ПЕРЕГОН НА ЗИМОВКУ

ПЕРЕГОН НА ЗИМОВКУ

Зима в тот год, по приметам, обещала быть снежной, с ветрами. В горах снегу ожидалось особенно много. И всё-таки Кашкарбай, как всегда, решил зимовать в горах: там трава гуще, хоть овцам и тяжело добывать её из-под снега.

Сначала к перегону на зимовку готовились на ближних от посёлка пастбищах.

С Кашкарбаем за помощников были два пса, пастушеские овчарки, чёрно-пёстрый и красный, да подросший щенок, и оставался сын Даулет с женой. Стучал движок насоса, над цементной колодой стояли кони, пили. В стороне грудилась отара, рвалась к колоде, её удерживал красный пёс.

Щенок увидал на земле кусок рафинаду, посчитал его своим. Щенка отогнал от сахара пёстрый пёс. Не спеша подобрал сахар, раскусил. Половинку выплюнул и попятился, дескать, угощайся, малый, и дальше держись меня, не обижу.

В этот миг старый чабан крикнул красному псу: «Пускай овец!» — и щенок забыл про сахар. Овцы шарахнулись, едва не сбили, не затоптали щенка. Тогда Красный врезался в отару, рыча отсек первую группу и погнал к колоде.

Добродушен, снисходителен был Пёстрый к щенку, а щенок выбрал в наставники Красного. Злющий был Красный, от него слышали только рычание. Но мигом понимали его овцы, чего он велит, двигаться, стоять, сбегаться ли в кучу. Пёстрый собирает овец, набегается, язык набок, хватает овец за ноги, головой бьёт, а они опять в разброде.

Как-то встретилась им отара соседа-чабана. Щенок не отстал от Красного, но в схватке с соседскими псами был тут же отброшен: не суйся, когда старшие дерутся. Ему порвали хвост. Хвост поболел и отвалился, остался мохнатый торчок. Окликали щенка теперь Куцым…

— Что, Куцый, пойдём во впадину Карагие? — спросил Даулет.

Юрта была разобрана, кошмы, связки жердей, утварь погружены в кузов машины. Нужно было двигаться к осенним пастбищам.

— Вроде бы не надо нынче во впадину, в позапрошлом году пасли там… — сказал Кашкарбай. — Выбьют траву овцы, и пропало хорошее место.

Куцый похлопал обрубком хвоста по земле, он всегда был согласен со стариком.

— Да ведь нынче была засуха, а в Карагие трава хорошая… и до гор близко… до зимовок, стало быть, — гнул своё Даулет. Кашкарбай не отвечал на этот раз, он понимал: сын облегчает ему зимовку. Кто знает, может, она последняя.

Здесь, во впадине Карагие, обычно готовили последний перегон в горы. Погонят группами: сперва молодняк, за ним овец, выделенных на мясо, в третьей группе — овец, которым весной быть с ягнятами, в четвёртой — баранов-валухов.

Делить отару — дело долгое, гонялись за каждой овцой, а их сотни и сотни.

Работали люди сутками, не раздевались, и псы с ними работали, и Куцый работал. Рос он быстро, лапы стали широкими, мохнатыми. Работы как будто не убывало, ночи сливались в одну холодную, ветреную ночь, дни — в долгий день с низким небом.

Куцего пошатывало, так он уставал. Бывало, он подходил, ложился возле старого чабана, поглядывал, как винился. Дескать, сейчас опять к овцам.

— Чего там… все с ног валимся, — говорил ему Кашкарбай и гладил щенка. Куцый, полежав так, поднимался и убегал, счастливый лаской хозяина.

Долог был перегон на зимовку, а уж сама зимовка в горах казалась бесконечной. Голые, ободранные ветрами бока гор, набитые снегом долины.