Лешка — лучший друг

Лешка — лучший друг

Чинька — пес мирный и никого не кусает, хотя на привязи лает зло и ожесточенно. Но на особенно высоких тонах и крайне свирепо он встречает Лешку. Уже по лаю Чиньки, не выходя к калитке, можно точно установить, что пришел Лешка, лучший друг Саши — Лидиного брата. Для этого у Чиньки были веские причины…

Лешка — парень с постоянной стеснительной улыбочкой на красивом лице, — вообще-то, являл собой образец юноши, формирование которого неоправданно затянулось. Он был в меру добр и в меру зловреден; с одной стороны, скромен и любезен, а с другой — нахален и хамовит. В нем одном смешалось, как в колбе, множество противоположных по качествам «реактивов». Наверное, таким образом получают взрывоопасную смесь, от которой никогда не знаешь, чего ожидать. Так и от Лешки можно ждать и недоброго, и дружеской преданности, и неожиданного предательства.

Правда, ему посчастливилось поработать на судах торгового флота, откуда он вынес умение смирять в себе дурное. Там он познал значимость мужской дружбы, там же он завел бороду.

И вот после очередного рейса Лешка явился на дачу. Пребывая в прекрасном расположении духа, он решил пошутить над нами и прихватил на дороге суковатую палку.

Чинька мирно спал на крыше, так как в это время дня дачу никто не посещал, а после ночного бодрствования собаке тоже полезно отдохнуть. Лешка тихо открыл калитку, бесшумно вошел во двор и, стукнув палкой по забору, громко зарычал, тряся бородищей и кудлатой головой. Чинька моментально проснулся, вскинулся и увидел чудище с перекошенной орущей пастью. От неожиданности и спросонья Чинька юркнул в будку и высунул голову, чтобы выяснить, с кем имеет дело. И тут его саданул в самое сердце разудалый хохот Лешки. Теперь уж по голосу Чинька признал моряка. Пес смущенно и запоздало завилял хвостом, несколько секунд размышлял, а потом свирепо, насколько может быть свирепой оскорбленная собака, кинулся к обидчику. Лешка был на чеку, увернулся, отбежал, проследовал по тропе, обсаженной цветами, и ввалился, ко всеобщему удивлению, прямиком на веранду. Присутствующие были поражены:

— И тебя в таком виде не съел Чинька?

— Мы нашли с ним общий язык! — весело похвастался он.

— Так ты с ним воевал?

— Ну что вы! Он испугался моей бороды и позорно скрылся в будке.

Поскольку свидетелей не было, мы поверили ему на слово.

С тех самых пор Чинька узнавал Лешку за три километра и приветствовал его не иначе как яростным лаем. И если бы не цепь, то неизвестно, чем бы все это кончилось. Чинька никак не мог простить того, что он оконфузился по милости Лешки.

Лешка платил ему той же монетой. Когда он подходил к забору и разговаривал с Чинькой, то непременно говорил:

^— У-у-у, крокодил! — и замахивался какой-нибудь гнилушкой или камнем. Чинька презрительно увертывался и входил в собачий раж: оскаливался, громко лаял и пуще прежнего рвался с цепи. Цепь была толстая, и хотя Лешка надеялся на ее прочность, но все же побаивался, а вдруг Чинька оборвет ошейник.

Однажды вышел я на шум, попытался успокоить Чиньку, но это было бесполезно. Я скомандовал ему привычное: «Ап!» — Чинька машинально вскочил на крышу будки, но и оттуда продолжал высказывать Лешке все, что не договорил ему без меня. Я взял Чиньку за ошейник, а Лешке махнул рукой: «Проходи!»

И тот чинно проследовал к дому. Но в тот момент, когда он поравнялся с будкой, Чинька рванулся изо всех сил. Я едва удержал его за ошейник. Чинька яростно извернулся и хватанул меня за бок: так он негодовал из-за того, что ему не дали вцепиться в Лешкины штаны.

Лешка скрылся в доме, Чинька сник, а я все еще не пришел в себя от неожиданной выходки верного друга. Я задрал рубаху. На боку были отпечатки двух Чинькиных зубов. Я подошел ближе к Чиньке. Он виновато заюлил.

— Что же ты наделал, негодный пес? — упрекнул я его и ткнул носом в пораненное место. Он понюхал и прижал уши. Поскуливая, он ползал на животе, выстукивая хвостом барабанную дробь. Затем положил голову на лапы. Я тряхнул его за загривок и повторил вопрос. Чинька перевернулся кверху пузом, словно приглашая в отместку грызнуть и его, да на том и помириться. Я шлепнул его по носу, а он, не моргнув глазом, лизнул руку.

История с Лешкой — лучшим другом — на этом не закончилась.

…Мы с Сашей и Чинькой были на охоте. Сидели у костра и громко хвастали друг перед дружкой, как ловко и метко мы стреляем, хотя, честно говоря, в тот момент наши трофеи состояли из одного чирка. Мы оба сделали в этого чирка по выстрелу, и поэтому, само сабой разумеется, каждый из нас в душе был уверен, что именно он подбил птицу. Вслух это не говорилось, но подразумевалось. Чирок булькал в котелке и распространял вкусный, дразнящий запах. Все трое, включая Чиньку, глотали слюнки. Чинька слушал нас краем уха. а хитро прищуренные его глаза как бы говорили: «Бахвальтесь, бахвальтесь… Только чирка принес вам я. Если вы не угостите меня похлебкой, я вас в следущий раз проучу!» Чинька вполне мог съесть этого чирка в камышах сам, и никто бы этого не заметил. Но на охоте главный закон — добычу делят поровну.

Мы изредка поглядывали на Чиньку, и его хитрые глаза умеряли нашу фантазию. Чинька же, как и подобает порядочному охотнику, был терпеливым слушателем. Вдруг он вскочил и навострил уши. Мы огляделись: никого. В небе пусто.

— Чиньке утка приснилась! — потрепал я его за загривок. Мы с Сашей дружно рассмеялись.

Я нехотя поднялся и пошел за дровами для костра. Вошел в лесок, хрустнул веткой — и с ближнего болотца, метрах в тридцати от меня, спокойно и плавно, поодиночке, как в тире, снялись кряквы; раз, два… пять! Только и успел пересчитать. Ружье лежало у костра.

Я вернулся, настроение испортилось. Мы оба переживали: я корил себя за то, что пошел за дровами без ружья, а Саша — за то, что не поверил предупреждениям Чиньки. Один Чинька вел себя так, будто ничего не произошло. Он укоряюще зажмурился. «Можете оценить мое великодушие. Я даже не облаял вас за это, хотя вы не раз ругали меня всякими нехорошими словами, если ошибку допускал я».

Мы скоро пришли в себя и снова потекли рассказы. Вдруг Чинька вскочил и зарычал, глядя вниз по реке. Тут уж, не мешкая, мы похватали ружья и побежали на озерцо. Но… ничего не обнаружили. Вернулись, повздыхали, снова уселились у костра. Только минут через десять послышался слабый стук лодочного мотора.

— Лодка сюда идет! — сказал Саша.

Из-за поворота выскочила легкая «Казанка». Лешка! Он рад был встрече с Сашей. Они долго хлопали друг друга по спинам так, что ухало внутри.

— А мы подумали, чужой, как бы наши чучела за уток не принял.

— Я знал, что вы здесь сидите! — весело ответил Лешка и стал доставать охотничью поклажу. Чинька отодвинулся от костра и настороженно следил за ним. Впервые более близкому знакомству не мешала цепь, и он ходил за Лешкой от костра к лодке и от лодки к костру.

— Чего это ты ко мне привязался, Чинечка? — приторно-ласковым голосом заговорил Лешка. Чинька беседу не поддержал. И вот Лешка наклонился через борт лодки и потянул на себя ружье.

— Ой! — дико заорал он.

Мы, как по команде, оглянулись. У лодки с ружьем стоял Лешка и держался рукой сзади за штаны. Чинька как ни в чем не бывало шел к костру.

— Ты чего? — не понял Саша.

— Да этот крокодил цапнул меня! — возмущенно выкрикнул Лешка. — Хорошо штаны брезентовые, не прокусил!

Мы не поверили.

— Да ну! Где ты, а где он… Приснилось тебе, или комар укусил.

— Какой комар! — Лешка замахнулся на Чиньку ружьем, как оглоблей. Чинька подобрался и предупреждающе обнажил клыки.

— Чинька, нельзя! — я подозвал его к себе. Чтобы замять инцидент, запричитал: — Чинька, паршивец, разве можно так принимать гостей?

Я с силой потрепал его, он жалобно заскулил, принимая наказание. Однако по его поведению было заметно, что он прекрасно понял то, что я подумал: «Ты хороший парень, Чинька, но и мстить за свои прежние обиды нехорошо!» Чинька больше не кусался, но прилепился к Лешке: тот к лодке — и нес следом. Лешка к домику, где предстояло ночевать, и Чинька за ним; Лешка за угол посмотреть на луну, и Чинькина тень тут же. По этой причине Лешка передвигался исключительно скачками. Он боялся оказаться и слишком близко от Чинькиных зубов, и слишком далеко, чтобы тот не подумал, будто от него убегают. Временами я предупреждал Чиньку:

— Смотри мне!

Он не пытался больше нападать на Лешку. Но отказать себе в удовольствии сопровождать незадачливого моряка было выше его собачьих сил.

Мы пили бутылочное пиво, заедали чирком и бросали косточки Чиньке. Лешка тоже бросал косточки, и тот брал, Лешка сказал:

— А ну вот это! — и бросил ему огрызок соленого огурца.

Чинька, не разобравшись, поймал огрызок, но, распробовав, вежливо положил угощение на траву и, подняв голову, долго и нехорошо глядел Лешке в глаза. Но из уважения ко мне он не изменил правилам хорошего тона.

Ночевали мы на сене в домике, а Чинька, как и положено сторожевому псу, оставался на улице. Он громко фыркал, отряхивался, словно выходил из воды. Это его донимали комары и мошки. Лешка спал тревожно. Ему хотелось на воздух, но там был Чинька. Будить Сашу или меня он из гордости не решился. К утру Лешка не выдержал. Он тихонько поднялся, шаря руками в темноте, нащупал дверную скобу и высунул голову наружу. Он лелеял надежду, что Чинька где-нибудь носится, пользуясь полной свободой.

Только-только посветлело небо. Чинька охранял вверенное ему имущество: лодки, рюкзаки, котелки и затухающий костер. Услыхав скрип открываемой двери, он поднял голову, узнал Лешку, поднял с нагретого травяного ложа и протянул свое излюбленное: «Р-р-ры!» Лешка быстрехонько закрыл дверь, уселся на охапку сена да так и просидел до тех пор, пока мы не встали.