X. Насмерть!

X. Насмерть!

В чистой, умытой сини неба кувыркались вороны. Гортанно вскрикивая, они кружились друг над другом в любовном танце, и их черные перья отливали на солнце густым фиолетовым блеском. Заснеженные верхушки сосен сияли как маленькие горные вершины. Там, наверху, царили ветер и солнце.

Внизу было суетно и шумно.

Вся небольшая площадка перед воротами Бонуса была запружена машинами — помятые в передрягах БМВэшки и солидные «мерсы», ухоженные джипы и пестрое, многочисленное поголовье «девяток» и «восьмерок». Публика была столь же разномастна: серьезные мужчины в кашемировых пальто вместе со своими дамами, словно приехавшими на показ зимней моды — то было негласное соперничество беличьих и песцовых манто, норковых и лисьих шуб… И тут же, свои, братки, в коже и спортивных штанах, и вездесущие активистки клуба собаководов в обслюнявленных собаками куртках. Выводили из машин собак — угрюмых алабаев и радостно-возбужденных бультерьеров, суетливых овчарок, каких-то крепких пружинистых полукровок. Толпились, курили, гоготали, переругивались, пыхтели, рычали, лаяли… Курился горячий парок дыхания возле лиц людей и собачьих морд, и низкое утреннее солнце ярко, настойчиво било в глаза…

Довольно большой прямоугольник арены был плотно утоптан и ровен, как лист бумаги и огорожен аккуратными деревянными перилами. Смуглый парень в спортивной шапочке ходил среди толпившейся публики и собирал входную плату. Кое-кто делал отдельные ставки. Бонус, очень довольный и возбужденный ожиданием, тоже бродил среди толпы, отвечал на приветствия, здоровался со всеми за руку. Пока все шло как нужно.

Вывели первую пару собак — тигрового бультерьера по имени Бакс и приземистого, ширококостного лохматого немца. Публика загомонила, суетливо растеклась вдоль перил, потом приутихла в нервном ожидании.

— Приготовились! Пускай! — крикнул Ухо, очень довольный ролью арбитра.

Собаки сшиблись, слиплись в рычащем лохматом клубке, покатились по арене, взрывая когтями плотно утоптанный снег. Тигровый бультерьер начал бой очень стремительно и поначалу словно смутил овчарку, но уже через несколько минут боя немец, который был значительно тяжелее, постепенно перехватил инициативу, вывернулся из-под яростных челюстей и сам вцепился в глотку бультерьера с такой уверенностью и непримиримостью, что тот никак не мог уже вскочить на ноги, а немец трепал его горло так, что казалось — жизни бультерьера пришел конец. Хозяева собак прыгали тут же, кричали и подначивали собак, и вместе с ними орала и всхлипывала толпа:

— Давай! Мочи! Так его!

— Взять, Баксик, маленький, взять! Лапу! Лапу!!

Те, кто сделал ставки, особенно бесновались и переживали. Минут через пятнадцать белая манишка бультерьера стала кроваво-розовой, и на арене появлялось все больше пятен ярко-алой крови. И эта кровь, и хриплое, словно предсмертное дыхание псов, их рычание и визг еще сильнее и горячее заводили толпу, и деревянные перила, казалось, из последних сил сдерживали напор, с которым толпа сжимала арену боя.

В этом бое большинство ставок было сделано в пользу этого крупного мощного бультерьера, с головой, похожей на ракету. Немецкие овчарки давно утратили былое уважение — считалось, что у них неважная психика. Но этот лохматый немец с черной спиной и рыжим подпалом как оказалось, обладал железной волей и сильным характером — он и не думал уступать бультерьеру, он не боялся его визгливого напора и он был сокрушительно-стремителен в своих почти что волчьих движениях.

И когда язык Бакса посинел, и он стал задыхаться, уже не в силах вырваться из челюстей немца, хозяин его закричал отчаянно:

— Все ребята!! Растаскиваем! Хватит!

— Мы на тебя ставили, эй, мужик! Пусть дерется!

— До конца давай! Буль недорезанный!!

— Но как?! Его же задушит щас! — хозяин бультерьера, маленький, щуплый мужичонка, кинулся к Уху:

— Давайте разнимать! Скорее!

Ухо усмехнулся, не отрывая взгляда от катающихся по арене псов:

— Не, так не пойдет! Пусть бабки отрабатывает.

— Баксик, он после ранения, у него еще рана прежняя не зажила… — растерянно лепетал хозяин бультерьера.

— Вот пускай твой Баксик и отработает наши баксы, ха-ха! — хмыкнул кто-то из публики, и толпа засмеялась, довольная невольным каламбуром.

— Не фиг было собаку тогда на бои ставить, козел! — зло и хищно сплюнул Ухо. — Давай, не мешай бою!

— Но это… моя собака!! Хватит уже! Он же умрет!! — закричал хозяин Бакса.

Лохматый немец терпеливо и упорно выжимал из Бакса последние глотки дыхания и жизни.

— Вали отсюда! Твой буль — дерьмо, пусть подохнет!

— Обычная овчарка с ним справилась!

Хозяин бультерьера попытался было оттащить овчарку.

— Не трогай мою собаку, падла! — заорал на него хозяин овчарки, и между ними чуть не вспыхнула потасовка, но их вовремя растащили люди Бонуса.

— До конца!! — ревела толпа.

По-зимнему медленно разгорался морозный день.

Бакс задохнулся под свист разгоряченной толпы. Когда хозяин донес его до машины, он был уже мертв.

О Баксе забыли сразу же, как только новая пара псов, свежих и энергичных, сшиблась на арене: это были два питбультерьера. И новая кровь уже капала на арену, на кровь Бакса и кровь лохматого немца, а потом на кровь измученных, покрывшихся пеной питов, которых все-таки растащили, лилась и лилась кровь алабаев, бультерьеров и стаффордширов…

В большом и прохладном холле они были вдвоем — Бонус и Харис с Закабанной, хозяин знаменитого азиата Китая. Большие окна с тонированными стеклами смотрели прямо в заснеженный лес. Шум голосов, собачий лай, гудки автомобилей не были слышны здесь. Почти пустой холл сиял отполированным паркетом. В углу темной мерцающей громадой высился огромный телевизор. Бонус и Харис сидели, утонув в громоздких кожаных креслах. Харис, неприметный, невысокий, с лицом непородистым и незаметным, с тихим голосом, на первый взгляд мог показаться совершенно случайным здесь человеком. Он был в спортивном костюме и с золотым перстнем на пальце. Что-то властное и пронзительное таилось во взгляде его восточных узковатых глаз. Харис медленно цедил джин с тоником.

— Ну что, в вашем собрании? Националы все выступают?

— А пусть его выступают… — Бонус ухмыльнулся. — Все это до поры, до времени. Кому-то очень выгодно разыгрывать эту карту. Чтобы под шумок награбить побольше.

— А тебе тоже выгодно, Бонус? — усмехнулся Харис.

— Нет, Харис, мне это не выгодно. Я хочу поднять эту страну из руин.

— Ты?! Ох, не смеши меня! Небось уже прикупил себе домик в Майами, а? И семью в Испанию отправил?

— А если бы твоим детям угрожали убийством, ты бы что сделал?! Я не собираюсь уезжать из этой страны. Это моя страна. И давай оставим этот разговор. Кажется, мы еще не договорились.

— Сколько, пять или шесть? — лениво спросил Харис. — Ты все же хочешь делать ставки?

— Давай пять. Пока… — Бонус заметно волновался, но старался скрыть это за широкой улыбкой. Он не пил. Его бокал так и стоял нетронутым.

— Нет, мне все-таки интересно! — Харис вскинулся, потянулся к пачке сигарет и ловко вышиб из нее одну. — Пять штук зеленых ты готов выложить… Это что за пес у тебя?! Вон тот маленький белый буля, которого мне Алик сегодня показал? Ты уверен, что это не фуфло какое? Тут даже не в бабках дело. Мне просто интересно, из принципа. Зачем ты эту мелочевку выставляешь против моего Китая…

— Это мои проблемы, Харис. Хочу и выставляю. Ты-то что дергаешься, раз твой Китай такой крутой?

— Ладно, Бонус, по рукам. Ну так как будем — насмерть или на «скреч»?

— Насмерть, Харис, насмерть, потому что на кой мне нужен этот буль, если он не возьмет твоего? Мне не жалко. Может, тебе жалко? Пес-то у тебя дорогой. Мой ведь так… почти дворняга!

Глаза Хариса блеснули подозрительно и недобро. Он усмехнулся:

— Не пойму я, Бонус, зачем ты этот балаган устроил? А может, хитришь? Может накачал своего пса чем, а?

Бонус рассмеялся, встал и похлопал Хариса по плечу:

— Брось, братан, чего сочиняешь, ты ж не писатель!

Одевшись, они вышли на улицу. Возле арены сгущалась толпа. Все смотрели на Китая, которого наконец вывели из машины помощники Хариса.

Это был настоящий гигант, большой и золотисто-желтоватый, с густой шерстью, мощными крепкими лапами, квадратной головой с полностью купированными ушами. Нос у Китая тоже был розовато-коричневый. В маленьких темных угрюмых глазах мерцала какая-то нездешняя дикость — казалось, этот алабай вообще не понимал, что за мир его окружает. Он был словно отгорожен от всех — от собак, от людей, от машин; однако в его ленивой, неспешной грации таилось что-то опасное, неясное, и потому пугающее. Харис привез этого алабая из какого-то дальнего туркменского аула, затерянного в горах Копет-Дага.

Когда Алик увидел Китая, ему стало не по себе. Показалось, что алабай этот размером не меньше льва. И тело у него было не рыхлое, и не сухощавое, а такое, какое нужно — широкое, жесткое, мускулистое — будто только что его привезли с диких азиатских просторов. Ведь многие алабаи, которые рождались и росли уж в городе, постепенно деградировали, превращаясь в комнатных собачек для красоты. Но этот!

Зря он, Алик, во все это ввязался. Ясно, как божий день, что маленький Крис этому псу не соперник. Да и вообще, такая разница в весе и росте просто выходит за всякие рамки. Это не честный бой, а кровавая бойня. Но Бонус сказал, что толпе нужна кровь, ей нужна смерть — не экранная, не виртуальная, а самая настоящая, реальная.

Да, Крис хорош сейчас, он в прекрасной форме. Несколько последних дней Алик по утрам устраивал ему лыжные пробежки. Каждый день, с десяток километров Крис волок Алика по лыжне и по сугробам, по буреломам и горам. Сам Алик добегался до того, что похудел килограмма на четыре. А Крис наоборот, будто еще в груди и плечах раздался.

Трясущимися руками Алик пристегнул карабин, вывел Криса, пошел к арене. Шел, еле сдерживая рвущегося с поводка пса и ощущал себя так, как будто идет к собственной виселице. Крис же, почуяв всеобщее возбуждение, смешанный шум голосов, лая и рычания, унюхал и запахи крови, страха и смерти, что витали над черной возбужденной толпой. Он весь превратился в комок ярости и ненависти, готовый растерзать каждого, кто попадется ему на пути.

Толпа встретила их криками и свистом. В этом свисте и Алик, и Крис услышали разочарование и насмешку: Слишком трудно было вообразить, что маленький бультерьерчик сможет стать серьезным соперником огромного молчаливого алабая.

Крису было совершенно безразлично, кого убивать. Главное, что враг его был большим, его было много — целая гора мяса и шести! Он вгрызался в эту лавину в бессознательном упоении, почти не слыша и не видя, полностью отдавшись сладостной и разрушительной ненависти. Он не ощущал боли, не чувствовал, как кровь хлещет из разорванного уха. Он не слышал даже криков Алика, который пытался поддержать его своей похвалой — так сильна и всеохватна была его ярость.

…Что-то изменилось в нем с тех пор, как он потерял свой дом и родных ему людей. Кажется, в нем не осталось ни любви, ни ласки, ни ожидания. Только безумная жажда убивать.

Первые двадцать минут боя бультерьер почти не был виден из-под навалившегося на него алабая. Зрители свистели и кричали, предрекая Китаю полную и быструю победу. Никто даже не сомневался в том, что Китай придушит белого буля. Но алабаю все никак не удавалось ухватить соперника за самое горло — Крис неизменно выворачивался. Казалось, что еще мгновение — и он потеряет последние силы. Но шли минуты, а Крис продолжал свое немыслимое противостояние желтому лохматому гиганту.

— Сорок минут боя… — тяжело дыша, пробормотал Алик, взглянув на часы. Бонус стоял тут же, в первом ряду за ограждением, и за его спиной переживала и бесновалась толпа. Харис все время находился рядом с Китаем, изредка бросая ему:

— Взять его, Китай, фас его!

И лишь когда Крис, извернувшись, вдруг схватил Китая за переднюю лапу, Харис заволновался. Он бросил сигарету, которую все это время небрежно и неторопливо курил.

Бультерьер методично сжимал свои страшные челюсти, и Алик с Харисом услышали, как затрещала кость. Крис перемалывал лапу алабая. И Китай впервые за все время боя подал голос — он заскулил от невыносимой боли и заметался по арене, пытаясь высвободить лапу.

— Хорошо, малыш!! Лапу, лапу! Взять его! — Алик обезумел от радости, и вся толпа тоже всколыхнулась, заорала десятками глоток:

— Мочи его!!

Харис мгновенно почувствовал, что состояние его собаки переменилось — теперь алабай не очень-то желал продолжать бой, он хотел только одного — освободиться от этой невыносимой, рвущей его плоть боли.

Бонус замер на месте, впившись взглядом в Криса. Бультерьер был уже коричнево-розовым от крови и грязи. Он оглянулся, и волна какого-то злого торжества нахлынула на него: толпа как всегда была на стороне того, кто сильнее в данный миг. Еще пару минут назад бультерьер был для них жалкой тряпкой, которую мотает в своих челюстях могучий алабай. Теперь же, когда Китай завыл от боли и беспорядочно заметался по арене — он был предан позору.

— Мочи большого!

— Буля, молодец, мать твою!

— Давай, дави его!

Арена была уже покрыта кровью. Китаю удалось-таки вырвать лапу из челюстей бультерьера. Теперь он не мог опираться на нее — она была безнадежно сломана, и кажется, болталась только на сухожилиях. Похоже, алабай, который привык убивать собак почти сразу же, перерезая артерии длинными клыками, был обескуражен выносливостью и упорством этого бультерьера. Он потерял реакцию, он просто устал, он не мог справиться со страшной болью в сломанной лапе. Маленькие его глазки помутнели. Из пасти с хрипом вырывалось дыхание, и разбрызгивалась по густой шерсти розоватая пенистая слюна. Несколько раз он промахнулся, и теперь пытался подставить бультерьеру плечо или спину. Но Крис целился именно в его горло. Он казался заведенной механической игрушкой. Его атаки не слабели.

Голова Криса, исполосованная клыками алабая, сочилась сукровицей и кровью. Один глаз заплыл, и было непонятно, цел ли он вообще. На шее зияла глубокая рана.

Бонус внутренне подобрался, чувствуя, как сладко замирает сердце в каком-то неясном, почти первобытном восторге. Неужели этот бультьерьер все же замочит алабая? Бонусу было приятно видеть бледное, испуганное лицо Хариса. Он оглянулся:

— Эй, Ухо, поди скажи ребятам, чтобы приготовили глюкозу. Этот буль теряет слишком много крови. Как бы копыта не откинул.

— Туда ему и дорога, гаденышу, — злобно пробормотал Ухо, но послушно пошел выполнять указание своего шефа.

Прошло еще с десяток томительных минут. И вновь ситуация неожиданно переменилась. На сей раз Китай схватил Криса за горло. Это был отчаянный бросок, который мог или спасти, или погубить алабая, силы которого таяли с каждой секундой. И ему удалось сомкнуть слабеющие челюсти на горле бультерьера! Полувздох-полустон пронесся в толпе, и все словно оцепенели.

…Крис уже не ощущал собственного тела. У него уже не было лап, не было ушей, не было глаз, не было спины, даже головы и горла уже не было… Осталось только одно громадное и все расширяющееся сердце, которое билось с оглушительным грохотом, и все надувалось и надувалось в огромный черный шар, который вот-вот лопнет, и взрыв этот принесет наконец желанное освобождение. Его широко открытый единственный глаз уже не видел ничего. В какую-то долю секунды Крису вдруг стало безумно хорошо, его шарообразное сердце взорвалось восторгом — это руки его Мамы, его хозяйки обхватили его голову! Вот он прижался к ней, ощущая ее запах… Ее голос звал его: «Кристи! Кристи! Кристи!»

В этот миг Крис умирал: ни единого кубика воздуха не осталось в его легких.

Но в эту же самую секунду силы почти оставили алабая, тем более, что он ощутил своими челюстями легкую дрожь агонии и тут же ослабил хватку.

КРИСТИ! Сейчас, сейчас! Он только освободится и бросится к ней!

Ведь он жив, он дышит, он слышит! Он заглотил сладкий и пьянящий воздух — как крокодил заглатывает свою жертву после долгой и изнурительной охоты, извернулся и в следующую секунду его челюсти сомкнулись на мохнатом горле алабая. Они сомкнулись, безжалостно разрывая аорту…

— А-ах! — пронеслось над толпой, и вся она, как одно огромное темное существо, наползла на арену со всех сторон, сметая своей тяжестью деревянные перила.

— Он его уделал!! — голос Алика сорвался на фальцет.

Бонус посмотрел на Хариса. И словно, почувствовав его взгляд, Харис медленно повернул к нему белое, как бумага, лицо и поднял глаза, мерцающие неподдельной ненавистью.

Его алабай издавал последние хрипы.

«Если он сейчас попросит спасти собаку… мы ему, пожалуй, поможем…» — подумал Бонус. И тут же понял, что Харис ничего у него не попросит.

— Готов!! — закричал кто-то.

Харис поднялся с корточек, и не оглядываясь, стал выбираться из круга. Толпа безмолвно расступалась перед ним.

Бонус очнулся как от наваждения. Что же там с Крисом? Он вовсе не хотел терять эту собаку. Этот пес прославит его бои…

Алик с трудом отодрал Криса от уже мертвого алабая. Весь разорванный, весь истекающий кровью, бультерьер как заведенный рвался к поверженному врагу.

— Алик! Быстро под систему его! И хирурга давайте. Быстро!

Бонус вытащил сигарету и с наслаждением затянулся. Он медленно направился к темно-синему джипу Хариса.

Сидя в машине, Харис пересчитывал баксы. Пять аккуратных стопочек новеньких хрустящих стодолларовых бумажек. Ему было не жаль их. Ему было не жаль и Китая. Он вспомнил вдруг, как сидел в прокуренной старой юрте хитрого старого пастуха-туркмена и пил с ним водку, выторговывая у него за тысячу баксов толстого, желтоватого щенка, похожего на белого медвежонка. Пастух долго ломался и не хотел продавать щенка, хотя для него это были огромные деньги. Потом старик окончательно опьянел и сдался.

Потом Китай принес Харису много бабок. Но гордость обладания самой сильной собакой в городе была для Хариса дороже всех этих денег. И вот какой-то буль-полукровка все разрушил. Бонус вместе со своим булем сегодня унизил его. Поимел его!

Вчера у него был самый лучший пес. А сейчас там, на арене валяется лишь мертвая куча дерьма…