Эпилог Последние мысли из Айовы

Эпилог

Последние мысли из Айовы

После кончины Дьюи не так много событий произошло в северозападной Айове. С появлением этанола в земле оставалось больше кукурузы, чем раньше, но было нужно не так много рабочих, чтобы растить ее. Появилось больше машин и новые технологии. И конечно, больше земли.

Больница в Спенсере обзавелась первым пластическим хирургом. Клеберу Мейеру исполнилось восемьдесят лет, он покинул офис и вернулся на свою бензоколонку. Новым мэром стал муж Ким Петерсон, секретаря библиотеки, но читателем он был таким же невзыскательным, как Клебер. Завод на окраине города, который выпускал запасные части к машинам, перебрался в мексиканский Хуарес. Было потеряно сто двадцать рабочих мест. Но Спенсер сможет пережить это. Как всегда.

Библиотека продолжала работать. В первый раз с того времени, как Рейган стал президентом, в ней не было кота. После смерти Дьюи мы получили почти сто предложений. Они поступали даже из Техаса, с оплаченной доставкой. Коты были очень милые, а история спасения многих из них весьма трогательной, но никто не вызывал энтузиазма, чтобы взять его. Совет библиотеки мудро ввел двухлетний мораторий на котов. Необходимо время, сказали они, чтобы все обдумать. Мы поняли, что прошлое вернуть невозможно.

Но я не сомневалась, что память о Дьюи будет жить. Может быть, в библиотеке, где его портрет висел у входной двери над бронзовой пластиной с историей его жизни, — подарок одного из многочисленных друзей Дьюи. Может, в детях, которые знали его и которые десятилетиями будут рассказывать о нем, приводя детей и внуков. Может, в этой книге. Ведь для этого я и пишу ее. Ради Дьюи.

В 2000 году, когда Гранд-авеню вошла в Национальный регистр, Спенсер заказал общественную художественную инсталляцию. Она должна была служить напоминанием о наших ценностях и в то же время — воротами в наш исторический даунтаун. Два специалиста по созданию и укладке мозаики из Чикаго, Нина Смут-Кайн и Джон Питман Вебер, провели в наших местах год. Они разговаривали с нами, изучали нашу историю и наблюдали за нашим образом жизни. Более семисот пятидесяти обитателей города, от детей до дедушек, давали консультации художникам. В результате появилась мозаичная скульптура, названная «Собрание: Времен, Земель и многих Рук».

«Собрание» состояло из четырех декоративных колонн и трех живописных стен. Южная стена называлась «История этой Земли». Она представляла собой сцену на ферме, где выращивают кукурузу и растят свиней; женщина развешивает одежду на веревке; мчится поезд. Северная стена называлась «История отдыха на воздухе». Главной темой были Ист-Линч- и Вест-Линч-парки, наше главное муниципальное место отдыха; игровые площадки на северо-западной окраине города. Озера. Западная стена была «Историей Спенсера». Она показывала, как три поколения собираются в доме бабушки, как город борется с пожаром и как женщина лепит горшок — метафора, говорящая, как мы создаем свое будущее. Чуть левее центра в верхней половине сидит рыжий кот перед открытыми страницами книги. Образ создан на основе детских рисунков.

Это история Спенсера. Дьюи часть ее — тогда, сейчас и навсегда. Я знаю, он будет жить очень долго в коллективной памяти города, которая никогда не забывает, где и что было. Когда Дьюи было четырнадцать лет, я говорила Джоди: «Не знаю, захочу ли остаться работать в библиотеке после смерти Дьюи». Это было всего лишь предчувствие, но теперь я понимаю, что имела в виду. Сколько я могу помнить, когда каждое утро я открывала библиотеку, она была живой: Дьюи с надеждой и любовью встречал меня у входных дверей. Теперь она стала мертвым зданием. Меня до костей пробирала дрожь, даже летом. Случалось, утром мне не хотелось браться за дело, но я включала свет, и библиотека оживала. Приходили сотрудники. За ними следовали посетители: люди средних лет за книгами, бизнесмены за журналами, подростки усаживались за компьютеры; дети приходили ради историй, а пожилые — за поддержкой. Библиотека жила, и снова я чувствовала, что занимаюсь лучшей работой на земле, по крайней мере пока готова уходить вечерами, хотя никто больше не просит меня поиграть в прятки.

Через год после смерти Дьюи мое здоровье резко пошло на спад. Настало время, поняла я, менять жизнь. Без Дьюи библиотека стала совсем другой, и я не хотела кончать мои дни, когда вокруг пусто, тихо, а порой и одиноко. Когда я видела, как мимо проезжает тележка с книгами, в которой Дьюи любил кататься, у меня разрывалось сердце. Мне так не хватало его — и не время от времени, а каждый день. Я решила уйти на покой. Пришло время. Более ста двадцати пяти человек посетили мою прощальную вечеринку, включая тех, кто жил вне города и с кем я годами не виделась. Папа прочел одну из своих поэм; мои внуки сидели рядом со мной, приветствуя тех, кто желал мне всех благ; в «Спенсер дейли репортер» появились две статьи с благодарностью за двадцать пять лет работы. Как и Дьюи, я была счастлива. Я уходила тогда, когда сама решила.

Найти свое место. Радоваться тому, что у тебя есть. Хорошо относиться ко всем. Прожить достойную жизнь. Речь идет не о материальной ее стороне, а о любви. И предвидеть ее никогда нельзя.

Все это я усвоила, конечно, от Дьюи, но, как всегда, эти ответы оказались слишком простыми. Все ответы, кроме того, что я любила Дьюи всем сердцем и он отвечал мне взаимностью, казались слишком простыми. Но я попытаюсь…

Когда мне было три года, отец приобрел трактор «Джон Дир». У трактора впереди был культиватор, который представлял собой длинный ряд лопатообразных лезвий, по шесть с каждой стороны. Лезвия были приподняты над землей на несколько дюймов, и, чтобы опустить их на землю, надо было подать ручку вперед. Они врезались в землю, отбрасывая свежую почву к рядам кукурузы. Как-то я играла рядом с передним колесом трактора, когда брат мамы вышел после ленча, повернул ключ и тронул с места. Папа увидел, что случилось, и, крича, кинулся к трактору, но брат мамы не слышал его. Колесо опрокинуло меня и сунуло под лезвия. Меня перекидывало с одного лезвия на другое, пока брат матери не повернул колесо. Внутренние лезвия швырнули меня через проем в середине и оставили лежать лицом вниз за трактором. Папа одним движением подхватил меня и бегом понес к крыльцу. Он изумленно осмотрел меня и весь день не спускал с рук, покачиваясь вместе со мной в нашем старом кресле-качалке. Он плакал над моим плечом и приговаривал: «С тобой все в порядке, все в порядке».

Наконец я посмотрела на него и сказала: «Я порезала палец». И показала ему кровь. Я была в синяках, но этот крохотный порез остался единственной отметиной.

Такова жизнь. Все мы то и дело проскальзываем между зубьями культиватора. Мы в синяках и порезах. Порой лезвия наносят глубокие раны. Счастливчики отделываются несколькими царапинами, парой капель крови — но это не самое главное. Самое главное — иметь рядом кого-то, кто поднимет вас, поддержит и скажет, что все в порядке.

Годами мне казалось, что именно это я и делаю для Дьюи. Я думала, что стоит рассказать мою историю. Так я и сделала. Когда Дьюи было плохо, когда он замерзал и плакал, я оказалась рядом. Я взяла его на руки. И заверила, что все в порядке.

Но это только часть правды. Подлинная истина в том, что все эти годы — и в тяжелые дни, и в хорошие времена, и во все те не оставшиеся в памяти моменты, из которых и складывались страницы подлинной книги наших жизней, — Дьюи поддерживал меня.

Он и сейчас поддерживает меня. Так что спасибо тебе, Дьюи. Спасибо. Где бы ты ни был.