Кусочек шестой

Кусочек шестой

Не видать мне больше охоты — теперь уж это ясно. Из моего последнего трофея сделано чучело, которое выглядит гораздо приличнее, чем выглядел обладатель этой шкуры, когда еще теплилась жизнь в его обветшалом теле. Я подхожу к застекленной террасе гостевого особняка, где стоит, как памятник самому себе, мой Дырявый, и, глухо ворча, подолгу смотрю на него. Не знаю почему, но особого удовлетворения я не испытываю.

Шрамы на чучеле заклеены кусочками кожи с щетиной, заделана пробоина в ухе, подправлено надорванное рыло, даже сломанный клык заменен деревянным, и его не отличить от настоящего. Разве только по запаху…

Это он! Это сам Дырявый! Мечта моя исполнилась… Но нет радости в моей душе, нет победного ликования. Ах, отстаньте от меня! Я ничего не знаю!

Худо мне. Глаза плохо видят. Голова иногда трясется. Задние ноги как-то онемели и потяжелели. Приходится их подволакивать даже при самой медленной ходьбе. А кроме того — где-то бродит Собачья беда.

Нет, не где-то, а совсем рядом, может, за оградой усадьбы, а может, за углом ближайшего сарая…

Я спать хочу.

Все время.

Только засну — тут же просыпаюсь.

Сны снятся скверные. Они такие все черные, такие лохматые, колючие и холодные…

И только однажды на меня снизошел приятный и продолжительный сон.

Мы, собаки, стояли в засаде, на «номерах», а люди гнали зверей. С трепетным волнением я прислушиваюсь к отдалённому лаю Директора и еще крепче сжимаю в лапах отличный бельгийский браунинг шестнадцатого калибра.

На соседнем «номере» стоит Щабух со старой немецкой трехстволкой. У Матроса — «ижевка» с вертикально расположенными стволами.

Сегодня мы пригласили гостей — две важные породистые персоны, занимающие в обществе видное положение. Один из гостей — огромный сенбернар — попал на охоту случайно, и нам пришлось соответствующим образом экипировать его. К сожалению, в хозяйстве не нашлось сапог его размера, и он вынужден был топать по снегу в своей элегантной цивильной обуви.

Ага! Вот и Лесничий подал голос. Так он обычно лает на косулю. А Наш Зауэр сегодня исполняет две обязанности: водит машину и руководит гаем. Я узнаю его характерный крик:

— Але-о-о! Але-о-о-о!

Директор лает басовито, с категоричными нотками в голосе. Но вдруг он тоненько и плаксиво взвизгнул: видно, досталось от секача. Ну, ничего, ему не впервой…

Наконец, я слышу тихий, прерывистый шорох: это кабаны приближаются к застрелу. Я их еще не вижу, но отчетливо представляю знакомую картину. Табунчик зверей пробегает несколько шагов, затем останавливается, прислушивается…

Я, затаив дыхание, спускаю предохранитель ружья и замираю, будто каменное изваяние. Шорох все слышнее, неистовый лай Директора все громче. Вижу! Чуть наискосок от меня неторопливо бежит большой кабан, а за ним еще три поменьше. Беру секача на мушку, веду, веду его к просеке…

Зверь выскакивает на чистое место, и я плавно давлю на спусковой крючок. Выстрел — кабан спотыкается, неуклюже оседает на задние ноги, и пронзительный «хрюковатый» рев вырывается из его неправдоподобно широко раскрытой пасти. Пуля попала ему в спинной хребет. Уже не торопясь я прицеливаюсь снова и добиваю зверя выстрелом в ухо.

К поверженному секачу со злобным ворчанием подбегает Директор и яростно впивается в его загривок, на котором щетина все еще стоит дыбом.

— Ну, хватит, хватит тебе! — Я беру Директора за ошейник и оттаскиваю в сторону.

Где-то на фланге нашей засады раздается еще один выстрел и… горестный вой маленького рыжего егеря.

Выясняется, что наш гость — сенбернар — принял егеря за лису и пальнул по нему картечью.

Что ж, на охоте случается всякое…

Вечером мы сидим за круглым столом в охотничьем доме. Весело трещат березовые дрова в камине. У нас отличное настроение. Все шутят, смеются. Мы едим индюшатину с чесноком, курицу в сметане, аппетитно поджаренный шашлычок. Пьем прекрасный выдержанный коньяк и закусываем его лимоном с сахарной пудрой.

Я выхожу на свежий воздух.

Во дворе два Джульбарса разделывают кабаньи туши. Рядом вертятся Директор, Лесничий и остальные наши славные работяги. Пострадавший от картечи егерь тихонько поскуливая, выдирает зубами колючие репьи из своей меховой шубы.

— Вы их покормили? — спрашиваю я у Джульбарсов, кивая на Директора и его братию.

Первый Джульбарс выплевывает окурок сигареты и говорит:

— Успеем еще!

— Это ты брось! — отвечаю я. — Сейчас же надо накормить, а то забудете, как в прошлый раз, и будут они выть всю ночь напролет.

— Ладно, ладно, — успокаивает меня второй Джульбарс. — Сейчас закончим с кабанами…

Директор угодливо трется о мои колени, тычется мне мордой в грудь, все норовит лизнуть в лицо. Я ласково треплю его за ухо, и вдруг он сердито рявкает и скалит зубы. Я от неожиданности вскрикиваю и… просыпаюсь!

Двор. Невысокий деревянный забор. Угол сарая. За ними — лес, постепенно взбирающийся в гору. Над горой — белесое небо и большое предзакатное солнце. Все стоит на своих местах.

Если есть на свете скука и если хоть одна собака скучает, так эта собака — я, старая Картечь.

Я сейчас люто завидую всем собакам мира. А особенно охотничьим — здоровым, сильным, выносливым. Ведь именно их больше всего и ценят люди. Ценят не за прошлые заслуги, а за сегодняшнюю работоспособность. Хорошо живется тому, без кого трудно обойтись, в чьей помощи и в чьих талантах постоянно нуждаются. И такие четвероногие мои сородичи не переводятся в нашем хозяйстве.

Живут же собаки! И жили б еще лучше, если бы люди умели лаять. Но лаять люди не умеют и не очень-то стараются этому научиться. Ах, какая тоска!

В общем-то жизнь моя была большая, интересная и, надо думать, не бесполезная. И заслуга в этом не только моя, но и людей тоже. Уверена, что люди на меня никогда не обижались. А вот обижалась ли я на них, — мне кажется, этот вопрос не относится к числу проблем, волнующих человеческие умы…

Эх! Мне бы еще разок на охоту, — а после — хоть медведю в зубы!

Лесничий тоже хорош! Не мог меня еще летом ветеринару показать!

Наступает ночь.

И в душе, и на небе.

Ночь я не люблю.

Легкомысленные звезды уж в который раз возобновляют свою вечно безуспешную облаву на коварно ухмыляющуюся луну…

Будет ли этому гаю

КОНЕЦ?