IX Серьезное дело

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

IX

Серьезное дело

Погожие свежие солнечные дни осени были на отлете, — начались дожди, и чем ближе подползало время к зиме, тем дожди становились холоднее, а потом превратились в мокрый снег.

Где была пыль, стала грязь, тугие веревки огрубели в стальные канаты, седла и потники были мокрыми, тяжелыми и холодными, издрогшие лошади встречали их прикосновение горбом и брыканием.

Ковбои, закутанные в длинные непромокаемые плащи, прикидывали уже, сколько заработано денег. Осенний объезд подходил к концу, и, шлепая по слякоти и по грязи от повозки кашевара к веревочному коралю, никто теперь не спешил. Мокрая обувь, сырые постели, проклятые ночные дежурства, днем — седловка и езда на упрямых конях, когда, взбесившись, они встают на дыбы и бьют задом так, что только держись и гадай, устоят ли они на скользкой и вязкой земле, — все это осточертело. Ох как хотелось куда-нибудь в теплую берлогу, где есть печка и скамья, на которой можно сидеть, и журналы, которые можно читать, пока мать-природа превращает весь мир в безобразие!

Последний гурт быков был уже передан другому транспорту компании «Рокин Р.» и отправлен по назначению, в главном стаде Джеффа остались теперь одни лишь коровы с телятами и тот скот, который зимой нужно было кормить.

— Еще недельки две, и мы увидим ранчо, — сказал однажды Джефф, но прошло три долгих недели, прежде чем в последний раз был разбит лагерь. Мокрый снег к тому времени стал сухим и сыпал большими хлопьями, земля была покрыта им на шесть дюймов.

— Ну-ка, Дымка, погоди малость, дай мне на тебя взобраться, — сказал Клинт, стараясь удержать лошадь на месте, пока он вставит ногу в стремя.

Ковбой был теперь закутан с головы до пят, был неуклюж и неловок, лошади было холодно. Прежде чем класть на нее седло, приходилось соскребать у нее со спины снег, и ей не терпелось опустить голову и удариться в пляс, чтобы согреться.

Клинт не успел еще сесть в седло, когда Дымка взбрыкнул задом, но ковбой ничего не имел против этого: его кровь была также чересчур далеко от точки кипения, и он не прочь был, чтобы она побежала быстрее.

Дымка вертелся волчком на одном месте, пока не истощил своего запаса хитрых прыжков и скачков. Клинт сидел, держа в левой руке поводья, а правой руля в воздухе, и смеялся, глядя, как другие всадники и другие лошади взрывают пелену слепящего снега.

Это был последний день объезда, с работой было покончено.

Кашевар взобрался на сиденье, взял из рук у ребят вожжи и, испустивши воинственный клич, пустил упряжку вскачь к родному ранчо.

Сердца дрогнули, когда обоз с грохотом ворвался в широкие ворота, — что могло быть краше, в особенности на фоне грозно насупившегося неба! Бывалые ковбойские лошади повернули уши в сторону больших деревянных коралей. Они знали, что означает вид кораля в эту пору года, и не пытались податься в сторону, когда табунщик погнал их внутрь. В этот вечер их выгнали на просторное пастбище, на другой день несколько всадников собрали их в табун и через другие ворота вывели их вон из ранчо.

Клинт вызвался сам быть одним из этих всадников, ему хотелось еще разок взглянуть на Дымку, прежде чем пустить его на зимние квартиры, хотелось самому убедиться, все ли хорошо на зимних пастбищах. К полудню окраины пастбищ были достигнуты. Клинт ехал позади табуна и радовался тому, как высока трава — густыми щетками она выбивалась из-под шестидюймового слоя снега. Гряда холмов защищала луга от бурьяна, густой ивняк вдоль ручья тоже должен был быть прекрасным щитом.

Клинт остановил своего коня, и всем двумстам лошадям дана была воля рассыпаться по простору. Глаза ковбоя в последний раз скользили по знакомым спинам, снова увидеть их он должен был только с началом весеннего объезда. Многих лошадей из этого табуна он объездил и окрестил, а знал он их всех наперечет — от самых буйных дичков до лучшего служаки из десятка Джеффа Никса, — знал все их повадки, все хорошие и дурные черты.

Большой старый жеребец караковой масти с крутой шеей, по имени Вепрь, попался ему на глаза, и Клинт вспомнил, как этот конь старался убить себя, лишь бы не даться в руки, но теперь раздумал и норовит вместо этого убить ковбоев, любого, кто имеет с ним дело… Улыбка мелькнула на лице Клинта и когда он заметил крупного горбоносого коня, который никогда не брыкался, пока случайно ему под хвост не попала веревка. С этого времени он вдруг начал бить задом и заслужил славу, которая прокатилась через четыре округа.

Каждая лошадь, на которую смотрел Клинт, вызывала в его памяти какую-нибудь историю. И с каждой историей, которая приходила ему на память, менялось выражение его лица. Мохнатый вороной глянул в его сторону и захрапел, Клинт вспомнил, как эта лошадь однажды набросилась на ковбоя, который расседлывал ее, и затоптала его насмерть. Лицо Клинта потускнело, но не надолго. Вдруг точно солнечный луч ударил в темное облако воспоминаний — Дымка мелькнул среди других лошадей в каких-нибудь пятидесяти футах от того места, где сидел на лошади Клинт.

Лицо ковбоя осветила улыбка, он слез с седла и пошел к Дымке. Но не успел он сделать и десяти шагов, как Дымка заметил его и, покинув своего верного спутника, Пекоса, с ржанием бросился к нему навстречу.

— Чего доброго, люди подумают, что ты ко мне за сахаром — улыбнулся Клинт, когда лошадь подошла к нему и остановилась. — Ну, Дымка, я рад, что зимние квартиры у тебя — лучше не надо. При этаком корме да в такой укромной лощине ты не должен спустить за зиму ни унции жиру. — Клинт пощупал ребра лошади и засмеялся. — Ну, а если ты станешь жирней, чем сейчас, грош тебе будет цена.

Когда Клинт повернулся к месту, где бросил свою лошадь, Дымка пошел за ним.

— Сдается мне, ты приуныл бы, если б знал, что мы расстаемся на долгий срок, — сказал ковбой. — Не так ли? Но не горюй, я первым прискачу сюда, как придет весна.

Клинт готов был сесть на лошадь и поехать прочь, но еще раз остановился и погладил Дымкину шкуру.

— Ладно, Дымка, а пока смотри не давайся никому в обиду.

Дымка посмотрел ему вслед и заржал, когда ковбой скрылся за цепью холмов. И потом еще долго смотрел в ту сторону, пока не убедился вполне, что Клинт уехал. Тогда он повернул назад и, щипля траву, не спеша догнал своего товарища — Пекоса.

Пришла зима со снегом, холодом и морозными ветрами. Койоты выли от голода, им нечем было поживиться, — разве что встретится случайная падаль. Лошади и коровы были гладки, и скотник, проведя весь день в седле, со спокойной совестью заваливался спать, со здоровым скотом ничего не могло приключиться.

Все, что ни посылала зима, Дымка встречал хорошей прослойкой жира, толстой кожей и длинной шерстью. Он сдал немного в весе, но мог бы скинуть еще несколько фунтов и не почувствовал бы себя от этого хуже, корма было вдоволь, а то, что его надо было вырывать из-под снега, это было своего рода гимнастическим упражнением и поддерживало хорошее кровообращение.

Зимние месяцы шли, лошади бродили от гребня к гребню, от прикрытия к прикрытию, и ничто не нарушало их покоя. Только мохнатый вороной, тот самый, что вышиб ковбоя из седла прямо на тот свет, вздумал подраться с Пекосом. Оно было кстати, потому что Дымке и Пекосу некуда было девать свою энергию.

Началось с того, что вороному полюбился Пекос и в то же время не по нраву пришелся Дымка. Пекос сперва выдерживал нейтралитет и не мог понять, чего ради вороной старается прогнать от него Дымку. Дымка не уступал ни на шаг. Но вороной был вдвое старше Дымки, более опытен в драке и на сто фунтов тяжелее. Все это сказалось на Дымкиной шкуре, и дело шло к тому, чтобы Дымке задать от него драла. Но мало-помалу Пекос стал замечать, что вороной занимает как-то уж очень много места.

Так что когда вороной, прижавши уши, ринулся, по своему обыкновению, на Дымку, что-то ударило его сбоку и нарушило все его планы: он сам оказался сбитым с ног, перекатился через Дымку и грохнулся вверх тормашками наземь. Когда он поднялся на ноги, в глазах у него было темно, а еще больше зарябило у него в глазах, когда он увидел перед собой двух разъяренных коней вместо одного. Он тряхнул головой, и, когда Дымка с Пекосом нагнули шеи и двинулись к нему, вороной повернул назад и отправился искать более приветливых соседей.

Из упрямства или от злости, но только на другой день он попробовал снова затеять драку. Пекос заметил его первый, прежде чем вороной успел добраться до Дымки. В ту же минуту завязался бой, Пекосу не устоять было против вороного, и хоть он и не сдался, но победа была не на его стороне. Взбитый копытами снег встал облаком, когда Дымка, пасшийся в стороне, увидел, что происходит. Он увидел, что Пекос упал на колени, а вороной треплет его в хвост и в гриву. В одно мгновенье спокойно стоявший на месте Дымка превратился в свистящее ядро. Ядро разорвалось, ударившись в вороного, и вороная шерсть полетела по ветру. Кое-как вороному удалось собрать свою сметку и понять, что ему нужно спасать свою шкуру. Разрезая ветер, он понесся прочь от бешеного клубка сверкающих копыт и острых зубов.

Наутро он пасся рядом с Вепрем — караковым жеребцом с крутой шеей, с горбоносым и другими злыми конями «буйного десятка». Эта компания была больше по нем, чем Дымка и Пекос.

Дни становились длинней и теплей, снег осел и начал таять, местами обнажилась земля. У Дымки и Пекоса шкуры зудели, они часто теперь скребли друг друга — начинали с загривка, спускались вдоль холки, по спине доходили до крупа и снова назад. Клочья длинных зимних волос вылезали и падали, лошади катались по земле, и шерсть лезла еще больше, потом показались лоскутья лоснящейся летней шкуры. Зеленая, нежная трава подернула склоны, быстро тающий снег вздул ручьи, солнце и теплые ветры стерли следы зимы.

Обозный кашевар снова завозился у длинной своей повозки. Ковбои стали стягиваться один за другим, всем не терпелось приняться за весеннюю работу. Иные съезжались из других лагерей компании, иных, получивших по осени расчет, не видать было больше, но прибывали и новые и, перекинувшись несколькими словами с Джеффом, заступали место ушедших.

Клинт зимовал в одном из лагерей компании, получал свое жалованье, и когда с первыми проталинами не к чему стало заботиться о слабом скоте, он взвалил свою постель на одну лошадь, седло на другую и двинулся к главному ранчо. Он приехал сюда одним из первых, и, когда пришло время «вычесывать» с зимних квартир лошадей, он первым оседлал свою лошадь, вскочил в седло и поскакал, чтобы пригнать на ранчо всех лошадей, какие встретятся ему на конских зимних угодьях.

Дымка пасся на солнечном склоне холма и поднял голову, для того чтобы окинуть взглядом окрестность. Только уши и глаза его показались из-за макушки холма, но этого было довольно, чтобы увидеть всадника, увидеть его прежде, чем он успел заподозрить, что где-то поблизости пасутся лошади.

Дымка с храпом понесся по склону холма к своему табуну. Табун сорвался с места, едва увидел, как Дымка пустился в бегство, и когда всадник взобрался на вершину холма, лошади были от него уже в полумиле.

Но лошади не так уж сильно старались уйти от всадника, как могло показаться, — просто Дымка шарахнулся прочь, неожиданно увидевши всадника, все они были в теле, им нужен был только предлог, чтобы поразмять ноги. Когда ковбой поскакал за ними и взял немного левее, чтобы повернуть табун, лошади охотно свернули вбок, и, описав большой круг, всадник без труда смог направить их к коралям главного ранчо. Широкая улыбка осветила лицо ковбоя, когда солнце блеснуло на гладкой спине мышастой лошади, которая шла в голове табуна, и хотя полмили расстояния было между ним и лошадью, он дал бы голову наотрез, что это именно Дымка, потому что ни одна лошадиная шкура не блестела так на солнце, как шкура Дымки, и потому что в движениях лошади была привычная резвость.

— Говорил я тебе, что первым прискачу сюда, как настанет весна, — проворчал ковбой, переводя свою лошадь на рысь.

Отмахав двадцать пять миль, Клинт с табуном подъехал к широким воротам кораля. Теперь он уже был в самом хвосте табуна, и лошади пошли в загородку.

— Ты, видно, меня забыл, — сказал Клинт, ступив наземь и глядя, как Дымка носится по кругу вдоль брусьев кораля.

«Может быть, он не знает еще, что это я на него смотрю», — подумал ковбой.

Клинт был прав. В долгие зимние месяцы, когда Дымка ни разу не видел человека, к нему вернулся инстинкт дикого зверя, и при первом взгляде на Клинта он увидел в нем только врага, испугался и должен был прийти в себя, прежде чем узнать в этом враге Клинта.

Дымка носился с глазами навыкате по коралю, а Клинт разговаривал с ним, разговаривал ровным, спокойным голосом, и понемногу что-то забытое стало припоминаться Дымке. Он остановился раз и другой, чтобы взглянуть на ковбоя, и после каждого раза медленней был его бег. А голос не умолкал, забытое вспоминалось ясней и ясней.

Дымка остановился снова и с низко опущенной шеей, навостренными ушами и блеском в глазах повернулся к спокойно стоявшему посреди кораля ковбою.

— Ишь ты! — сказал Клинт. — Ну, хочешь знакомиться снова? Поди-ка сюда, дружок, дай я поглажу твой котелок, авось он станет варить, как варил когда-то?

Дымка не подошел, но и не бросился прочь, он выслушал эти слова. Клинт продолжал говорить и смотреть на него, пока лошадь не остыла немного. Тогда он медленно и тихо направился к ней. Что-то удерживало Дымку на месте при его приближении.

Клинт делал два-три шага, потом останавливался и продолжал говорить, пока не оказался от лошади в нескольких шагах. В эту минуту малейшая ошибка в действиях человека могла все испортить, но Клинт знал лошадей, и особенно хорошо знал он Дымку.

Он был уже так близко, что вот-вот мог потрогать лошадь. Медленно и тихо ковбой поднял руку и остановил ее в нескольких дюймах от Дымкиной морды. Дымка взглянул на руку и захрапел, но скоро вытянул шею и осторожно понюхал ее. Он снова захрапел и отдернул голову, понюхал руку снова, потом опять и опять, и с каждым разом храп его становился слабее, пока наконец он не позволил руке коснуться своих ноздрей. Пальцы долго гладили нос лошади, потом поднялись выше, долго гладили между глаз, потом между ушей. Пять минут спустя Дымка прошел по всему коралю вслед за сияющим ковбоем.

Повозки обоза, вычищенные и нагруженные, готовы были двинуться в путь, табун был собран и разбит на десятки по ездокам. Джефф в последний раз окинул взглядом транспорт, махнул рукой, вожатый тронул свою лошадь, и сквозь широкие ворота ранчо потянулись повозки, и всадники, и табун. Весенний объезд был открыт.

В этот год Дымка побил все рекорды в ученье, и, когда пришел конец осеннему объезду и в последний раз, перед тем как отпустить его на зимние пастбища, Клинт снял с него седло, по обоим бокам на плечах у него были маленькие пятнышки белого волоса величиной с доллар — это были следы седла, медали за хорошую работу. В обращении со скотом Дымка смыслил теперь немногим меньше, чем старые ковбойские лошади того же табуна.

Одно не вязалось с рекордом — брыкливость. Дымке по-прежнему каждое утро надо было сколько-нибудь побуянить, а иной раз он буянил не в меру, — все зависело от того, насколько холодная была погода. Но Клинт не обращал на это внимания. Бывало, ему говорят:

— С такими шутками лошади грош цена.

Но на этот счет у Клинта были свои соображения. Он не без причин старался сохранить за Дымкой брыкливость. Старый Том Джервис (иногда его звали Старый Гризли), инспектор и совладелец компании «Рокин Р.», однажды летом примкнул к обозу, чтобы посмотреть, как «работают скот» его ковбои. Это был старый скотовод, который возился с коровами и быками еще в те времена, когда рога у них были вдвое длиннее, чем сейчас. Он безотлучно сидел на «отборочном поле», и там-то увидел он Дымку.

Клинт почувствовал, что взгляд Старого Тома упал на Дымку, едва он подъехал с ним к стаду, и мурашки прошли у него по спине, когда он заметил, что Старый Гризли не спускает с его лошади глаз. Клинт знал, что Старый Том падок на хороших лошадей, он слыхал о ковбоях, которые по милости Старого Гризли попадали в тюрьму, если отказывались продать полюбившуюся старику лошадь. Теперь времена не те, но Гризли остался Гризли, а Дымка был ведь его собственностью.

Ковбой пустил Дымку отбивать скот, в этой работе все достоинства ковбойской лошади выходят наружу, а Дымка не думал прятать своих качеств. У Старого Тома глаза вылезли на лоб, когда он увидел мышастую лошадь в работе, и Клинт, заметив это, решил, что лучше будет выбраться из стада и упрятать куда-нибудь Дымку, прежде чем старик поймает его и предложит ему сменить лошадей. Ковбой испугался, что и без того старик увидал слишком много, и, выбираясь из стада, сделал круг и остановился с другого конца поляны, подальше от Старого Тома.

Но Старый Том был инспектором — совладельцем компании, и он мог разъезжать по угодьям где ему вздумается. Бык вырвался прочь. Старый Том припустился за ним, повернул его к стаду по кругу, и когда бык вернулся в стадо и старик остановил свою лошадь, между ним и лошадью Клинта было не много шагов. Клинт струхнул не на шутку и крепко выругался. Он старался сдерживать Дымку, когда вырывался из стада бык, он попробовал даже нескольких упустить совсем, но не мог: это было бы слишком очевидно, к тому же Дымка сам знал, как ему управляться с непослушной скотиной.

Клинт был мрачен весь день и почти всю ночь не сомкнул глаз, прикидывая, как бы ему увернуться от Старого Тома. Он знал, что старый скотовод не замедлит предложить ему обменять Дымку на другую лошадь, а среди всех лошадей компании и на всем свете не было ни одной, за которую он согласился бы отдать своего любимца.

Клинт был для компании нужным человеком, но для Старого Тома неважно было — ковбоем меньше, ковбоем больше, если этот ковбой стоял между ним и лошадью, которая пришлась ему по вкусу. На следующий же день он подошел к Клинту и без всяких околичностей сказал:

— Я попробую сейчас ту мышастую лошадку, на которой ты ездил вчера. Если она мне понравится, — продолжал он с таким видом, будто говорит нечто приятное для Клинта, — я отдам тебе вместо нее моего бурого Чико, это лучшая лошадь у нас на ранчо.

Клинт покраснел, и в глазах у него блеснул огонь.

— Э, — сказал он, — вам не усидеть на Дымке.

— То есть как так «не усидеть»? — спросил Том, покраснев в свою очередь.

— Не усидеть, и все тут! — ответил Клинт. — Вы на него и седла не положите.

После таких слов Клинту оставалось немедленно просить расчета. Но Клинт не хотел бросать Дымку и решил действовать иначе. Если ему удастся разозлить старика и тот в расстроенных чувствах сядет на лошадь, Дымка сам постоит за себя.

— Я покажу тебе, умею ли я оседлать лошадь, — с пеной у рта сказал Старый Том. — Я объезжал дичков, к которым ты носа не сунул бы в кораль, еще тогда, когда ты был в пеленках.

— Возможно, — ответил Клинт, насмешливо улыбаясь, — это было давно, вы были тогда помоложе.

Старый Том с минуту смотрел на Клинта, не находя ответа, потом бросился к своему седлу, сорвал с него веревку и, пылая от ярости, так раскрутил петлю, что свист ее слышен был, верно, на другом конце кораля. Дымка оторопел, когда эта петля скользнула у него по голове и вдруг туго затянулась вокруг шеи. Он взвыл и заметался, волоча за собой Старого Тома.

Старик махнул рукой, и двое ковбоев, осклабившись, поспешили к нему на помощь.

Клинт стоял по ту сторону загородки и смотрел на этот спектакль, он свертывал папироску за папироской и разжевывал их, не зажигая. Он видел, как Дымка, полузадушенный, остановился, и с ужасом заметил в глазах у лошади страх. Но потом в глазах у лошади загорелось другое — это был гнев, и гнева было больше, чем страха, у ковбоя отлегло от сердца.

— С каких это пор ковбою нужны помощники, чтобы заарканить лошадку? — крикнул он Старому Тому, когда тот подошел к Дымке. — Тогда уж и в седло садиться должен кто-нибудь вместо вас.

Слова были сказаны кстати. Старый Том в ответ рванул за аркан, душивший Дымку. Старик знал не хуже других, как нужно обращаться с животными, и обычно был мягок с ними, но сейчас он был взбешен. Клинт довел его до белого каления, и он срывал свою злобу на Дымке.

А Дымка, казалось, понял уже, в чем дело. Он похож был теперь на сырого дичка, который никогда в глаза не видал человека, и, когда его наконец подвели к седлу, весь его вид говорил, что подойти к нему небезопасно. Но Старый Том, хоть это и было давно, объездил не одного зверя, он знал, что ему это уже не по плечу, но на этот раз он готов был тряхнуть стариной.

Всадников, которые помогали ему, он отмахнул прочь. Он решил показать Клинту и другим молокососам, что справится с лошадью и один. Потом швырнул петлю и захлестнул передние ноги Дымки. Дымка с веревкой спорить не стал — он знал, что придет его время. Передние ноги его были стянуты сыромятными путами, на голову надета уздечка, на спину ему легло седло, и туго затянулись подпруги.

— Молись богу, прежде чем лезть в седло, — сказал Клинт, подзадоривая Старого Тома и в то же время надеясь, что он спасует в последнюю минуту. Но старик подтянул повыше пояс штанов, надвинул на лоб шляпу, все еще дрожа от злости, он распустил путы, схватил поводья и прыгнул в седло. Дымка оглянулся назад на врага и, едва поводья коснулись его шеи, опустил голову и прянул кверху. Он сделал два хороших прыжка и только собрался пуститься во все тяжкие, как почувствовал, что седло опустело. Он с разгону прыгнул еще раз и другой и остановился.

У Клинта все лицо расплылось в улыбке, когда он подошел к Дымке и положил ему руку на шею.

— Чисто сработано, старина, — сказал он. И, обернувшись к Старому Тому, который подымался с земли, спросил: — Ну, будете пробовать снова?

— А ты как думал?

— Что ж, — ответил Клинт, и кровь ударила ему в голову, — иди и скачи, старый дурак, сломай себе шею, у нас здесь хватит канав тебе на могилу.

Старый Том вырвал у него поводья и хотел сесть в седло, но на этот раз он не успел и усесться как следует — Дымка опустил голову и вынырнул из-под него так, что Старый Том кубарем перекатился через его спину. Старик собрался пытать счастье в третий раз, когда в дело вмешался Джефф Никс. Он сказал своему хозяину, что не советует ему садиться на лошадь.

— Эта лошадь бесится всякий раз, когда ее седлают, — заметил Джефф.

Старый Том видел, что уперся лбом в стену, но он задыхался от злобы, и ему нужно было как-нибудь излить свою ярость. Тут он заметил Клинта, который стоял, облокотившись на Дымку.

— Убирайся отсюда! — рявкнул он, указывая на ковбоя пальцем. — Кто-нибудь выбьет из этой лошади дурь, а ты — чтоб следа твоего я больше не видел!

Клинт только усмехнулся в ответ, и это еще больше взбесило Старого Тома. А тут еще впутался Джефф:

— Прогонять ребят — это мое дело, Том, и, пока я служу у вас, на ранчо распоряжаюсь ковбоями я.

Старый Том обернулся к нему, точно дикий кот:

— Ладно, проваливай и ты вместе с ним!

Нет, он явно перебрал, двинувшись за своей верховой лошадью, старый скотовод почувствовал, что зашел слишком далеко, седлая ее, он понял, что в этом не может быть никаких сомнений, и, затягивая последний ремень подпруги, он понял, что зашел чересчур далеко совершенно напрасно.

Но Старый Том не думал идти на попятный — во всяком случае в эту минуту. Он сел на лошадь и, подъехавши к Джеффу, сказал:

— Вы с Клинтом можете пожаловать на ранчо, я буду к вашим услугам.

Потом он обернулся к первому попавшемуся ковбою:

— А вы смотрите здесь за порядком, пока я не пришлю другого управляющего.

Пока Старый Том проехал пятьдесят миль обратного пути до ранчо, бешенство его как рукой сняло: он понял, что в это горячее время не так-то легко найти второго Джеффа Никса, нелегко найти и такого ковбоя, как Клинт. Когда он отворял тяжелые ворота ранчо, у него промелькнула мысль: не взять ли ему наутро свежую лошадь и не поскакать ли обратно к обозу, чтобы как-нибудь да уладить дело.

Он расседлал и отпустил свою лошадь и был очень удивлен, когда, войдя в дом ранчо, нашел там и Джеффа и Клинта, которые его ожидали. Старик ничем не показал своих добрых намерений, и Джефф начал без предисловий:

— Все ребята просили меня вам передать, что, если вы дадите мне расчет, они тоже просят расчета. Мне жаль, чтоб они теряли работу, и я пробовал отговорить их, но они не хотят. Они бросают работу, если я ухожу.

Старый скотовод прикусил губу. Он молча прошел с Джеффом и с Клинтом в контору и остановился посреди комнаты у большого стола. Единственное, что ему оставалось, это обратить дело в шутку.

— Прекрасно, Джефф, — сказал он. — Я рад, что вы так хорошо спелись. Выходит, значит, теперь вы свободны и можете идти куда вам вздумается, не так ли?

— Так, — кивнул головой Джефф. — Но прежде заплатите мне деньги.

— А что, если бы я хотел нанять вас снова? Я не могу отпустить такого управляющего, как вы, Джефф.

Джефф, казалось, подумал с минуту, потом взглянул на Клинта. Старый Том поспешил добавить:

— А распоряжаться на ранчо ковбоями будете по-прежнему вы, я вмешиваться не стану, так что Клинт был нанят вами и будет работать у вас.

Кончилось дело тем, что все пожали друг другу руки, а когда наутро Джефф с Клинтом садились в седла, Старый Том вышел их проводить.

— Насчет этого мышастого черта, Клинт, будь спокоен, — сказал он, — мне он не нужен.

Всадники подъехали к широким воротам ранчо, и Джефф, слезая с лошади, чтобы отворить их, заметил:

— Старик разве что прощенья не просил.

— Лишь бы не трогал Дымку, — ответил Клинт.