БРЫКИ-БРЫКИ. СОБАКА, КОТОРАЯ ГОВОРИЛА «МАМА»
БРЫКИ-БРЫКИ. СОБАКА, КОТОРАЯ ГОВОРИЛА «МАМА»
Каждое утро я вижу, как мимо моих окон проходят двое: седой, благообразного вида мужчина и крупный, красивой золотистой масти боксер. Мужчине — давно за шестьдесят; стара, очевидно, и собака. Они ходят на прогулку всегда в один и тот же час. Мужчина идет не спеша, постукивая тростью; пес ковыляет рядом, волоча заднюю изуродованную ногу. Несколько глубоких полузаросших шерстью рубцов, перекрещиваясь, отчетливо выделяются на атласистой шкуре.
Меня заинтересовала эта пара. Собаки-моя страсть. Мы познакомились. Виктор Андреевич, владелец боксера, оказался вежлив, воспитан чрезвычайно — типичный старый интеллигент с головы до пят. Нет, он не одинок: есть жена, Марта Аникьевна, в прошлом педагог, как и муж. Они получили новую квартиру в нашем районе; оттого я и не видел их раньше.
Меня интересовали рубцы и увечье животного.
Выяснилось, что пес покалечен весьма основательно. Надо было видеть, каков он был тогда, когда кожа на нем висела лоскутьями! Сломано было несколько ребер, ключица. Лапа тоже сломана; чтобы она срослась, в кость вставлен металлический штырь. Делали сложную операцию, чтобы его спасти… Где это его так?
«Хотите знать? Что ж, пожалуй, извольте…»
…Сына убили в белофинскую. Двое стариков остались сиротливо коротать век. Нет, конечно, есть много друзей, знакомых, заботливых и чутких людей; но, что ни говори, родной человек — это родной человек, никто не заменит его.
Жили-вековали, пенсии хватало, чтоб не нуждаться. Когда утихла боль, стали позволять себе даже кой-какие развлечения — кино, цирк, например… Да, и цирк. Сын любил цирк. Его радовали мужество, сила. Цирк лишний раз напоминал старикам о нем, о сыне. Именно с цирка и надо начинать эту незамысловатую историю.
Раз шли — увидели афишу: аттракцион «Собаки-футболисты». Сходим — посмотрим? Было очень смешно наблюдать, как с полдесятка прыгучих короткомордых псов, как ошалелые, взлягивая лапами, гонялись за легким воздушным шаром, стараясь загнать его в ворота, где привязанный крепким ремнем «вратарь», сдавленно хрипя и брызгая от злости слюной, старался отразить все попытки четвероногих форвардов. Женщина в бархатном малиновом платье с позументами кокетливо командовала: «Алле, гоп! Алле, гоп!» — а они прямо-таки вылезали из кожи. Прыжок — и от толчка носом шар взвивался вверх, еще прыжок — и он, под оглушительные смех и хлопки зрителей, наконец, в сетке. Потом — свисток рефери, противники поменялись воротами — все как в настоящем футболе… Впрочем, что рассказывать долго — вы сами, конечно, не раз видели это зрелище!
Виктор Андреевич и Марта Аникьевна получили тогда большое удовольствие. А выходя с представления, увидели объявление, написанное от руки: «Отдаются щенки-боксеры. Справиться за кулисами». Переглянулись и, прочтя молчаливое одобрение в глазах друг друга, направились к служебному входу.
В артистической уборной, где пахло псами и помадой для лица, их приняла дрессировщица. В обыденной жизни, в домашнем полинялом халатике, она выглядела совсем не такой, как на арене. Куда более будничной, даже немного вульгарной, особенно — эти подведенные брови, неестественно яркие губы и пудра, сыпавшаяся с носа. Этому впечатлению способствовало и то, что она курила. Зато псы… Вблизи они были просто изумительны.
Хозяйка кликнула зверей, находившихся в клетушке за стенкой.
— Вот это Баккара, мамаша, — отрекомендовала она, вынимая папиросу изо рта. — Баккара, малюточка, подойди сюда!
Баккара, налитая, упитанная, топала, как человек. Покосив белком, она не соизволила приблизиться. Отвисшие соски подтверждали, что «малюточка» — мать щенков.
— А это — отец… Дон-Мордан. Дон-Мордан, покажитесь! Не правда ли, красивая кличка? Я сама придумала ее. От слова «морда»…
Дон-Мордан важно обошел вокруг посетителей, придирчиво обнюхал колени Виктора Андреевича и удалился. Даже не верилось, что он недавно с такой яростью защищал футбольные ворота… Вот это они и есть, четвероногие артисты?!
По первому взгляду можно было думать, что псы должны заживо съесть всякого, кто отважится заглянуть сюда. В действительности они оказались миролюбивы, воспитаны. Привыкнув к людскому постоянно сменявшемуся обществу, даже не очень интересовались посторонними. В сочетании с их мощью и какой-то совсем не собачьей уверенностью, которая так и сквозила во всем их поведении, это еще более располагало к ним.
— А теперь я покажу крошек, — тем временем продолжала дрессировщица, как видно без памяти влюбленная в своих питомцев. — Они очень уютные, такие дуси! Посмотрите…
Щенки копошились в гнезде под столом, на котором стояло зеркало-трельяжик и в беспорядке были разложены разные гримировальные принадлежности. Хозяйка извлекла одного и показала, повертывая на руках, как, любуясь, повертывают младенца.
Щенок был толстый, гладкий и позволял делать с собой что угодно. Кожа на нем висела складочками, глаза были затянуты каким-то сиреневым туманцем. Точно так же выглядел другой, не отличить. Все они были совершенно одинаковы, будто наштампованы, как гайки.
— Какие чудные, — восхитилась Марта Аникьевна, женщина добрая и чувствительная.
— Прелесть, — подтвердил Виктор Андреевич.
— Возьмем?
— Какой разговор! Я — как ты…
— Одну минуточку, — сказала собачья хозяйка. — Поскольку это очень хорошие щенки и я отдаю их совершенно бесплатно, лишь бы в хорошие руки, я хотела бы знать, к кому они попадут…
Она с удовлетворением восприняла сообщение, что у супругов отдельная квартирка, сад, прожиточный минимум достаточный, чтобы прокормиться всем. Обсуждали так, как будто речь шла об усыновлении ребенка, не меньше.
— А любить вы его будете? Вы извините, что я вхожу во все подробности, но, знаете, иначе нельзя. Если нет страсти, лучше не брать. Это же будет такой друг, такой друг, — тараторила она. — Как человек! Я им жизнью обязана… Шерри-Бренди! Шерри-Бренди!… Шерка! — На этот оклик явилась еще одна боксериха, медлительная и грузная. — Она спасла меня! Как? Очень просто. Мы шли весной… А она у меня уже пенсионерка, старая, ходит трух-трух, трух-трух. Ну вот, идем, вдруг она рванулась в сторону, меня потянула за собой… Я чуть не упала! И в ту же секунду грохнулась обледенелая глыба снега с крыши. Как раз бы на меня… Говорят, собаки предчувствуют землетрясения и перед опасностью тянут хозяев из помещений… А сон у вас хороший? Кто страдает бессонницей, заводи боксера: такой уютный храп по ночам… У них изогнута носовая перегородка. С двух месяцев уже храпят!… Да! На каком этаже вы живете? А то я знаю случай: годовичок перепрыгнул перила балкона и упал с четвертого этажа… У вас — первый? Чудесно…
Право, и смешно и трогательно.
Как назвать щенка… Целая проблема!
Когда нужно, как раз не подберешь клички по вкусу. Следовало посоветоваться с владелицей боксерного выводка: уж она-то наверняка знает их уйму.
Апаш… По-французски — «хулиган», «бандит». Причем же тут милый маленький песик? Не годится. Жуир. Звучно, но как-то легкомысленно. Биг-Бен. Биг-Радж. Битт-Бой… Вот это уже неплохо. По Грину — «Битт-Бой, приносящий счастье». Может быть, малыш тоже принесет счастье? Правда, в документе, который вручила новым владельцам щенка его прежняя хозяйка, он назван (по происхождению) торжественно и совсем как немец-дворянин: «Грим фон Клаугдорф». Родовит, ничего не скажешь. Впрочем, циркачке-дрессировщице высокий титул ничуть не помешал звать боксика непочтительно Гришкой. Но так — уж слишком простецки… В общем, Битт-Бой лучше всего.
Итак, «крестины» состоялись. Битт-Бой, да?
А Приносящий Счастье молчит и таращит на окружающих свои глазенки, которые и впрямь никак не назовешь глупыми.
Есть ли более занятное существо? Ну дала же природа такой философский вид… Он — как старый мудрец: сидит и смотрит, глубокомысленно, терпеливо, снисходительно. Мордастый, четырехугольный, лапы толстенные. Уши висят, брыли спущены, физиономия вся в старческих морщинах (кожи у него явно «на вырост»!), затылочный бугор выпирает, голова домиком, глаза прямо-таки человечьи. Сидит и думает, и, кажется, сейчас что-то скажет, к примеру: «Зачем я явился на свет? Чего хорошего? Поневоле сморщишься…»
Настоящий маленький львенок не львенок — в общем, что-то от большого могучего зверя. Гладкий, тяжелый, «обтекаемый».
Очень, очень серьезная личность.
«Тюфяк» — называла его подруга Марты Аникьевны, скептически настроенная к их увлечению собаководством. «Байбак!» — умилялся Виктор Андреевич, снимая щенка с весов: пятинедельный, тот тянул четыре килограмма с лишком.
В два месяца щенку купировали, то есть подрезали, уши и хвост. Отросли, длиннее сделались лапы. Как-то враз преобразившись внешне, он начал заметно меняться и в другом. Сделался живее, шумнее. Появилось упрямство. Лезет; скажешь: «Отстань!» — он будет стоять и смотреть, всем своим видом выражая: «А я хочу поласкаться, поиграть!…» В конце концов махнешь рукой и сделаешь по его. Поставит на своем.
Появилось этакое озорство, что ли. Сидит против вас, смотрит, не мигая; вдруг что-то не понравилось — метнется, как кобра, изгрызет, исслюнявит руки. Просто напасть какая-то!
— Он еще маленький, глупенький, он еще осознает, — успокаивала мужа добрая Марта Аникьевна.
И вправду: после четырех месяцев «осознал».
Уже в этом возрасте у него появилась тенденция хватать за запястье, хотя его никто не учил этому. Сказывался «фон Клаугдорф»: все его предки были полицейскими собаками.
Его «важное происхождение» вскоре напомнило о себе и по-другому… Звонок — почта. Виктор Андреевич растерянно вертел в руках извещение, врученное под расписку…
— Ты знаешь, Марта, нас вызывают в секцию…
— В какую еще там секцию? Я никаких секций не знаю.
— В секцию боксеристов. Требуют показать Битт-Боя…
Оказалось, цирковая дрессировщица — бывшая хозяйка Битт-Боя — позаботилась, дала куда следует сведения о всех щенках, и там уже взяли их на учет.
Раз вызывают — надо идти.
Виктор Андреевич нацепил галстук-бабочку, облачился в чесучовый старомодный пиджак, который всегда надевал в торжественных случаях, взял шляпу, трость, Битт-Боя на поводок и отправился.
Поверите ли, ничего подобного он не представлял себе прежде!
Публика в секции была самая пестрая, подходили новые посетители — пионеры, домохозяйки, солидные мужчины, но тон задавали три дамы-боксеристки. Одна, пожилая, председательствовала; другая, помоложе, видимо, была ее помощницей; третья вела запись. К ним приводили щенят и взрослых боксеров. Они их требовательно осматривали, измеряли рост, пропорции тела, глядели в зубы.
— Клык окрайка клык! — провозглашала специалистка по зубам, заглянув в пасть очередному подопечному, после чего тот, облизнувшись, принимался учащенно дышать, дергая языком и оглядываясь на своего владельца, точно спрашивая: «Для чего это делается?» Секретарша в это время что-то помечала в тетради.
— Прикус на пределе!
— Клык окрайка клык! Просто заклинание какое-то!
— Вы чем кормите свою собаку?
— Как чем? Что сам ем, то и даю.
Дамы переглянулись. «Какой ужас!» — читалось в их взглядах.
— Вы даете глицерофосфат?
Виктор Андреевич растерянно пожал плечами.
— А как вы его везли сюда?
— На трамвае…
— Как можно боксу на трамвае? У него будет пневмония! — с возмущением авторитетно заявила одна из заседавших.
Виктор Андреевич смущенно притих и смотрел, слушал, широко раскрыв от удивления глаза. Пневмония, глицерофосфат…
Боксеристы — какие-то тронутые люди. Возятся со своими боксерами, как с детьми; на щенках подгузнички, как на малых ребятах. Считают, что лучше их собак нет на свете, все остальные породы — ничто, плебеи, мразь. И все — на полном серьезе.
Смешной народ! Они могли часами обсуждать малейшие изменения в поведении своих любимцев, линии их кровей до двадцать пятого колена включительно, наперечет знали всех этих фон дер Клаугдорфов, фон Эйгельштейнов, Венус фон Фогельсбергов, Шерри фон Таубенсхойльдов… Тьфу ты, язык сломаешь!
Виктор Андреевич, почувствовавший себя вначале полнейшим невеждой в этой компании, постепенно успокоился, убедившись, что тут, видимо, было так заведено — о животных говорить, как о людях…
Впрочем, мало кто обращал внимание на странности боксеристок; важнее было то, что здесь действительно до тонкостей разбирались в боксерах; а ведь каждое занятие требует углубленных знаний. И за всеми чудачествами, в общем-то, скрывалось много дельного.
Получив тысячу наставлений, предупреждений, замечаний, Виктор Андреевич ушел домой взопревший. Крепко-накрепко запомнил: вторник — «боксериный день». Каждый вторник — пожалуйте сюда за советом, помощью, кому что требуется.
— Не забудьте, что собаку надо дрессировать! — напутствовали его на прощание.
Право, ну кто мог думать, что с этим Битт-Боем будет столько возни! Ведь образина. Морда четырехугольная, лицевые кости дегенеративно укорочены, головастый, всегда сопит (все боксеры сопуны, опять же из-за деформированной носовой полости). Недаром мальчишки на улице бегут следом: «У, бульдожка, бульдожка!» Пальцем нос вдавят и показывают — дразнят. А мил, мил, уже прилип к сердцу.
— У него мертвая схватка, — важно объясняет кто-нибудь из добровольной шумной свиты.
— Не схватка, а хватка, — поправляет Виктор Андреевич.
— Я знаю, — кричит другой, — у него смертельный укус!
Навьюченный до последней степени, Виктор Андреевич шествует на площадку — учить Битт-Боя. В инструкции сказано: нужно иметь поводок двухметровый, поводок десятиметровый, ошейник простой и ошейник строгий, намордник петельный, намордник глухой и так далее и тому подобное. Все это Виктор Андреевич напялил на себя и на собаку. Побрякивающую цепь обмотал вокруг пояса. Невысокий, сухонький, с этими атрибутами завзятого собаковода он представляет довольно-таки комичное зрелище. Устал невозможно. А еще надо заниматься.
Занятия. Инструктор командует «направо» — Виктор Андреевич неловко поворачивается налево.
— Направо! — повторяет инструктор. — Ах, направо? Пожалуйста…
— Что вы к каждому слову прибавляете «пожалуйста»?
— Простите, простите. Пожалуйста, не буду… Инструктор молодой, недавно демобилизованный из армии, для него все эти приемы — азбука.
— Кру-угом!
— Одну минуточку… — Потоптавшись, Виктор Андреевич делает поворот через правое плечо, один из всей шеренги и позже всех. — Ах, кажется, не так!… — И он раскручивается в обратную сторону.
— Простите, пожалуйста…
На лице инструктора мученическое выражение. «И для чего только создали этих интеллигентов!» — готов он произнести вслух.
Зато куда успешнее проходит то же самое у Битт-Боя. Правда, ему также приходится повторять одно и то же по нескольку раз; однако если уж он что запомнил — то запомнил.
Но — озорной, беда!
Он отлично пользовался слабостями хозяина. Идут в строю, внезапно Битт-Бой передними лапами охватывает ноги Виктора Андреевича. Бедняга валится наземь. После, поднимаясь, бормочет:
— Извините, пожалуйста, мы сейчас…
Или — подпрыгнет и ударит всеми четырьмя лапами в грудь. Конечно, Виктор Андреевич опять с ног долой. Надо бы взгреть Битт-Боя за эти штучки как следует, а у Виктора Андреевича не поднимается рука. За всю жизнь не причинил никому ни одной неприятности.
Иногда Битт-Бой идет рядом без поводка; выражение умнейшее, образец повиновения и добропорядочности.
И вдруг — прыг в сторону, на морде восторг: «Поймай меня!» Взбрыкнет как раз тогда, когда не ждешь. Типично боксерское.
Впрочем, учеба не прошла бесследно и для Виктора Андреевича. Тоже усвоил кое-что. Например, ведет бокса. Плут увидел впереди столбик; в глазах мгновенно пронеслось: рвануть туда! А Виктор Андреевич уже начеку, строгий взгляд на воспитанника. И тот сразу обмяк, языком зашлепал, пытаясь виновато лизнуть руку: извини, мол!
Никто ничего не заметил, а эти двое поговорили между собой.
Постепенно открывались все новые черты характера боксера. Повадился лазать под забор, на территорию соседней дачи. А там хозяева — садоводы, розы прикопаны. Пес мял, ломал. Посыпались жалобы.
— Вы его вытяните чем-нибудь, когда увидите. Только не сильно, — скрепя сердце, дал разрешение Виктор Андреевич.
Соседка «вытянула» однажды пса метлой по спине. После этого он перестал ходить туда, но и соседку запомнил навсегда. Как услышит ее голос — рычит, беснуется.
Раз во дворе поднялся сильный шум, крик. Оказалось, соседка зачем-то сунулась в калитку (думала, Битт-Бой на прогулке), а он молчком хвать ее за руку. Уцепился и держит. Кое-как заставили отпустить. Разжимать пришлось.
Вот уж истинно: памятлив и злопамятен.
Правду сказать, особа неприятная, вечная скандалистка. Оскорблений, брани было потом — кое-как урегулировали конфликт. Зато и она с тех пор больше не совалась к боксеру.
Самолюбив — необычайно. Ударишь по морде — обязательно огрызнется. Шлепнешь по заду — воспринимает, как наказание.
Взял манеру: надоест заниматься — набросится на хозяина, зубами делает перехваты на плече, правда не сильно, так, чтобы не прокусить, но — ощутимо. Скажут ему: «Ну, хватит, пошли домой» — тотчас отпустит и направится с площадки.
Уравновешен. Выдержка великолепная. И в то же время — темперамент, впору хоть доберман-пинчеру.
Возьмется драться — ну, держись! Противника сшибает плечом, грудью и лапами. При прыжке на человека тоже бьет одновременно всеми четырьмя лапами, как при прыжке на барьер. Брык — и готово: сбить кого-либо с ног ничего не стоит. Как-то сбил ради озорства случайную «тетю» (правда, «тетя» была легкая, сухонькая). Сбил парня-футболиста. Не устоит даже сильный мужчина.
Прыгуч — поразительно. Барьер в два метра — пустяк, семечки. Как-то положили лакомство на дерево, на высоте двух с половиной метров над землей. Пес преспокойненько вспрыгнул, съел и так же расчетливо-неторопливо соскочил обратно.
— Этого вашего брыкуна никакая загородка не удержит, — говорила немолодая дворничиха, соседка с другой стороны. — Давеча мету улицу, а ему, видите ли, метлой захотелось поиграть. Через забор шасть и уцепился… Я к себе тяну, он — к себе… Насилу отбила! Поиграл — и домой, опять через забор. Ему что? Брык — сюда, брык — туда. Как в цирке! Брык-брык…
Брык-Брык… забавно! А может, Брыки-Брыки? Звучит неплохо.
А какая прелесть — дома. Сама непосредственность! Дали ему студень. А он принес и шлеп хозяйке на колени. Испортил Марте Аникьевне новое платье. Но разве можно наказывать его за это: лучший порыв души, поделился лакомством!
Марта Аникьевна стала ему укоризненно выговаривать за это, а он… Да вы же еще не знаете, на что способен боксер!
Ученые мужи утверждают, что тут дело тоже в укороченных челюстных костях. Так или не так, судить трудно, но факт остается фактом (все, кто держал боксеров, подтверждают это), что боксер способен выговаривать некоторые слова. Да, да! Или хотя бы по крайней мере одно. И это слово он произнес в тот вечер, когда провинился перед Мартой Аникьевной.
Вытряхнув студень из подола в чашку пса, она что-то говорила ему, а он, по интонации ее голоса поняв, что проштрафился, заюлил, зашлепал языком и вдруг из его пасти совершенно явственно прозвучало: «Мам-ма!».
Вначале Марта Аникьевна подумала, что ослышалась, что постоянная тоска по сыну привела к тому, что она случайное сочетание звуков приняла за нечто членораздельное, но когда Битт-Бой повторил это еще раз, а потом еще, она схватилась за сердце и в полной растерянности опустилась на стул. Пес обрадованно подскочил к ней…
— А я как села на стул, — рассказывала потом Марта Аникьевна, — так подняться мне никаких сил. Собака, и вдруг говорит «мама»… Может, показалось, уж и не знаю… Да о том ли речь! Сынок стоит перед глазами. Голос его слышу: «Мама, мама, мама…» С тех пор, как погиб, никто не называл меня так. Чуть рассудка не лишилась…
Позднее она узнала, что многие боксеристы специально учат своих четвероногих любимцев выговаривать это слово.
«Интеллектуальный пес», — сказала про него подруга Марты Аникьевны, не менее ее потрясенная его способностями.
Вот когда он по-настоящему вошел в сердце. Отныне и навсегда в нем стало нравиться все. И то, что он такой лизуха и слюнявка. И что отхрапывает по ночам на всю квартиру. Как-то зашла знакомая вечерком, сидели-беседовали, внезапно она прислушалась и спросила:
— Кто это у вас храпит?
Храпел, надо сказать, как пьяный мужик.
— Гришка…
— Гришка?!.
— Ну… Брыки-Брыки. Битт-Бой…
Гришка, Брыки-Брыки, Битт-Бой… Спутаешься тут!
Но, право, ему и Гришка, пожалуй, идет: такой сорванец… именно — Гришка! И как-то еще ближе, проще, по-нашему.
А сколько изящества во всех движениях! Упруг, мускулист, идет — как танцует. Порода — во всех повадках.
Правда, с его «мам-ма» не обошлось и без курьезов.
Виктор Андреевич ночь не спал, ворочался: завтра собачка сдает экзамен — предстояли испытания по дрессировке. Наутро бокса поставили на охрану. Ему командуют: «Фасс!», а он пошлепал языком — и вдруг: «Мам-ма!…»
Однако прошло немного времени — и Брыки-Брыки так работал на окарауливании, как будто старый сторожевой пес.
Конечно, он только собака… И все же порой нельзя без какой-то душевной неловкости смотреть ему прямо в глаза. Кажется, что в них присутствует мысль, есть что-то от человека. Недаром все знающие эту породу утверждают, что ни одна собака, ни одно животное вообще не очеловечиваются так, как боксер. Эта короткомордость, делающая его похожим на обезьяну, и взгляд, как бы желающий что-то сообщить вам… Право, они заставляли задуматься даже менее наблюдательного человека. Только подержав боксера, понимаешь, почему случайное уродство (ведь когда-то собаки с укороченной челюстью и курносой мордой были случайным явлением, отклонением от правил) люди сделали породой, прихоть природы возвели в достоинство.
Выяснилось, например, что ему нравится автомобиль, любит кататься. Но не в том суть. Интересно вот что: во время езды смотрит в ветровое стекло и, если что-то проехали, сейчас же оборачивается, чтобы бросить взгляд через заднее окно, — знает, что может увидеть там. Стало быть — тоже зачатки каких-то разумных действий?
Рафинирование породы достигло в боксере, пожалуй, наивысшего совершенства, работа селекционера здесь наиболее ярко выражена.
Именно все это и делает боксеристов фанатиками, теряющими подчас чувство меры и юмора (правда, заметим попутно, без фанатизма, одержимости, пожалуй, не создашь ничего достойного внимания и удивления!). Отсюда рождается и какое-то особое отношение, почтение, что ли, к боксеру. И когда однажды в секции Виктора Андреевича спросили, доволен ли он питомцем, Виктор Андреевич помолчал и ответил:
— Было бы лучше, если бы он был меньше человеком и больше собакой…
Да, взял за сердце, взял.
На удивительном четвероногом, ставшем поистине членом семьи двух престарелых пенсионеров, сосредоточилась теперь вся их привязанность, которую они прежде дарили сыну. Все-таки живое существо, которое может приласкаться, ответить теплом на тепло. И даже если бы он не совершил то, что совершил, все равно он дороже дорогого, с ним они не расстались бы ни за что.
До этого жили, в общем, довольно уединенно; теперь стали чаще выходить из дому, встречаться с людьми. Но без собаки — никуда.
И когда поехали на отдых по путевке, тоже взяли Брыки-Брыки с собой.
Брыки-Брыки (будем называть его так, ибо это больше всего подходит к нему) на лоне природы раскрылся еще полнее.
Оказалось — умеет нырять. Может нырнуть за костью, за камнем. За лодкой плывет хоть пять километров, «стилем кроль». Выставит нос, сопит, отдувается и плывет, энергично работая лапами.
Там, на лоне природы, поджидали и самые серьезные испытания…
Раз повстречались с лосем. Он зашел на территорию Дома отдыха. Марта Аникьевна и Виктор Андреевич зовут питомца — не идет. Глядь, а лось и собака кружатся на лужайке. Красавец сохатый — громадный, рога тяжелые! — старался либо боднуть, либо ударить передними ногами и все поворачивался корпусом к Брыки-Брыки, а тот с упрямством и сноровкой, достойными его породы, пригнув голову и отвесив брыли, сопя, старался зайти сзади, чтоб вспрыгнуть противнику на загривок.
Смел, смел. Настоящий бойцовый пес. Дает себя знать кровь булленбейцеров, применявшихся в старину в Германии и некоторых других странах для травли быка. И ухватки те же.
Их разогнали. Лось, оглядываясь и не очень пугаясь присутствия людей, неторопливой отмашью пустился к лесу. А пес еще долго сердито сопел и пыхтел, порываясь преследовать.
Хуже вышло знакомство с коровами. В стаде оказался бык. Он первый заметил собаку и, видимо приняв за волка, пошел на нее. Брыки-Брыки лучше бы отступить. Он — тоже в бой. Отваги — через край. Сам напал на быка (опять сказались предки-быкодавы!). Коровы со всех сторон зажали бокса. Виктор Андреевич, свидетель этой сцены, перепугался: пропал пес! Но Брыки-Брыки своим обычным приемом вспрыгнул на спину одной рогатой противницы, потом — другой, да так, по спинам, невредимый, и вырвался из кольца.
А вскоре произошла и та, роковая встреча, памятная на всю жизнь…
День был чудесный. Солнце грело, от земли исходил одуряющий аромат, бабочки перепархивали с цветка на цветок. Незаметно Виктор Андреевич и Марта Аникьевна забрели в глубь леса. Брыки-Брыки по обыкновению бежал впереди, принюхиваясь к встречным предметам, порой почти скрываясь в гущине трав.
Марта Аникьевна отстала, собирая ромашки. Виктор Андреевич увидел подберезовик, нагнулся, чтоб его сломить, и в тот же миг что-то тяжелое, мохнатое совершенно бесшумно внезапно обрушилось на него, свалив, подмяв под себя.
Это была рысь. Затаившись на суку, она уже давно следила за жертвой, выжидая, когда та приблизится на доступное для прыжка расстояние. Виктор Андреевич не успел ни закричать, ни защититься. Он чувствовал лишь, как зверь терзает, давит его всей тяжестью. Острые когти расцарапали лицо, проникли под одежду[24].
Но это продолжалось, быть может, лишь секунду-две, а может, и какие-то доли секунды — время перестало существовать. Раздалось яростное рычание, рысь зашипела, как шипят в драке все кошки, но только во много раз сильнее, и оставила Виктора Андреевича, атакованная Брыки-Брыки.
Собака и зверь сплелись в один клубок. Если рысь старалась как можно больше шуметь, чтоб испугать противника, подбодряя тем себя, то боксер действовал совершенно безмолвно. Вот когда в полной мере проявилась его знаменитая хватка, которую, очевидно, не случайно назвали мертвой и которая напоминала о себе еще тогда, когда он держал соседку за руку. Сейчас Брыки-Брыки впился в шею рыси. Она таскала его за собой, старалась сбросить, но он висел на ней, как капкан. Если бы даже хотел, он все равно не смог бы разжать сейчас челюсти. Но, конечна, не инстинктивная привычка к крепкой хватке, свойственная короткомордым собакам, а извечная преданность человеку привела его в такое состояние. Человек взрастил собаку — теперь она боролась за человека.
Виктор Андреевич поднялся. Лицо его было залито кровью, рубашка порвана, ноги подламывались. Он хотел кого-нибудь крикнуть, позвать на помощь хотя бы Марту Аникьевну, но голос пропал. Страх, необоримый, подлый страх охватил его, сжал тисками грудь. Бежать, спасаться! Успеть отвести от себя гибель, пока доблестный Брыки-Брыки мужественно сражается с врагом. И, шатаясь из стороны в сторону, как пьяный, хватаясь за кусты и ветви деревьев, чтобы не упасть, Виктор Андреевич поспешил прочь от этого места… Скорей, скорей, пока рысь снова не набросится на него!
Недаром он всегда считался сугубо штатским человеком; даже на мирных занятиях в строю не умел повернуться как нужно, в жизни не обидел и мухи. А тут такая передряга… И более храбрый мог растеряться и спасовать.
Он остановился, услышав испуганный возглас жены:
— Что с тобой?! В каком ты виде! Что там за шум? Побледневшая Марта Аникьевна бросилась к мужу и замерла, с полуслова поняв, что произошло.
— Пойдем скорее… — сказал Виктор Андреевич.
— А как же он?
— Он все равно погиб… Слышишь, он даже не лает…
— Нет, нет, мы не имеем права его бросать! Как ты можешь так говорить? Мы должны что-то сделать для него…
Виктор Андреевич обрел, наконец, мужество. Близость Марты Аникьевны немного успокоила его. Но он еще медлил, не зная, что предпринять, напряженно прислушиваясь.
Шум схватки прекратился. Стало тихо. И вдруг они услышали жалобное повизгивание. Израненный, полуослепший, Брыки-Брыки — их любимый Брыки-Брыки, говоривший «мам-ма», Брыки-Брыки, приносящий счастье, — полз на животе. Он полз, оставляя за собой кровавую полосу. Задние лапы волочились, он полз лишь на передних. Он одержал победу, придушил рысь, но какой ценой!…
Старики кинулись к нему. Трясущимися руками Виктор Андреевич стал ощупывать израненное животное.
— Как мы его понесем?…
— Сними макинтош…
Расстелив макинтош, они положили на него Брыки-Брыки, а он еще благодарно лизнул их; затем, взявшись с двух сторон за концы, осторожно приподняли и понесли.
Но он был тяжелый, а они от всего пережитого совсем лишились сил. Тогда они опустили ношу на землю и потащили волоком, один — за один конец подстилки, другая — за другой, стараясь выбирать дорогу поровнее, а Брыки-Брыки, все еще тихонько поскуливая и вздрагивая, как в ознобе, постепенно затихал…