Кулики

Кулики

В эту осень дождей выпало много, и вода затопила луга. В углублениях и топких местах и вовсе пройти было невозможно, и только на возвышениях золотилась подсохшая и задубевшая трава.

Чинька, как всегда, бежал рядом и возбужденно вертел головой по сторонам. То и дело вспархивали кулички. Идешь настороженно, чутко, кажется, готов любую птицу упредить выстрелом, а кулик пропустит тебя в высокой траве и внезапно взлетит за спиной. Циркнет, словно предупредит: «Вот он я, здесь… Лови!» И летит метров пятьдесят зигзагами из стороны в сторону. Это для того, чтобы ты не смог прицелиться. Отлетит — и в траву. Засечь место невозможно. Трава колышется под ветром, глазу зацециться не за что.

Чиньку я не учил стойке, подходу к птице и прочим премудростям, чему обычно учат своих собак серьезные охотники, которые к охоте относятся как к работе, добросовестно, со всей пунктуальностью. И собаки у них натасканы и не дают осечек, как и ружье, и выкладка у них особая. Мы же с Лидой выходили даже без брезентовых курток, хотя это обязательная принадлежность настоящего добытчика.

И хотя мы любили побродить с ружьишком, но, за редким исключением, собирались в лес экспромтом, стихийно. Возникла, скажем, в субботу идея отправиться на охоту, пять минут — и в путь. Ну и конечно же не однажды расплачивались за такую поспешность! Приедешь в ситцевой рубашечке и в кедах, и, как бывает в таких случаях, обязательно пойдет проливной осенний дождь, сразу похолодает, и укрыться негде. Вот и шлепаешь по враз заболотившемуся полю в кедах. Еще и сверху поддает, мочит. Даже кулик в такую погоду летать отказывается, а ты ходишь.

Вот в такой день и охотились мы с Чинькой. И хотя на этот раз я был экипирован как полагается, одежда набухла и отяжелела. Чинька с носа до хвоста промок. Бегает неохотно, лишнего шага не сделает, тащится рядом со мной ради приличия — не бросишь же хозяина одного на болоте. Вдруг он нырнул в сторону и бросился бежать. Да еще как! Сначала я подумал, что он за улетающей птицей ринулся. Это с ним случалось и раньше. Промажу я, кулик испуганно шарахнется и летит над полем низко-низко. Чиньку такое его поведение сбивает с толку, он и бежит, все надеется, что птица упадет.

Я окликнул Чиньку, но он будто оглох, а может, в азарте и впрямь не услышал… Я позвал еще раз, но тщетно. Теперь он несся, высоко подпрыгивая над травой, бросался из стороны в сторону, вертел головой, а иногда надолго пропадал в траве. Это было что-то новое в его поведении.

Я схитрил. Окликнул Чиньку и направился к лодке. Обычно он бросал все и возвращался, но тут даже не оглянулся. Я издал условный свист, к нему пес был приучен со щенячьего возраста, но даже это не возымело никакого действия. Ах так! Я рассердился и быстро, как только мог по колено в воде, пошлепал к лодке. Я готов был оттолкнуть ее и поплыть по течению до самого залива, пускай побегает по берегу, неслух. Чинька этого всегда боялся. Он заскакивал в лодку первым, стоило мне двинуться к ней.

Не доходя до стоянки, я услыхал короткий требовательный лай. Он означал одно: Чинька кого-то поймал и теперь ждет меня — поди, мол, разберись! Прислушался — да, зовет… Я, переваливаясь, как ванька-встанька, побежал к нему. А находился он от меня на приличном расстоянии. И теперь Чинькина голова торчала на самом краю заливного луга, где над травой почти что непроглядным облаком синел дождь. Если до сего времени я считал себя мокрым, то я ошибался…

Я бежал на голос Чиньки, не выбирая пути. В спешке не обходил колдобин, где скопилась вода; разбрызгивая ее, я шлепал по зыбкому и прогибающемуся травянистому ковру и несколько раз со всего маху падал; и наконец, погрузившись по пояс в воду, преодолел озерцо.

Добежал я до Чиньки, смотрю, а перед ним сидит, ощерив тонкие острые зубки, мокрый рыжий колонок. Он изогнул в дугу свое гибкое тело, стараясь показаться грозным, и бесстрашно сверкал выпуклыми глазками-бисеринками. Мех на нем слипся, мордочка сузилась, и весь жалкий и трагический вид его никак не соответствовал воинственной позе. Мой дед называл такого зверька хорем, большим любителем кур и цыплят. Колонок повернет мордочку в сторону Чиньки, ощерится, зашипит, и тот к нему не лезет, но только зверек бросится убегать — собака перед ним. У Чиньки кровь по носу, — видно, познакомились… Но Чинька рад — за весь день это наш первый охотничий трофей.

Мое прежнее недовольство собакой враз испарилось. Я стал так хвалить Чиньку, что тот, привыкший к сдержанной ласке, вздумал поиграть. Пес встал на задние лапы, а передние, облепленные грязью, водрузил на меня. До этого я был мокр, но чист. Теперь струи землистого цвета потекли по моей одежде в сапоги. Я поморщился и внутренне ужаснулся: «Он же меня вывозит — бабушка родная не узнает. Не отмоешься!» Но не отстранять же верного друга в такую торжественную для него минуту! И я погладил его, отчего рука тоже стала черной. Чинька впал в игриво-легкомысленное настроение и легонько толкнул меня, отчего я чуть было не упал, так как сапоги увязли в грязи.

— Чинька! — закричал я в отчаянии. — Ты, конечно, молодец! Но зачем пачкать меня?

Тут зверек, мелко дрожавший всем телом у моих ног, почувствовав, что его преследователь отвлекся, юркнул в траву и часто-часто зашлепал по воде. Чинька рванулся вдогонку, но я удержал его за загривок:

— Нельзя, Чинька, не трогай!

Пес непонимающе поглядел на меня, на убегающего колонка и явно огорчился.

— Мех у него еще не вылинял… — объяснил я, как будто Чинька понимал, что за пушными охотятся зимой, по снегу, когда мех становится густым.

Чинька конечно же уловил в моем поведении отсутствие интереса к колонку. И хотя это его огорчило, однако он повиновался. Как я замечал, его очень скоро переставали занимать вещи, предметы, живые существа, к которым были безразличны окружавшие его люди.

Наш «трофей» благополучно сбежал. Мы вернулись к стоянке и развели костер. Поднялся сильный порывистый ветер. Он унес прочь низкие тучи, а небо погрузилось в сумрачную тьму, хотя время приближалось к полудню. Стало прохладнее. Даже здесь, под прикрытием берегов, поверхность воды вздыбилась волнишками, невысокими, но частыми и злобно шипящими. Похоже, надвигался шторм.

…Вдали застрекотал лодочный мотор, кто-то поднимался по реке. Мы с Чинькой гостей не ждали, но раз уж они появились, примем дружелюбно. И вот из-за поворота вылетела плоскодонная самодельная лодка. На борту нарисован черный дельфин. В лодке двое мужчин в стеганых ватниках. Один — средних лет, кряжистый. Другой — молодой подвижный парень. Он ловко управлял лодкой и улыбался. Поравнявшись со стоянкой, они заглушили мотор. Мы с Чинькой подошли к берегу поближе, чтобы можно было поговорить. Мужчина постарше прокричал:

— Вы не скажете, где устье реки Раздольной?

Устье Раздольной найти нелегко. В море река втекает широко и просторно, недаром давным-давно исследователь Невельской ошибся, приняв устье Раздольной за место впадения реки Амур. Только километров через пять вверх заливчик неожиданно распадется на отдельные рукава, а сама Раздольная становится тем, что она есть на самом деле, — несудоходной ныне рекой со множеством отмелей. В образовавшийся заливчик впадают еще четыре довольно-таки многоводных реки — и все они отделены друг от друга узкими полосками земли, поросшей высокой травой и камышом. Тут и не угадаешь, где устье самой Раздольной…

В наше время мало кто знает, что в прошлом веке по реке Раздольной регулярными рейсами ходили пароходы от «Второй Коврижки» до села Раздольного и дальше. Перевозили они пассажиров и грузы, и был это кратчайший путь от Владивостока до Уссурийска, так как железной дороги тогда еще не было…

Похоже, что люди с «Дельфипа» без толку покрутились по заводям и теперь заблудились. Я показал им, в какой стороне Раздольная, растолковал, как в нее попасть. С «Дельфина» поблагодарили, взвыл мотор, лодка лихо развернулась и понеслась вниз по течению.

Мы с Чинькой постояли и занялись своими делами. Поднявшийся штормовой северный ветер развеял было дождь, но тучи все наступали и сеяли морось. Вечер был пасмурен и неприветлив. Мы с Чинькой не сетовали на погоду. Я решил, что заночуем здесь, а в море соваться и испытывать судьбу не станем. Времени у нас было достаточно, два выходных, и если шторм не утихнет, можно и отсидеться. Я сварил суп, приготовил чай, и мы с Чинькой сели пировать.

Появились утки. Они тянулись над рекой мелкими стайками. Издали, завидя охотника, отворачивали в сторону. Я за ружье и не брался, чего уж трепыхаться! Пусть их летят…

Ветер усиливался не по часам, а по минутам. Он стал еще более холодным, тек мощным потоком, будто огромный природный горн выдувал последние остатки осеннего тепла. Полуснег-полудождь вдруг зашлепал по лужам, наполняя их белесой кашей. Коченели пальцы на холодеющей стали ружья, но я не уходил. Тому была причина. Я не думал задерживаться на охоте и не захватил продуктов. У нас с Чинькой оставалась булка хлеба и один пакетик крупяного супчика. Осенние циклоны имеют дурную привычку — полоскать от трех до четырех дней кряду. Мы не Робинзоны, и здесь не вечнозеленый остров с фруктами и овощами. Если не добудем уток, придется поститься.

Почти под самый финал угасающего дня мне повезло. Утки низко летели над землей. Им мешал ветер, и они уже не обращали внимания на меня и Чиньку. Я несколько раз выстрелил почти в темное небо, не целясь. Чинька принес трофеи, и мы засобирались, чтобы спрятаться от непогоды. Харчи нам были обеспечены, теперь можно перебраться в домик косарей.

Утро следующего дня было таким же мрачным. Если бы не часы на руке, то я бы не угадал, сколько времени. Ветер как будто немного стих, а может быть, мы просто привыкли к нему, и мне казалось, что вполне можно добраться до своего берега. Отстояв зорьку, которая была менее удачной, чем вчерашняя вечерка, я засобирался в путь. Забросил в лодку поклажу, вычерпал дождевую воду из отсеков и огляделся — все ли взял? Чинька сидел в домике на куче сена и внимательно наблюдал за мной.

— Что это такое? — удивленно спросил я. — Ты хочешь остаться здесь?.. Утятина понравилась? А ну, живо в лодку!

Я схватил его за ошейник, доволок до лодки, закинул на место. Затем влез сам и попытался оттолкнуться от берега. Ветер был прижимной, и сделать это оказалось не просто. Весло глубоко уходило в илистое дно и увязало. Пока его выдернешь, лодку снова прибьет к берегу. «Ситом воду я качала, начинай-ка все сначала». Я натужился, изловчился и, отогнав лодку, бросил якорь, чтобы спокойно завести мотор. Чинька недовольно косился на меня и увертывался от брызг. Вдруг — то ли ему надоели брызги, то ли моя возня с лодкой — он перемахнул через борт и поплыл к домику.

— Чинька, стой!.. Назад! — крикнул я. Но он и не подумал возвращаться. Вылез на берег, стряхнул с себя воду, открыл лапами дверь и скрылся в домике. Ветер захлопнул ее за ним.

Я и без того колебался: ехать домой или еще денек отсидеться? Погода для прогулок по морю совсем неподходящая. Вот даже в речке упругая рябь хлещется в берега, отороченные белой пеной. Может, Чинька прав, не стоит рисковать?.. Я вытянул якорь, дал ветру возможность поработать и очутился на берегу. Вытащив лодку повыше, чтобы ее не унесло, если сменится ветер, я отправился готовить обед.

Домой мы собрались в воскресенье вечером. Шторм утихал, порывы ветра сделались слабее, волнишки поубавились. Однако, несмотря на относительную тишь, я не пошел через залив напрямик. Я раньше попадал в такую свистопляску и поэтому направился вдоль берега, как бы в обход. Я знаю Амурский залив, знаю, что в самом его центре есть место между двумя островками-коврижками, где волны в сильный шторм беснуются, сталкиваются, опрокидывают друг дружку, и горе лодчонке, попавшей в это пекло. По-нашему это — круговерть. Увертливая, легкая лодка может благополучно выскользнуть оттуда, только бы не отказал мотор… Но опасность поджидала нас и на выбранном мною легком пути.

Удачно проскочили две небольшие банки, замеченные издали. Впереди оставалась длинная гряда ракушечника, одним концом упирающаяся в берег Шмидтовки, а другим выходящая на широкую, открытую воду. Ее не миновать. И вскоре я замечаю издали белые хаотичные бурунчики под нею. Подвожу лодку вплотную и иду вдоль банки. Вот накатывает крутой вал, взлетаю на него, разворачиваю лодку поперек отмели и даю полный газ. Лодка послушно разгоняется на гребне волны и с нею вместе переносится над острыми ракушками…

До полуострова Де-Фриз мы дошли более-менее нормально. Теперь нам предстояло двигаться по волне и ветру, а это значит, что идти будет еще труднее. Лодка идет рывками: то теряя скорость, то летя вперед. Она обгоняет волну, взлетает на нее и падает в огромную яму носом вниз. На какое-то мгновение испытываем ощущение невесомости. Чинька стоит на заднем сиденье и с трудом удерживается на ногах. И тут скорость, которая только что была помощником, превращается в неприятеля. Лодка зарывается в воду и останавливается, как автомобиль, наехавший на препятствие. А на корму наваливается очередная волна и глушит мотор.

«Спокойно, спокойно! — говорю себе. — А главное — быстро!..» И пробираюсь под тентом на корму, где навешен мотор. Вижу, как неотразимо наступает следующая волна, норовя погрузить в темно-зеленую пучину и меня, и мотор, и лодку. Успеваю отпрянуть, и она медленно и неохотно подныривает под днище, вздыбливая поочередно корму, нос, словно на гигантских качелях, и заливает моторный отсек Вычерпывать некогда…

В моем распоряжении несколько секунд. Кидаюсь вновь к мотору, сжимаю стартерный шнур в кулак, упираюсь коленями в переборку, второй рукой прибавляю газу и — рывок, еще рывок. Мотор взревел. Бросаюсь к рулю, и, как говорится: «Дай бог ноги!..»

И все это до подхода новой волны, которая не ждет, вот она, тяжелая, зеленая.

Мотор работает. Скорость маленькая, но все же скорость. Лодка уклоняется от заходящего с кормы девятого, а может быть, и девяностого вала, она подставляет борт наискосок. Маневр рискованный, но единственно правильный.

С приближением берега силы удваиваются, растет уверенность, что и на этот раз пронесет. Но еще боюсь в открытую радоваться, знаю, как вредна блаженная успокоенность на море. Берега жаждем нетерпеливо вместе с Чинькой.

Он уже переходит на мое сиденье и устраивается рядом. Прибавляю скорость… Только рассудок говорит, что у берега едва ли будет легче. Там волна раскатилась, как паровоз с горки, там отмели перед самым берегом, там надо успеть вытащить лодку на сушу до того, как ее захлестнет волной.

У нас три раза глох мотор. Три раза его заливало. Кормовой отсек отяжелел от воды. Лодка уже подходила к берегу, когда случилось непоправимое: волна свирепо накатилась сзади и поддала нам скорости. Удар волны в корму — заглох мотор. Еще удар — пол-лодки воды. Чинька выпрыгнул и поплыл к берегу. Лодку подхватило очередной волной, с маху ткнуло в береговую отмель и затопило по самое смотровое стекло.

Чинька вылез па берег и отряхнулся. Мне отряхнуться не удалось. Не удалось и вытянуть лодку на берег. На берегу же, как нарочно, нет никого.

Я стоял и наблюдал, как медленно, но верно забрасывает лодку морской травой, песком и илом.

Неприятности морского похода забылись на следующий день. Кабы не Лида, так мы бы о них и не вспомнили. Она запротестовала:

— Без меня больше не пойдете!

— Разве ты сможешь чем-нибудь помочь?

— Смогу, — уверенно ответила она.

Я вдруг осознал, насколько было бы мне легче и безопаснее в море, если бы со мной был помощник! Поддержать вовремя руль, вычерпать воду, завести мотор и, наконец, просто смотреть вперед.

Через несколько дней Лида, придя с работы, рассказала, что у ее сотрудницы не вернулись с охоты муж и брат. Нашли их лодку. В лодке были ружья, пустые банки из-под бензина и еще кое-какие вещи. И что на лодке был изображен дельфин.

— Дельфин? — переспросил я.

Счастливый случай удержал меня от опрометчивого выхода в штормовой залив, когда Чинька выпрыгнул из лодки. Трудно сказать, что его заставило сделать это, предчувствие ли опасности, или он просто замерз. Короче говоря, он спас меня. Неизвестно, какие испытания нам предстояли бы, не возвратись он тогда на берег.

Я подошел к Чиньке и потрепал его за загривок. Он прижал передними зубами обшлаг моего рукава.

— Эх Чинька, пес ты мой барбос!..