, когда упоминается имя Мандельбаумов. Анис было жаль Сару, она сказала: «Ты не можешь всю оставшуюся жизнь ждать, когда наступит подходящий момент, чтобы сказать все, что хочешь сказать. Нужно постараться и использовать возможности, которые уже предоставлены». Чудн? сравнивать Сару, которую знаю я, с Сарой из воспоминаний Лауры. Я вижу перед собой ту Сару, которая всегда знала, что именно и когда мне сказать. Лаура же помнит Сару, которая безостановочно говорила, но так и не сказала то, что хотела услышать ее дочь.

Теперь она кладет гребень в маленькую коробочку, а ее прячет в одну из больших коробок с вещами Сары, хотя и не в ту, где я изначально ее нашла. Дни идут за днями, и Лаура, похоже, «систематизирует» то, что мы просматриваем вместе. Что-то кладется в коробку, содержимое которой, вероятно, она хочет сохранить, как, например, этот гребень; остальное — в коробки, которые однажды она отнесет на мусорку, например, старые бланки заказов из магазина грампластинок или смешной барабанчик на палочке с прицепленными веревочками.

Белая коробка побольше, найденная мной, обмотана прозрачной липкой лентой, и Лауре приходится поддеть ее ногтем. Внутри коробочки много смятых бумажных салфеток и крошечные наряды, слишком маленькие даже для детенышей — вязаные свитерочки и шляпки, крошечные джинсовые пиджачки, украшенные серебристыми английскими булавками и неоновой краской из баллончика, малюсенькие юбочки и платья, порезанные футболки под стать пиджачкам… От одежек едва уловимо пахнет другой кошкой, чуть-чуть Сарой и еще кем-то, вероятно, Лаурой, когда та была маленькой.

— Бог мой! — На лице Лауры написано неприкрытое изумление. — Миссис Мандельбаум связала эти свитера для моей малышки Кэббидж Пэтч[19]. А Анис смастерила для нее наряды рок-звезды. — Когда она произносит имя Анис, я замечаю, как в ее глазах на секунду вспыхивает гнев, но так же быстро тухнет. — Я сказала маме, чтобы она выбросила все это, когда мне исполнилось одиннадцать. — Она смеется. — Я даже требовала. Хотела, чтобы она поняла — я больше не ребенок. — Губы, растянутые в улыбке, начинают дрожать. — Поверить не могу, что она хранила их все эти годы.

Я осторожно касаюсь лапкой ноги Лауры, ожидая резких движений в попытке меня прогнать, а потом забираюсь к ней на колени, чтобы оказаться поближе к крошечным нарядам. Я так усердно трусь о них щеками и головой, пытаясь избавиться от запаха другой кошки, а еще — вобрать в себя немножко запаха Сары, что цепляюсь застежкой своего красного ошейника за нитки, и Лауре приходится меня выпутывать. Почувствовав свободу, я вновь трусь головой о крошечные свитера, пытаясь воссоздать тот чудесный запах, когда мы с Сарой вместе. Лаура начинает нежно почесывать меня за ушком. Я закрываю глаза, кладу голову ей на ладонь и начинаю урчать. Она делает руку «ковшиком» и решительно-ласково проводит ею от самого кончика моего носа по голове и дальше, по спине, так, что у меня начинает приятно пощипывать кожу под шерстью.

Неожиданно мы слышим звон ключей у двери — это вернулся Джош. Если он возвращается домой так поздно, то, скорее всего, встречался с людьми, которые живут в том доме над студией звукозаписи, — по его словам, «собирает их рассказы». Мы слышим звук приближающихся шагов, Лаура отодвигает белую коробочку с крошечными нарядами. Через секунду в дверях возникает Джош — все его джинсы в дождевых каплях — и приветствует:

— Здравствуйте, дамы.

Джош продолжает иногда заглядывать в эту комнату и рыться в черных дисках Сары. Когда он так поступает, я больше не тревожусь, потому что перед этим он всегда тщательно моет руки и вообще относится к дискам с должным почтением. Я слышала, как он говорил Лауре, что ищет музыку, которую записывали в той студии звукозаписи. У Сары сотни черных дисков, поэтому ему необходимо время, чтобы просмотреть все. Однако он никогда не прикасается к вещам в Сариных коробках — если в них нет черных дисков, — в отличие от нас с Лаурой.

Но сейчас он нигде не роется. Он улыбается, как всегда, когда видит меня и Лауру среди вещей Сары. Он говорит:

— Я взял в «Дефонте» тунца. Хочешь половину?

— Откуда ты узнал? Я как раз думала о том, чтобы поужинать бутербродом с холодным тунцом! — улыбается в ответ Лаура.

Джош опирается плечом о дверной косяк.

— Ты помнишь, что через пару недель у нас годовщина свадьбы? Нужно устроить что-то грандиозное.

— Только не слишком дорогое, — отвечает Лаура.

— Как по-твоему, сколько первых годовщин свадьбы у нас будет? — удивляется Джош. — Я говорю о том, чтобы отпраздновать в ресторане, а не о неделе в Париже. — Он с надеждой смотрит на жену. — Соглашайся. Мы уже давным-давно не ходили в ресторан, а у меня еще осталось несколько оплаченных недель.

Он преподносит это как хорошие новости, однако по хмурому лицу Лауры понятно, что она не разделяет его энтузиазма. Она отвечает:

— Через минутку я спущусь ужинать.

Джош направляется в их спальню, а Лаура бросает крошечные одежки в белую коробку. А потом засовывает все в одну из Сариных коробок.

— Ты, наверное, тоже хочешь есть, — обращается она ко мне. И, почесав меня под подбородком, добавляет: — А позже тебя нужно хорошенько вычесать.

Секунду я смотрю на коробки Сары. Но потом, вспомнив о тунце и долгом приятном процессе вычесывания, следую вниз по лестнице за Лаурой.

Раньше Джош никогда не распространялся о своей работе, но теперь он готов говорить о ней, как только находит «свободные уши». Лаура обычно морщит лоб и меняет тему разговора. Или говорит что-то вроде: «М-да» или «Неужели?», и становится понятно, что она не хочет, чтобы Джош развивал эту тему. Но детеныши засыпают его вопросами. Джош приводит их в квартиру раз в неделю, чтобы рассортировать документы и разложить их по конвертам. Я обычно тоже помогаю: разбрасываю бумаги по полу, чтобы убедиться, что под ними нет крыс, — с тех пор как мы нашли у Сары в коробке крысу, я проявляю крайнюю осторожность, несмотря на то что крыса та оказалась ненастоящей. Тем не менее Джош не всегда бывает благодарен мне, как следовало бы ожидать. Часто он злится и говорит:

— Пруденс, ну зачем ты так со мной поступаешь? — И вновь складывает бумаги в аккуратную стопку. Но сразу видно, как радуются и веселятся детеныши, когда смеются и хвалят меня за помощь. Время от времени Джош, как будто делая одолжение, комкает лист бумаги и бросает мне, чтобы я тренировалась. И хотя детеныши придумали досадную игру под названием «Не отдавай Пруденс ее бумажный мячик» — они бросают друг другу скомканную бумагу над моей головой и вопят: «Не поймаешь! Не поймаешь!», — я подпрыгиваю достаточно высоко, выбиваю у них «мячик» и прячу его под диван.

Один день с детенышами намного разрушительнее, чем пятидневное сидение дома Джоша. Им трудно поступать благоразумно, как это делают кошки (и люди постарше), например, сидеть на одном месте несколько часов кряду, размышлять о важных вещах и наблюдать через окно за жизнью Верхнего Вест-Сайда. От постоянного движения вокруг волнуется воздух и у меня подрагивают усы. И кроме того, мы постоянно воюем за мое любимое место отдыха на диване. Джош с Лаурой уже выучили, что кошка предпочитает спать на одном и том же месте и это желание следует уважать. Но детеныши плюхаются на мое место, даже если я уже там сплю! А это означает, что мне приходится пробуждаться от удивительных снов о зеленой травке и пении Сары и удирать с дивана, пока меня не раздавили их зады. И даже когда я шиплю на них, они не обращают на меня внимания. Вы думаете, что эти юные люди чувствуют благодарность к кошке, которая учит их хорошим манерам? Но они ни разу не сказали мне: «Спасибо, Пруденс, за то что пытаешься научить нас вежливости». Если бы не соблазнительный шелест бумаги в Домашнем кабинете, я бы держалась от них подальше, когда они приходят в гости.

Хотя с Джошем они вели себя намного лучше. Вероятно, потому что он был с ними нежен и терпелив, как Сара была со мной. (Однако я больше заслуживаю нежности и терпения, чем детеныши). Если они сидели за маленьким столиком в кабинете Джоша, то даже поднимали вверх руку, чтобы задать вопрос. По-моему, хорошая идея учить подобным проявлениям вежливости юных людей. Хотя меня и удивляет, что детеныши смогли усвоить что-то из хороших манер. Странно, я никогда не видела, чтобы взрослые люди поднимали вверх руки, прежде чем что-то спросить, хотя кто-то же явно научил этому детенышей.

— Дядя Джош, — спрашивает Роберт, поднимая руку вверх, — а как получается, что люди должны переехать из дома, в котором живут?

— Они не должны… пока, — отвечает Джош. — Есть правила, которые говорят, сколько денег владельцы здания могут потребовать у людей за то, чтобы те могли там жить. И сейчас они хотят изменить правила и сделать дом таким дорогим, что живущие там люди больше не смогут позволить себе этого.

— Так и с нами случилось, — важно заметила Эбби. — Когда мама с папой развелись, мы больше не могли позволить себе жить в доме возле бабули и дедули. Нам пришлось переехать в квартиру, потому что папа перестал давать маме деньги.

Джош как раз кладет какие-то бумаги в кремового цвета папку, но его руки замирают, как замирает кошка, когда видит жертву, на которую собирается напасть. Он выглядит таким напряженным, что мне кажется, будто в тех бумагах удалось-таки спрятаться мыши, и я выглядываю со своего места рядом со стулом Роберта, чтобы убедиться, что не пропустила угрозу.

— Кто сказал тебе такое о твоем отце? — негромко спрашивает Джош у Эбби.

Детеныши переглядываются. Потом девочка отвечает:

— Иногда мы слышим, как мама говорит по телефону, хотя она и закрывает дверь в свою комнату. — Глаза у Роберта расширяются и округляются, как будто он испугался того, что сказала Эбби. — Мы не подслушиваем, — быстро добавляет та. — Просто иногда мама слишком громко говорит.

Глаза Джоша становятся грустными и еще злыми. Но голос его остается добрым, когда он отвечает племяннице:

— Вам с Робертом повезло, что маме удалось найти хорошую работу, что у вас есть бабуля и дедуля, и тетя Лаура и я в помощь. Вам больше не придется никуда переезжать. Но у людей, которые живут в этом доме, так мало денег, что они не смогут найти себе достойное жилье, если будут вынуждены переехать. А ведь они так давно живут в своих квартирах. Некоторые поселились там еще до моего рождения. — Глаза у Эбби и Роберта стали еще больше, как будто они даже представить не могли, что возможно так долго жить.

— А у тех людей, что там живут, есть такие кошки, как Пруденс? — хотелось знать Роберту.

— У некоторых есть, — улыбнулся Джош. — Они боятся, что, если придется переезжать, им не удастся найти новое жилье, где разрешили бы держать кошку.

Ничего себе! Только представьте! Какие безумцы не захотели бы держать кошек в многоквартирном доме? А кто будет защищать их от мышей и крыс? Разве найдется собака, способная справляться с этой работой так же аккуратно и ловко, как кошка? Я думала, что слышала и видела уже все людские нелепицы, но сейчас убеждаюсь, что человеческой глупости предела нет.

В следующий визит детенышей из Нью-Джерси на машине к нам на обед приезжает отец Джоша. Я бросаюсь наверх — вздремнуть на кошачьей кровати в Домашнем кабинете, но, когда слышу, что все возвращаются туда, спрыгиваю вниз и сворачиваюсь клубочком под письменным столом Джоша, пытаясь сделать вид, что там все время и спала. К тому времени, как они поднимаются наверх, я уже вылизываю свою правую переднюю лапу, потом неспешно вымываю ею мордочку, чтобы убедиться, что мне удалось полностью их одурачить.

— Ничего себе! — выдыхает отец Джоша, устраиваясь на одном из стульев, где обычно сидят Эбби или Роберт. Его лицо бледнее, чем было в минувший раз, на лбу выступили капли пота. — Переносить жару здесь, в городе, намного тяжелее, чем у нас. Старику в жару тяжело.

— Пап, ты как себя чувствуешь? — в голосе Джоша звучит тревога. — Принести воды?

— Я в порядке, в порядке. — Его отец машет рукой перед лицом. — Не рассказывай маме, что у меня закружилась голова, — решительно добавляет он. — Она очень волнуется за мое сердце. Мне семьдесят пять лет, а она до сих пор думает, что я не могу о себе позаботиться.

— Я принесу тебе водички, дедуля, — предлагает Эбби. — Мы с Робертом тоже хотим пить.

Оба выбегают из комнаты (похоже, детеныши вообще не умеют ходить). Я слышу топот их лап по лестнице.

— Ну… расскажи мне о том, чем ты сейчас занимаешься, — просит отец Джоша. — Дети только об этом и говорят.

— Я лишь выполняю малую толику. — Впервые Джош, кажется, стыдится говорить о своей работе. — Есть организации, которые занимаются исключительно сохранением домов Митчелла—Лама. Я просто помогаю чем могу.

— Покажи, — велит отец. — Мне интересно.

— Ну… — Джош собирает несколько листов бумаги, которые обычно дает Эбби и Роберту для раскладки по конвертам. — Я пишу пресс-релизы и рассылаю журналистам и на различные интернет-сайты, чтобы все знали, что происходит. Еще я переговорил с жильцами дома, собрал их воспоминания. Сейчас я их подробно записываю и свожу вместе, иллюстрирую старыми фотографиями, которыми меня снабдили. Мне кажется, если представить это дело с такой стороны — возможно, что-то и получится.

Он протягивает бумаги отцу, и тот начинает их неспешно перелистывать.

— Еще я собираю воедино историю студии звукозаписи, которая располагается в полуподвальном этаже здания. За годы существования она стала по-настоящему важной достопримечательностью района. Я пытаюсь помочь им переоформить студию как некоммерческую организацию, чтобы у них появился законный статус, если мы сможем добиться слушания в суде.

Джош направляется в мою комнату, возвращается со стопкой черных дисков. За ними следует слабый запах Сары. На меня внезапно накатывают, как живые, воспоминания о Саре в нашей старой квартире: она стоит в длинном, тонком сарафане перед полками, где хранит свои диски, и говорит: «Сегодня, похоже, у меня настроение послушать Бетти Райт. Как думаешь, Пруденс?» Но так же быстро, как нахлынуло, воспоминание исчезает туда, где я не могу его достать.

— Если посмотреть на выходные данные, — Джош протягивает диски отцу и указывает на крошечные буквы на картонных обложках, — видишь, как много больших альбомов было выпущено на этой студии. Поэтому я все скрупулезно выписываю, прилагаю снимки некоторых групп. Отправляю редакторам моего старого журнала и некоторым нашим… то есть их конкурентам. Еще я создал посвященный этому дому веб-сайт и страничку в «Фейсбуке», и мы побуждаем жителей района и собственников близлежащих семейных лавочек, которым, в конечном счете, будут грозить те же проблемы, делиться собственными историями и воспоминаниями. Мы собираем все ходатайства, присланные по электронной почте. Пока собрали пять тысяч подписей.

— Некоторые из этих снимков переносят меня в прошлое, — признается отец Джоша. — Мы с мамой купили дом, в котором вырастили вас с сестрой, приблизительно в то же время, когда возвели этот.

— Возможно, — Джош улыбается. — Остались люди, которые живут там еще с шестидесятых.

Его отец прикрывает глаза.

— Если человек больше пятидесяти лет живет на одном и том же месте, — говорит он, — где выросли его дети, он не захочет покидать этот дом, разве что вперед ногами.

— Я бы не захотел, — негромко говорит Джош.

Его отец открывает глаза.

— Ты много труда вложил в это дело. Должно быть, уйма времени ушла на то, чтобы со всеми переговорить, все записать, провести расследование.

Лицо Джоша немного розовеет.

— Что-что, а время у меня есть.

Его отец вздыхает, потом кладет бумаги и фотографии на маленький столик.

— Никогда, если честно, не понимал, чем ты занимаешься. Я видел, что это приносит тебе деньги, но мне твоя работа казалась какой-то ненастоящей. А вот это дело я понимаю. Помогать людям, которые хотят сохранить свои дома, — это я понимаю. И вся эта работа, которую ты делаешь… — он жестом указывает на бумаги, — на это можно в конце дня посмотреть, к этому можно прикоснуться, подержать в руках. Я уверен, что все эти люди, которым ты звонишь, сейчас думают о тебе по-другому, потому что ты обращаешься к ним не в поисках работы, а выполняя свою работу.

— Хорошо бы так, — улыбка Джоша выходит несколько кривой.

— Можешь мне поверить, — заверяет его отец. — Люди всегда уважают тех, кто усердно трудится и экономит деньги.

— Сложно экономить, когда ничего не зарабатываешь.

— Деньги будут. — Голос Эйба звучит твердо. — Знаешь, для нас с мамой жизнь не всегда была легкой. Ей пришлось встать за прилавок ювелирного магазина, чтобы мы смогли послать тебя и твою сестру учиться в колледж. Но мы тяжело работали, и так или иначе деньги появлялись.

Эбби с Робертом вбегают в кабинет со стаканом воды для деда. Когда он отпивает немного, Роберт говорит:

— Дядя Джош, а где Пруденс?

— Кажется, она прячется под столом, — говорит Джош, наклоняясь, чтобы проверить. Он скашивает глаза и встречается со мной взглядом. — Пруденс, не соблаговолишь ли ты выйти и поздороваться с моим отцом?

Если честно, я не хочу. Но Джош (наконец-то!) пытается познакомить нас должным образом, и, если я не выйду, это будет считаться признаком дурного воспитания.

— Что ж, здравствуй, Пруденс. — Отец Джоша неловко гладит меня по голове, и я облегченно вздыхаю, когда понимаю, что этим он и намерен ограничиться. — Помнишь Сэмми? — спрашивает он у Джоша. — Вы с Эрикой с ума сходили от этого пса. Он мог целыми днями гонять кошек.

Я продолжаю стоять на месте, позволяя старику гладить меня по голове, несмотря на то что он начинает нравиться мне значительно меньше, когда упоминает одну из этих никчемных зверушек, которые не придумывают ничего умнее, чем гонять кошек ради забавы. Отец Джоша явно не знает о кошках столько, сколько я знаю о людях, потому что произносит: — Кажется, Пруденс любит своего дедулю.

Джош громко смеется.

— Значит, Пруденс теперь твоя внучка?

— Она — самое живое, что вы с Лаурой подарили мне… пока. — Голос старика опять звучит сурово.

Улыбка Джоша меркнет.

— Мы работаем над этим, папа.

— Может быть, я и старик, — говорит отец Джошу, — но хорошо помню: если относишься к этому как к работе, значит, отношение у тебя неправильное.

После отъезда отца Джош пребывает в хорошем настроении. Он ходит по квартире, что-то напевая себе под нос и щелкая пальцами. Он заходит в Домашний кабинет и какое-то время барабанит по кошачьей кровати, но я вижу, что в нем кипит энергия, не давая долго усидеть на месте. Очень скоро я слышу звуки, которые говорят о том, что в кабинете передвигают тяжелые вещи, а потом в мою комнату входит Джош с большой стопкой черных дисков. Я по запаху чувствую, что они никогда не принадлежали Саре. Должно быть, у него больше черных дисков, чем я предполагала, и все это время они жили в глубине шкафа в его кабинете.

Джош садится, скрестив ноги, и начинает раскладывать их на полу, сортируя таким образом, который имеет для него смысл, хотя я не понимаю, в чем он заключается. Я запрыгиваю на одну из коробок Сары, чтобы не путаться у него под ногами, и вскоре уже весь пол пестреет обложками черных дисков. Джош присаживается к коробкам с дисками Сары и начинает доставать и тоже раскладывать их на полу, изучая значки на каждом из них, а потом решая, куда их положить.

Иногда так поступала и Сара: доставала все свои черные диски и раскладывала их на полу. Она всегда придумывала, как по-новому расставить их на полках — по году выпуска, или, как она называла, по «жанрам», или по «воздействию». Однажды, когда Сара раскладывала их при мне в последний раз, то сделала это, как она сказала, в алфавитном порядке. Я понимаю желание Джоша сделать то же самое со своими дисками, но начинаю нервничать, когда он так же поступает с сокровищами Сары без ее присмотра. Я осторожно выбираюсь из коробки, в которой пряталась, и пытаюсь ступать между картонными обложками, но ступать негде. Сара никогда бы не позволила мне наступить на свои черные диски! Обложки гладкие и скользкие под подушечками моих лапок, но я боюсь выпускать когти, чтобы лапки не разъезжались.

Пока я стараюсь найти проход, слышу, как домой возвращается Лаура.

— Джош! — зовет она.

— Наверху, — откликается он.

На деревянной лестнице раздается щелкающий звук туфель, которые Лаура носит на работу. Такое впечатление, что у нее лицо втянуто внутрь, когда она появляется в дверях моей комнаты и видит, чем занят Джош.

— И что все это означает? — негромко интересуется она.

— Не волнуйся, — отвечает ей Джош, поднимая голову и улыбаясь. — Я знаю, какие мои, а какие твоей мамы.

— Чем ты занимаешься? — вновь спрашивает она.

— Пытаюсь по виду определить, какие пластинки были записаны в «Альфавилль», на какие из них повлияли исполнители, работавшие с «Альфавилль», и какие использовали сессионные музыканты, когда записывали в этой студии другие альбомы. — Он отклоняется назад, усаживаясь на пятки, и любуется своей работой. — Впечатляющая история для разорившейся звукозаписывающей студии, что скажешь?

— Такое впечатление, что здесь магазин грампластинок, — тихо произносит Лаура.

По-моему, она с ним не совсем согласна, но Джош, должно быть, понимает жену, потому что опять улыбается в ответ.

— Знаешь, некоторые из этих пластинок стоят хороших денег.

— Возможно. — Лаура поджимает губы.

Джош снова поднимает голову и наконец замечает выражение ее лица.

— Я не говорю, что мы должны их продать. Прости, если ляпнул бестактность. Просто я сам не свой от волнения, когда смотрю на все это добро.

— А я и не знала. — Мне кажется, она не шутит, губы ее остаются поджатыми.

Джош решает сменить тему разговора, потому что произносит следующее:

— Сегодня заезжал папа. Мы сходили с детьми пообедать, а потом я показал ему все, чем занимаюсь. Больше всего его задела личная сторона всей этой истории — тронули люди, живущие в этом доме, которые теперь вынуждены срываться с насиженных мест. По-моему, я еще недостаточно поработал над этой стороной дела. И подумал, может быть, ты сможешь мне помочь?

— Я? — Лаура выглядит совершенно обескураженной. — Чем я-то могу помочь?

— Ты даже понятия не имеешь, — отвечает Джош, — насколько трогательной была в день нашего знакомства, когда рассказывала о доме, где выросла, о людях, с которыми там познакомилась. Знаю, вам всем пришлось переехать, когда дом был признан непригодным к эксплуатации. Ты лучше меня можешь понять чувства, которые одолевают сейчас этих людей.

Лицо Лауры еще больше съеживается. На кончиках туфель появляются маленькие бугорки. Когда она заговаривает, ее голос звучит забавно.

— И что ты хочешь услышать?

— Не знаю, — Джош пожимает плечами. — Как ты узнала, что вы должны съехать? Как к этому отнеслись твоя мама и соседи? Каково уезжать от своих друзей и людей, которых ты знала много лет? Воспоминания необязательно должны быть плохими, — негромко добавляет он. — Знаю, вы с Пруденс в последнее время пересматривали вещи твоей мамы. Они должны были оживить какие-то воспоминания.

Слушать рассказы Лауры о Саре стало моим любимым занятием. Запрыгиваю на ближайшую коробку, вежливо выпихиваю носом и лапами кое-что из содержимого. Это поможет Лауре начать рассказ. В полиэтиленовом пакете, который я вывалила на пол, лежат крошечные бело-голубые керамические чашки, которые называются «набор для саке». Анис привезла их для Сары из места под названием Япония. Сара хранила их в магазине грампластинок. Они со звоном катятся по разложенным на полу картонным обложкам. Пол сейчас такой разноцветный, что трудно разглядеть, куда закатились чашечки из сервиза.

— Видишь? — улыбается Джош. — Пруденс тоже считает, что это хорошая мысль. — Улыбка его становится задумчивой. — Ты часто видишь меня в кругу моей семьи. А я мало что знаю о том, как жили вы с мамой. Мне просто нравится слушать твои рассказы.

Они долго и пристально смотрят друг на друга. Потом Лаура говорит:

— Мне нужно переодеться. — Ее туфли цокают вниз по лестнице, а голос кричит нам: — Скажите, когда будете готовы ужинать!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.