1. НАЙДЁНЫШ

1. НАЙДЁНЫШ

…Прожил же эту жизнь почти от самого рождения главный герой моего повествования не в камышах, а в деревне Старый Бор, в доме Вани Брянцева. Я зову этого своего земляка Ваней, хотя он давно уже взрослый человек, кряжистый, крупный мужик, уже немного седеющий, отец семейства. А к концу этой повести он и вообще дедом станет… Но мы с ним знакомы с моих мальчишеских и с его младенческих лет. Когда-то, очень давно, его мать училась в сельской школе у моих родителей. И мне помнится не только свадьба его родителей: я даже видел, как младенца Ваню привезли из районного роддома. Вот как давно он мне знаком. Но это не потому, что я такой уже старый. Просто я уже очень давно живу..

А Ваня Брянцев стал со временем колхозным механизатором, что называется, широкого профиля. И на комбайне сидит, и на тракторе, и любой автомобиль может водить (хотя своим до сих пор не обзавёлся). И любая другая движущаяся по земле техника ему знакома и послушна. Вдобавок, человек он очень работящий, хозяйственный и — относительно мало пьющий. Так что даже когда колхозы в нашем крае были упразднены, и многие деревни пришли в упадок, хозяйство Брянцевых осталось крепким. Ломить, конечно, Ване пришлось побольше, чем в коллективные времена, — ну да ему к этому было не привыкать… Тем не менее находил он время и для занятий, в которых можно душу отвести — для рыбалки, для охоты. Да без этих промыслов нынче сельским жителям берегов Талабского озера прожить вообще непросто…

И на рыбалку, и на охоту по уткам и гусям Ваня Брянцев, при всей его любви к технике, выходил чаще всего не в моторке и даже не на лодке-плоскодонке, а в долблёнке. В челноке, состоящем из двух выдолбленных изнутри брёвен с заострёнными носами, сплочённых меж собою скобами, у нас их зовут «камьями» или «камейками». В большую воду на такой долблёнке не выйдешь, а вот в узких приозёрных протоках такие камьи, как говорится, самое то. Или — самое оно… Эти протоки вьются вокруг малых и совсем крохотных островков, поросших камышом, тальником, осокой, кугой и множеством прочих купырей, трав и мелких кустарников, любящих влагу. Там и утки гнездятся, и гуси, и прочая летучая живность. А когда становится чуть посуше, там появляются и камышовые коты. Там у них, на этих подсохших островках, рождаются котята, и, когда они чуть подрастают, кошкам сподручнее там добывать им пищу для прокорма: рядом — гнёзда уток, гусей и более мелких птах. Да там и безопаснее: никакие другие, более крупные звери, обитающие в нашей местности, до плавней не добираются. Опасность котам и их потомству грозит разве что с воздуха, от пернатых хищников… На одном из таких островков и нашёл Ваня Брянцев будущего Ивана Ивановича.

Двигался он, Ваня, в своей долблёнке по мелеющим протокам, раздвигая уже густые тростники и отмахиваясь от слепней, — и вдруг услышал невдалеке, в зарослях, вопли и визги явно не человечьи. Скорее, кошачьи и птичьи. Вопли были жуткими: можно сказать — отчаянно-предсмертными. Так оно и оказалось. Вопли смолкли, и вскоре из камышей поднялся ястреб, держа в когтях какой-то комок. Ваня хотел было пальнуть по летучему хищнику, но не стал: а вдруг там, в гнезде, кто-то ещё остался, — подумалось ему. И он, отталкиваясь веслом, стал пробиваться к тому месту, откуда только что слышались душераздирающие вопли. И на одном из плавучих островков открылась ему картина впрямь жутковатая: следы только что произошедшей лютой битвы.

Он увидел кошачье логово, ещё недавно хорошо и ладно устроенное, выстланное камышовым пухом, высохшими мягкими водорослями и птичьими перьями. Но всё это было разорено и залито кровью… А посредине разорения лежала камышовая кошка-мать с раздробленным черепом и выклеванными глазами. И рядом с нею ещё бился в предсмертных конвульсиях второй ястреб. У него было перекушено горло и вырвана часть внутренностей. Чуть поодаль, у края островка лежал мёртвый окровавленный маленький котёнок… А у другого края, тычась крохотным носом то в сухие веточки, то в стебли трав, громко пища, ползало единственное оставшееся в живых после этой битвы существо — ещё один детёныш камышово-кошачьего племени.

Видно, понял Ваня, ястребы напали на гнездо парой — самец и самка. Первый из них кинулся в драку с матерью-кошкой, яростно защищавшей своё потомство, меж тем как самка успела ухватить одного из трёх котят и улетела с ним. Кошка не дала самцу-ястребу унести двух других котят, но одного из них он успел клюнуть насмерть. Зато и сам был смертельно наказан… Вот и остался от всего этого побоища лишь один живой котёнок.

Но Ваня точно знал: ястреб ещё обязательно вернётся, чтобы закогтить и этого детёныша. Вздохнув над суровыми законами природы, рыбак закутал котёнка в куртку и двинулся в своём долблёном челноке по протокам вверх, к деревне Старый Бор, к дому…

Так что в самом, можно сказать, младенческом возрасте главный персонаж моего повествования был осенён самопожертвованием и отвагой одних — то есть, своей матери, погибшей ради него, жестокостью и хищническим разбоем других, и людской добротой третьих. Наверное, всё это и наложило главный отпечаток на всю жизнь будущего Ивана Ивановича… Но вначале он был ещё только-только прозревающим крохотным котёнком, и ему ещё предстояло расти под крышей дома Вани Брянцева.

Нельзя сказать, что в этом доме все встретили его появление с восторгом. Ванина жена Тася, хлопотливая, круглощёкая и румяная женщина, вообще-то всей округе была известна своим добросердечием. Ей ли, казалось, было не радоваться появлению пушистой крохотульки в доме. Тем более, что именно «кошачья ниша» в их хозяйстве никем в то время не была занята. Каждой твари в брянцевской усадьбе было поистине по паре. И даже больше: две коровы, бычок и тёлка, два поросёнка, несколько овечек и несколько коз, не говоря уже о курах, гусях и утках. Разве что лошадь — конь Воронок — была одна. А лайка Джулька была уже не одна, недавно ощенилась тройней… Но зато кошек об эту пору не числилось под брянцевским кровом вовсе. Так получилось к моменту появления будущего Ивана Ивановича. Престарелый и имевший немало заслуг в ловле мышей Маркиз незадолго до того тихо угас. А Мурка, которая готовилась ему на смену, оказалась морально неустойчивой. Её весной увели куда-то гулящие коты, и в дом она не вернулась. Тася всё вздыхала: «Ладно, погуляла бы, дак хоть котят бы в дом принесла, а то и след простыл, и ни одного котёночка нетути»…

В том и состояла главная трудность взращивания камышового найдёныша: не нашлось ему кормилицы. Да и вообще в брянцевском семействе некому было заниматься превращением дикого сосунка в домашнего кота.

Как раз в том году многочисленные перемены и перестройки довели вчерашний приозёрный колхоз, ещё недавно один из самых крепких в районе, до почти полного разорения. И Ваня Брянцев оставался в числе очень немногих мужиков Старого Бора, которые, заведя большие личные хозяйства, пытаясь фермерствовать, всё-таки изо всех сил не давали захиреть и общему делу. Тем более, что постоянный денежный заработок мог идти пока от него — от оптовой продажи мяса, молока и льна. Рыболовством же жители Старого Бора занимались лишь «для себя»… Так что Ваня действительно выкладывался в бывшем колхозе за троих, а уж сколько сил требовало от него хозяйство личное, разросшееся в последние годы, — того никаким пером не описать. Главе семьи Брянцевых было, по его же словам, «ни до чего», кроме работы. Даже на любимую им рыбалку или охоту он теперь выбирался не чаще раза в месяц. Всё приусадебное обихаживание и все домашние дела лежали на Тасе.

Она до недавнего времени трудилась медсестрой в местном фельдшерском пункте. Прежде Ваня даже очень гордился этим: в семье свой лекарь… Но теперь пункт закрыли из-за нехватки денег. И Тася стала тем же, чем веками были все женщины в их роду — крестьянкой со множеством домашних забот. Вдобавок, приходилось ей ещё и бегать в соседнюю деревню Горицы, где жила её мать, не желавшая расставаться со своим домом. Ванины же родители к тому времени уже лежали на староборском кладбище. Поэтому помощниками Тасе могли быть только трое детей…

Поженились Брянцевы рано, Ваня едва лишь отслужил «срочную» и на первой же вечеринке «подхватил» девчонку, которая тогда училась на первом курсе медучилища. Невесте, которой тогда ещё не было восемнадцати, потребовалось особое разрешение властей на брак… И с интервалом в три года у Вани с Тасей стало рождаться по ребёнку. Старшему, Николаю, шёл уже шестнадцатый год, — этот паренёк удался в отца и почти всё время проводил с ним в поле и в мастерских. А тем летом, когда в доме появился камышовый найдёныш, Коля уже работал на тракторе и на комбайне почти вровень с отцом. Ему, ясное дело, было не до воспитания котёнка.

Не собиралась заниматься взращиванием главного героя моей повести и брянцевская дочка Вера, или, как все звали её, Верушка. Ей скоро должно было исполниться тринадцать, и по мере сил ей приходилось участвовать во всех материнских заботах, — и на огороде, и на ферме, и особенно в доме, где хлопот было просто невпроворот. К тому же у Верушки обнаружились недюжинные математические способности, и родителям нередко доводилось снаряжать её в областной центр, в Талабск, на разные олимпиады и конкурсы. Побывала она уже и в Питере, и в столице, привозя оттуда грамоты, кубки, медали и подарки братишкам и родителям, а ещё — некоторый налёт бесцеремонности, всяческих «приколов», свойственный городским ребятам… И потому со всей крестьянско-математической и современно-подростковой прямотой она заявила взрослым, едва завидев в отцовских руках пищащего найдёныша: «Сами нашли, сами и ростить будете, мне нойма неколи!» Последнее в переводе с приозёрно-талабского говора означало: «Мне нынче некогда». Думаю, поймёте вы и слова, которыми Верушка завершила свой отказ: «Я с вас тащусь, предки!».

…Младшенький же брянцевский ребёнок, или, как его звали согласно местному говору, «мелкий», Федя тоже вначале не намеревался возиться с найденным диким котёнком. Ибо к своим десяти годам тоже стал очень занятым человеком… Родился-то Федюшка, замечу, после того, как его отец во второй раз вернулся из армии, год прослужив в афганском пекле да ещё почти полгода проведя в госпиталях. И ещё год Ваня Брянцев прихрамывал и часто впадал в мрачную задумчивость, — но потом оклемался, пришёл в себя… По этой ли причине — а, может, потому, что Тася, по словам односельчан, «аж иссохла», переживая за молодого своего мужа в разлуке и после неё, — «мелкий» брянцевский сынишка сильно отличался от своих брата и сестры. Да и от других ребят своей деревни.

Во-первых, Федя рос явным гуманитарием и книгочеем, успев уже «перемолоть» добрую половину староборской библиотеки, а многие книги и к себе в дом перетащить. Этим он вовсе не совершал никакого воровства, наоборот, спасал тома и брошюрки от гибели. Когда библиотеку в Старом Бору вслед за фельдшерским пунктом и школой закрыли, её сокровища, собиравшиеся десятилетиями после войны, остались бесхозными и стали гибнуть под прохудившейся крышей… Федюшка читал спасённые книжки прямо-таки «впроглот».

А ещё — он был начинающим поэтом! Правда, свои стихи он читал и показывал только очень немногим людям. Прежде всего — своему старшему другу Степану Софроновичу, бывшему учителю зоологии и ботаники, теперь уже ставшему пенсионером: старый педагог одобрял и поддерживал «мелкого» во всех его увлечениях. Но и для всех других пиитические занятия Феди секрета не составляли. Тем более, что он очень часто, по разным поводам и к месту «выдавал» всякие устные экспромты в стихах. Эти его произведения, схожие с частушками, чаще всего веселили его родных и односельчан, однако иногда и другую реакцию вызывали. Однажды, когда его сестра, вернувшись победительницей с областной математической олимпиады, торжественно водрузила на полку сверкающий кубок, а матери протянула новомодный набор для мытья посуды, Федюшка продекламировал:

Привезла нам Вера кубок

И набор кухонных губок.

Будем губкой чашки мыть,

А из кубка — водку пить!

Долго потом пришлось юному стихотворцу прятаться в огороде от праведного Верушкиного гнева… И даже когда сестра немного остыла и он явился к ужину, то подзатыльник она ему всё-таки дала, хотя и слабенький. Братишку своего «мелкого» она очень любила, при всём том, что очень часто они до крику спорили меж собою, выясняя, что важнее для человечества — литература или математика… Потерев после сестриного шлепка свой затылок, Федя с грустным достоинством произнёс: «Что ж, поэты всегда страдали за правду!» После чего с аппетитом принялся за дымящуюся уху…

Однако и помощником родителям он тоже рос хорошим, не отказывался ни от каких дел по дому и огороду. Но и тут, в отличие от старшего брата, он тяготел не к механизмам всяким, а к тем работам, где надо было копаться в земле руками. И все сорта цветов в их усадьбе, и многие тайны ухода за овощами, ягодами и садовыми деревьями стали ведомы этому мальчугану к его десяти годам, что называется, «на вкус, на запах и наощупь». И в травах, в их свойствах разбирался Федя уже лучше любого взрослого. «Знахарь будет!» — вполголоса говорили о нём деревенские старухи. И предсказания их уже были недалеки от истины. Какое-то врождённое чутьё — вместе с наставничеством Степана Софроновича, с премудростями, слышанными от тех же старух, да и со сведениями, почерпнутыми из библиотечных книжек по ботанике, — какое-то особое чутьё помогало ему становиться настоящим «травознаем», постигать словарь луга, поля и сада, познавать таинства зелёного мира… И когда кто-то из Брянцевых простужался теперь, страдал от головной или зубной боли, маялся «животом» или какой-либо иной не очень тяжкой хворью, — исцелиться помогали всякие «взвары», чайные сборы или травяные компрессы и растирки, приготовляемые «мелким». Тася не без удивления видела, что эти самодельные снадобья её младшего сына действуют благотворнее, чем различные таблетки и порошки, хранящиеся в домашней аптечке со времён её медсестринской работы.

Вдобавок, когда Федюшка лечил кого-то из близких своими целительными средствами, он обычно читал вслух только что сочинённое им по такому случаю четверостишие или двустишие. Видимо, считал, что это помогает лечению, — как народным лекарям былых времён помогали в их деле всякие заговоры. (Юному травознаю и гуманитарию, кстати, уже были известны кое-какие образцы устной волшбы, но он пока не спешил их использовать: знал уже, что чудодейная сила словесной магии может и злом оборачиваться при неумелом обращении с ней…) Так, накладывая мазь и повязки на Джульку, которая защищала брянцевский двор от здоровенного приблудного пса и тяжко пострадала от его клыков, младший Брянцев приговаривал:

Тебя жестокий покусал барбос.

Тебя мне жалко стало аж до слёз.

Но ты мужайся, горьких слёз не лей,

Ещё ты всех измучишь кобелей!

При этом Федюшка очень возмущался усмешками старших, которым в его экспромте слышалась некая не очень приличная мысль…

Кому по-настоящему знакома деревенская жизнь, особенно жизнь самой глубинной селыцины, тот знает, что сельские мальчики такой натуры и таких душевных наклонностей и влечений, какие всё сильнее проявлялись в младшем брянцевском ребёнке, обычно бывают «не от мира сего». Мне ещё в моём деревенском детстве довелось повидать нескольких таких юных травознаев, ребят, остро чувствовавших потайное волшебство природы, — все они были, как нынче говорится, «со сдвигом». И в давние времена (читайте русскую классику), и в нашем веке такие сельские мальчики — впрочем, и девочки тоже — обычно отличаются чутким сердцем, доброй душою, не по годам развитым умом, но и — замкнутостью, неразговорчивостью. В ребячьих озорных играх их почти никогда не увидишь. А ещё у них, как правило, не очень крепкое здоровье, а то и просто болезненная хилость… Иные старшие односельчане считают таких ребят чуть ли не юродивыми, порой и вовсе дурачками зовут, позволяя их ровесникам издеваться над ними; другие же, наоборот, жалеют их, прислушиваются к их словам, — однако часто, особенно, пожилые женщины, вздыхают, глядя им вослед, и приговаривают: «Не жилец! Нет, не жилец…» И, к сожалению, чаще всего подобные предчувствия сбываются: мало кто из таких необычных ребят нашей сельщины доживает до зрелого возраста…

С Федюшкой же в этом смысле всё обстояло, слава Богу, лучше некуда. От Вани с Тасей достались «мелкому» не только добродушный и весёлый нрав, но и крепкое здоровье. На радость родителям он почти никогда не болел, рос улыбчивым и безунывным мальчишкой. Домашних обязанностей и дел у юного травозная хватало, школьные занятия, несмотря на его способность всё «на лету» схватывать, тоже всё больше времени забирали, а уж про книги да кропание стихов и говорить было нечего, — кроме того, что говорили родители, беззлобно ворчавшие на сынишку, который допоздна, по ночам, когда уже все спали, сидел на кухне за книжками и тетрадками. «Ты, Федюха, свету нажигаешь, — никаких электростанций на тебя не хватит, а на страну вон, по радио говорят, энергетический кризис едет, так ты тому кризису первый помощник!» — шутил иногда отец, впрочем, не возбраняя его ночных бдений… Потому что во всём остальном этот мальчик рос таким же, как другие «мелкие» Старого Бора, его сверстники. Ни в чём Федя не уступал им, ни в одном из достоинств, ценимых меж мальчишками, а кое в чём и превосходил. И по деревьям лазил кошкой, и на пустыре за околицей метко стучал по футбольному мячу. И, само собой, в обиду себя не давал, хотя в драки первым никогда не лез, — ребята не только в Старом Бору, но и в окрестных деревнях знали, что кулаки у Федьки Брянцева тяжеловатые… Однако больше всего ровесники уважали его за то самое «чутьё», неизменно выводившее их на самые грибные и ягодные места, когда они отправлялись в лес. Точно знали: пойдёшь вместе с ним — с полной корзиной воротишься.

Тася же и радовалась тому, что у её младшенького такая природно-земная душа, и что он с охотой помогает ей в обихаживании грядок и прочих её заботах вплоть до засолки огурцов, — и тревожилась. «Больно сердечушко-то у него нежное по нонешним временам», — говорила она мужу…

Но Ваня в своих зрелых годах уже привык относиться к жизни философски. «Которые нервничают — так те уже спились с кругу от всех этих перетрясок», — говаривал он. И потому на наклонности и развитие младшего сына он тоже смотрел спокойно: был бы малец здоров… «Что его больше к лошадям тянет, чем к машинам — так на то Колька есть в семье, он моему делу продолжатель. А что стишки пишет, — ну, что ж, за них, говорят, тоже деньги плотют. К тому ж, не было б стихов — так и песен бы не было, как бы жили без них?.. Да и мало ли что ещё будет: ведь только десять лет мальцу стукнуло. Ещё, может, не раз его планида перевернётся. Как и у Верухи». — Так обычно заканчивал Ваня свои устные размышления над судьбами детей… И в подтверждение ссылался на Тамарку-племянницу, дочь старшего двоюродного брата. Та до первого курса тоже брала призы на шахматных соревнованиях чуть ли не вплоть до всесоюзных, ещё б маленько — и в чемпионки мира выбилась бы. «Л как на первом курсе выскочила замуж да пошла рожать чуть не каждый год, так и забыла про своих ферзей и коней напрочь, ровно и не было их!» И, размышляя так вслух, старший Брянцев иногда «припечатывал» прозу своих слов развесёлой старинной припевкой:

Если девку повенчать —

Будет девка дамою.

Если девку не венчать —

Будет то же самое!..

Вспоминал Ваня и про несчастного сына бывшей председательницы из соседнего рыболовецкого колхоза. «Тоже парень был — всех завидки брали, и красавец, и голова светлая. Думалось матери: кончит он рыбный институт и её сменит. А он там связался с… ну, с этими, которые дурь курят и колются, через них в тюрягу попал да и сгинул…»

…Конечно, Ваня с Тасей тревожились за будущее своей ребятни, — но пока что более радовались за них, нынешних, за всех троих. За то, что каждый из них растёт «наособицу», со своим «узором-норовом». И оба втайне гордились тем, что их «мелкий» тянется к стихам, к премудрости книжной, к земле, растениям и всякой живности…

И потому Брянцевы-старшие резонно и без особых рассуждений передали на руки Феде найденного в плавнях камышово-кошачьего сосунка, несмотря на слабые возражения «мелкого». Да, именно юному травознаю и книгочею предстояло стать главным воспитателем дикого приозёрного найдёныша. Котёнок же не возражал против такого воспитателя, он, котёнок, ещё не соображал, куда, в чей дом и в чьи руки он попал, изъятый из разорённого материнского логова.

Он хотел есть! Он пищал от голода, то затихая, то, наоборот, так громко и жалобно, что и каменное сердце дрогнуло бы. Не то что нежное поэтическое сердце юного жителя деревни Старый Бор… Федя уложил найдёныша на мягкую тряпичную подстилку в старую корзину и начал энергичные поиски пропитания для будущего Ивана Ивановича.

…Между прочим, дети Брянцевых имели хотя и косвенное, но всё-таки явное отношение к тому, что этого камышового котёнка, когда он немного подрос, назвали именно так — Иваном. Причина тут была в их именах. Если б хоть один из двух сыновей Вани был окрещён тоже Иваном, как того страстно хотел их отец, то, несомненно, у спасённого кошачьего сиротки появилось бы другое имя… Ваня Брянцев с самого начала своей супружеской жизни мечтал, чтобы кто-то из его сыновей получил бы имя — нет, не в честь его Вани, а в честь его деда по отцовской линии.

То был Иван! То был, как говорили по всему приозерью, Иван — всем Иванам Иван…

Мужик, ставший легендой в родном краю ещё при жизни. Богатырь, который мало что гнул подковы руками, но прославился во множестве окрестных сёл своей сметкой, истовым трудолюбием, невероятным, фанатическим упорством. И такими урожаями своего поля, такими горами отборной ржи, такими тучными коровами и элитными овечьими стадами, что эти плоды его трудов на скудной нашей северо-западной почве в двадцатые годы побывали на сельхозвыставках и в губернском центре, и в Москве, и в северной столице.

… А в 1931 году Ваниного деда выслали в Сибирь — как кулака, хотя он совсем не противился вступлению в колхоз. Но вот же человек был! — сумел и там стать передовиком на лесоповале, и начальство «продемонстрировало» его одному из тогдашних партийных вождей, приехавшему в лагерь, чтобы убедиться в «перековке людского материала». И добился талабский ссыльный того, что ему разрешили вернуться в родные места.

А перед войной Иван был уже председателем колхоза в Старом Бору. И в сорок первом пошёл добровольцем на фронт вместе с тремя старшими сыновьями, — а всего детей у него была дюжина. Так что можно понять его внука Ваню Брянцева, твёрдо считавшего, что его трое детей — не предел… На фронте Ивана ранило, и он попал в плен. Но исхитрился бежать и несколько месяцев пробирался к родным талабским краям, оккупированным немцами. Там, в сорок третьем, возглавил им же собранный отряд народных мстителей. Несколько недель провёл под «колпаком» СМЕРШа, проходя проверку и каждый день ожидая отправки в уже знакомые ему края сибирские. Но — Бог миловал… И, снова надев солдатскую шинель, дошёл Иван до Вены.

…Вернулся в разорённый войной Старый Бор, и односельчане снова избрали поседевшего, но всё ещё могучего «коренника» своим вожаком. Да недолго довелось ему пожить-потрудиться в мирное время. Весной, через год после Победы, застрял грузовик с семенным зерном в хлябях просёлка. Иван сам, поднатужившись, вытолкнул полуторку из глубокой вешней грязи — да на радостях сам сел за баранку и поехал через луг. И — растворился во взметнувшемся столбе взрыва. Полуторка наткнулась на противотанковую мину, оставшуюся после войны таиться в почве…

Вот таков был дед Иван, в память о котором Ваня Брянцев хотел назвать кого-либо из своих сыновей.

Но первенца окрестили Николаем — в честь Таенного отца. Иначе было бы несправедливо: не будь доброй воли этого крестьянина из Гориц, не бывать бы Тасе женой Вани. Её отец и сказал самое веское слово, разрешив совсем юной дочке выйти замуж за отслужившего в армии парня из соседней деревни. («Рано ей ещё в воз впрягаться да робят нянчить, поступила в училище, так пусть кончит сначала. А у того Ваньки, слышно, ещё до армии десять невест было!» — так говорила будущая Ванина тёща, женщина очень недоверчивая. Однако относительно жениха она была явно не права: на статного и симпатичного Ваню, конечно, заглядывались многие девчата, но ни в каких загулах по этой части он замечен не был…) А вскоре после их свадьбы осколок, засевший в груди Таенного отца во время войны, шевельнулся — и коснулся сердца…

А следующим ребёнком тогда молодых Брянцевых оказалась девочка, а не сын. И стала она Верой по двум причинам: во-первых, в честь Ваниной матери, а, во-вторых, родилась она аккурат тридцатого сентября, вдень Веры, Надежды и Любови… Не удалось Брянцевым назвать Иваном и младшего сына. Незадолго до его рождения Ванин отец, Фёдор Иванович, совсем нестарый ещё и, подобно своему отцу, удалой и крепкий мужчина, утонул во время шторма, нежданного и небывалого в Талабском озере, возвращаясь на лодке после лова у эстонского берега, тогда ещё не заграничного…

Вы скажете: не слишком ли много смертей возникло на этих страницах? Что поделать: давнее и недавнее прошлое нашего Талабского края очень суровы и непросты. И, к несчастью, так нередко получалось, что крепкие и сильные мои земляки, особенно мужчины (причём — лучшие, «коренники»), уходили из жизни до срока, не от старости и не в постелях умирали… И, что ещё горше, в нынешние дни продолжается то же самое. Впрочем, теперь это уже не одного лишь нашего Талабского края горькая особенность — всей нашей матушки-России.

…И женщин тоже нередко постигает скорбная участь сия. Вот и Вера-старшая, Ванина мать, ненадолго пережила своего мужа. После его гибели в озёрном шторме она вдруг стала, по словам односельчанок, «вянуть», на глазах из цветущей женщины в возрасте «бабьего лета» превратилась в старуху и вскоре зачахла. «Лейкемия, — говорили врачи. — Белокровие от стресса». Те же односельчанки вздыхали, утирая слёзы. «От тоски сгорела Верушка…»

— От любви, — добавляла моя мама, когда-то бывшая её учительница и хорошо помнившая эту свою ученицу — самую большеглазую и самую синеглазую из всех девчат в тогдашней староборской школе. Такую, что, увидев её в первый же день после своего возвращения в Старый Бор из Германии, где он не один год прослужил в армии после Победы, будущий Ванин отец ахнул — и сказал только одно: «Всё! Точка. Шлю сватов!»

Вот в честь его младший Ванин сын и стал Федей. А потом дети у Брянцевых почему-то перестали рождаться, хотя и Ваня, и Тася, несмотря на наступавшие нелёгкие времена, вовсе не желали ограничиться тремя потомками. Врачи говорили: причина в Таенном здоровье, в каких-то неполадках её организма. Иные утверждали: дело в нервах, в перегрузках… Тася и в церкви стала почаще бывать (хотя и в прежние, «атеистические» времена вместе с матерью ходила в храм по престольным праздникам, и все трое её детей были крещены), Бога молить о даровании дитяти, и даже на местный грязелечебный курорт разок съездила. Правда, пробыла там неделю, сбежала, тревожась за оставленное в Старом Бору семейство. Но ничего не помогло… Так и не удалось Ване Брянцеву наречь кого-либо из сыновей в память о своём легендарном деде Иване. …И потому он, как это ни странно, согласился с предложением Федюшки, которое тот с улыбкой высказал как-то, когда камышовый найдёныш уже встал на лапы и начал бегать по двору: «Пап, а давай хоть его назовём в честь твоего деда. Пусть он будет Иваном Ивановичем!»

— Как ты сказал? Иваном Ивановичем?! Не Ваней, не Ванюшкой, а вот так — по имени-отчеству?

— Ну да, — уже серьёзно, даже вдумчиво и прочувствованно подтвердил «мелкий» своё предложение. — Ты же ведь его нашёл, а не кто другой. А он сирота. Вот и пусть у него и отчество будет…

Скажи Ване кто другой, хоть жена, хоть старший сын, хоть дочка, что в честь героического богатыря-деда надо назвать найденного в плавнях дикого котёнка, да ещё и отчество ему дать соответствующее, — он, может, и отмахнулся бы, как не от очень умной шутки, а то и рассердился бы. Но это предложил ему Федюшка, его младшенький, его юный книгочей и знаток природы, писавший стихи — и не бросавший, несмотря на свои десять лет, слов на ветер.

— Ладно, будь по-твоему, сынок. Пусть он Иваном Ивановичем ростет. Авось да с этим именем-отчеством взаболь кой-чего доброго ему достанется, — согласился Ваня Брянцев.

И — как в воду смотрел, соглашаясь.

И от старшего Ивана, славного и мужественного «кряжа» былой селыцины, и от младшего Ивана, донельзя работящего и столь же добросердечного, немало свойств перешло в «планиду» камышового найдёныша.

Но всё это было ещё впереди…