Глава I Учитель, который не вызывает к доске

Глава I

Учитель, который не вызывает к доске

По дарвинизму я, наверное, тоже получу тройку. Дома уже привыкли: четыре экзамена и четыре тройки. В последнее время я совсем не могу заниматься…

Моей подруге Тане кто-то сказал, что все женщины делятся на два типа. Одни созданы только для любви, а другие и еще для чего-нибудь. Наверное, я отношусь к первому типу… А кроме того, я просто неспособная. Вот Люба — это вторая моя подруга — целыми днями думает о своем Максе, а получает пятерки.

Один раз она учила со мной биографию Пушкина и зареклась. Говорит, что я зубрю. А я не зубрю. Просто у меня мозги как-то странно устроены. Я могу сто раз читать одно и то же и ничего не запомнить. Но если мне вдруг удается по-настоящему разобрать какой-нибудь кусочек из прочитанного, то остальное потом само очень легко запоминается. Вот я и сижу иногда над одним предметом по нескольку часов. И в результате половину уроков не успеваю вообще сделать. Маме в школе говорят, что я просто лентяйка: то у меня четверки, то двойки.

Наша староста, цвет класса, считает, что я «серость». Мне даже приснилось, как она Любе про меня сказала: «Что ты дружишь с такой серостью?» — и при этом показала на серое одеяло, которое почему-то тут же лежало. Но это во сне, конечно. А наяву она злится страшно из-за дарвинизма. У нее во всех четвертях по дарвинизму тройки, а у меня пятерки. Светопреставление!

Вообще, конечно, Вадим Андреевич странный человек. И я сама не очень понимаю, почему у меня по дарвинизму в четвертях пятерки. Ведь он ни одного раза меня нормально к доске не вызывал, спрашивал только с места, когда я поднимала руку.

А в третьей четверти принес мне на отзыв диссертацию своего друга об индивидуальном развитии. Сначала я хотела отказаться, но папа меня убедил написать. Растолковал мне, что к чему, и я целых двадцать два пункта написала. Последний пункт был о развитии тлей. Мне тли так понравились, что я сама без папы построила фантастическую теорию. Таня меня все подбивала про эту теорию написать в рецензии, чтобы проверить, будет ли Вадим вообще читать мой «труд» или он просто так мне всякие задания выдумывает.

Но о своей теории я писать все-таки не стала. Мне не хотелось, чтобы Вадим Андреевич смеялся надо мной. А теперь я об этом жалею, потому что папа решил, что у меня какие-то необычайные способности к биологии. А я хочу быть актрисой. Правда, мне не верится, что это когда-нибудь будет, потому что у меня нет внешних данных. Мама считает, что я могла бы играть характерные роли. Но я не хочу характерные. Я хочу играть героинь: Катерину в «Грозе» или Чайку Чехова. «Чайка… чайка… Я чайка?»

…Если бы меня спросили: Кирилл или сцена, я бы выбрала сцену.

Сколько раз вчера я ходила мимо его дома? Один раз, когда ехала в школу, второй раз — из школы, третий раз, когда пошла в магазин, четвертый — из магазина. Вечером Таня ко мне приехала. С ней мы прошлись раз пять. Итого — девять раз. Может, Кирилл заболел? А может, уже уехал в археологическую экспедицию? Но как же он не зашел попрощаться с папой? Сегодня двадцать пятое, понедельник. Я ставлю в календарь еще один черный крест. Больше двух месяцев Кирилл не приходил. Таких перерывов ни разу не было. Хотя вот: январь и февраль — тоже одни черные кресты. Правда, в середине января стоит красный квадрат. Это я его встретила на улице, и мы долго-долго гуляли. Я еще тогда в яму попала, и Кирилл мне сказал: «Ты ничего не видишь». Я ему ответила: «Я только ям не вижу». А он повторил: «Нет, ты ничего не видишь». Я Любе рассказала, а она говорит, что это ничего не значит. А по-моему, Кирилл хотел мне намекнуть, что я не вижу, как он ко мне относится. С Любой вообще трудно: она говорит, что я все переворачиваю так, как мне хочется. Она не верит, что я нравлюсь Кириллу. Она считает, что он ко мне относится просто как взрослый к ребенку. Неужели это правда? Иногда со стороны гораздо лучше видно. Вот я же вижу: Люба Максу нравится. Только Макс почему-то очень странно себя ведет. Я уверена, что Люба долго не выдержит такого отношения. Потому что Люба — не я. Это я могу любить четыре года без всякой надежды! И ждать, ждать!

Почему-то Кирилл всегда приходит к нам по понедельникам. Папа говорит, что у него есть расписание: к кому и по каким дням он ходит в гости, по каким дням в театр, в кино, на выставки. Папа все про Кирилла знает, Кирилл был его самым любимым учеником.

Я терпеть не могу людей, у которых все распланировано. А в Кирилле мне все нравится.

Таня уверена, что я в конце концов разлюблю Кирилла. А чтобы я скорее его разлюбила, она на него всякие дурацкие карикатуры рисует. Кирилл всегда носит кожаную одежду. У него все пальто кожаные, и кепка кожаная, и пиджак есть кожаный — он себе специально заказывал. Так Таня его изображает в кожаных рубашках, с кожаными волосами и кожаным сердцем. А еще она рисует, как Кирилл, уже с брюшком и беззубый, делает мне наконец предложение, но так как зубов нет и он шепелявит, то я его не понимаю.

…Телефон звонит… Это Люба. Голос странный.

— Что-нибудь случилось?

— Да.

— Что?

— Тут соседка ходит. Задавай вопросы.

— С Максом?

— Да.

— Был?

— Да.

— Поругались?

— Наоборот.

— Вы же не ссорились?

— Ну… в общем, все хорошо… Понимаешь?

— Понимаю…

— Совсем, совсем хорошо. Понимаешь?

— Понимаю.

— Целый час…

— Ты пела?

— Да, и не только…

— Разговаривали?

— Да… И молчали.

— Молчали?

— Ну, не так молчали… Я буду тихо говорить, слышишь? Он меня поцеловал. Слышишь?

…Я иду по улице… Нет. Пусть лучше я у себя дома. Стою в том углу. Лицом к стенке. Подходит Кирилл. Я чувствую, как он стоит сзади, и не поворачиваюсь. Потом вдруг поворачиваюсь, и Кирилл меня целует. Тогда я… даю ему пощечину. А вдруг я не сумею? И промахнусь… Все женщины дают пощечины, когда любят. Их же никто не учит.

Мама пришла. Надо спрятать календарь. До прошлого года я думала, что и папа и мама знают, как Кирилл ко мне относится. Потому что папа, когда я в пятом классе училась, сказал кому-то, а я слышала, что жена Кирилла еще в пеленках. И я решила, что папа говорит про меня, так как я на семь лет моложе Кирилла. А папа к тому же все время называл его моим женихом. Он и сейчас его часто так называет, но теперь-то я понимаю, что папа шутит, а тогда я думала, что Кирилл сказал папе, что он меня любит. И я все ждала, когда же Кирилл это скажет мне. Целых четыре года ждала. А в прошлом году я наконец спросила у мамы. И оказалось, что они ничего не знают.

Кажется, папа меня зовет… Встаю. Открываю дверь, вхожу в соседнюю комнату и сразу понимаю: что-то случилось.

Мама не сняла плащ. Она сидит в кресле и напевает: «Тру-ту-ту, тру-ту-ту…» Вообще моя мама никогда не поет. Когда мама начинает петь, у меня от ее голоса мурашки идут по спине. Мама поет, только если очень расстроена. Обычно это бывает, когда у нее неудача в суде. Моя мама адвокат. А мой папа историк. Но он всегда вникает в ее адвокатские дела и дает ей советы. Я тоже иногда даю советы, и тогда мама переглядывается с папой, и я понимаю — она надеется, что я стану юристом.

Но что же все-таки случилось? Папа ходит по комнате, сам себе что-то говорит и подергивает мизинцем правой руки. Папа всегда подергивает мизинцем, когда думает.

— Вот что, Ира. — Папа садится на стул. — Мама была сегодня в школе. Директор требует, чтобы ты перевелась в школу по месту жительства. Она считает, что, после того как мы переехали на новую квартиру, ты стала хуже заниматься, потому что теперь тратишь три часа в день на езду.

Это новость! Вот, оказывается, почему мама поет.

— Ты пока не расстраивайся, — продолжает папа, — вопрос еще окончательно не решен. Но мне легче будет убедить директора после экзамена по дарвинизму. Ведь дарвинизм ты сдашь хорошо.

— Это ничего не изменит. Пятерка по дарвинизму — это все равно что пятерка по пению. Если бы это была математика или русский…

— Ну ты же всегда знаешь все лучше других! — Папа начинает раздражаться, мама перестает петь. — Дело твое. Можешь вообще не заниматься. Я прекрасно вижу, что происходит. То, что ты тратишь время на езду, все это так, но не в этом дело. Дело в твоих Танях, Любах, бесконечных никому не нужных разговорах, дурацких звонках по телефону. Можешь на меня так не смотреть. Я прав…

Когда папа сердится, лучше молчать. И я молчу. Я вижу, что мама хочет что-то сказать, но папа делает ей знак. Некоторое время он ходит по комнате, нервно подергивая мизинцем, потом снова садится и начинает уже другим тоном, тоном доверительным и участливым. Когда папа со мной так разговаривает, мне сразу становится спокойно.

— Давай разберемся. Ведь в тебе говорит сейчас просто дух противоречия. Ну, предположим, я не прав — биология не твое призвание, мама не права — ты не станешь юристом. Но для того чтобы поступить, как ты мечтаешь, в театральный институт, тоже необходимо окончить школу, и окончить хорошо! Теперь представь себе будущий год: выпускной класс, новые учителя, новое окружение! Уверяю тебя, все это будет гораздо труднее, чем просто начать хорошо заниматься здесь.

Иду по своему переулку. Вот дом, где живет необыкновенно лохматый мальчик, который очень нравится Тане, хотя она с ним не знакома. Неожиданно из его окна высовывается лохматая тетка. В руках у нее котенок.

— Тебе не нужен котенок? — спрашивает она.

А вдруг это мать Таниного мальчика? Упустить такой случай невозможно. Таня давно просит меня как-нибудь познакомить с ним. Она говорит, что мне это сделать легче, чем ей, так как он мне безразличен. Мысль работает молниеносно. У меня уже есть кот, но ведь котенка я могу кому-нибудь отдать…

— Наши соседи хотели котенка. Правда, они любят совсем черных котят. Но я попробую их уговорить.

— Ой, как это было бы хорошо! Я тебя прошу, уж ты постарайся — уговори.

— Ладно, я постараюсь.

— Ну, а если они не возьмут?.. Ты только его не выбрасывай.

— Что вы! Если они не возьмут, я его обратно принесу.

— Обратно? — пугается мама Таниного мальчика и отходит от окна.

Я все испортила. Зачем я так сказала? Я даже не могу теперь подозвать ее к окну. Нельзя же крикнуть: «Подойдите, пожалуйста, мама Таниного мальчика!» И вдруг она сама возвращается. Теперь в руках у нее уже пять котят.

— Видишь, у меня их сколько? А ты говоришь — обратно. Ладно уж, выбирай самого красивого.

— Хотите, я их всех раздам?

Я еле сдерживаю свою радость. Мать Таниного мальчика недоверчиво вглядывается в меня.

— Если бы ты правда могла это сделать… — говорит она наконец неуверенно. — Я сегодня уезжаю в командировку. Очень надолго. А мой сын остается совсем один. И тут еще эти коты!

Так он действительно ее сын! Я — гений!

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я их всех, всех раздам. Честное слово! У меня есть подруга Таня. Завтра мы с ней вместе придем за котятами.

— А вы не могли бы сегодня?

— Сегодня? Нет, у нас завтра экзамен. Мы тогда сразу после экзамена придем.

— Ну хорошо. Я уезжаю, но мой сын будет вас ждать. В пять часов. Его зовут Виктор. Постой! А ведь одного котенка ты собиралась взять сейчас!

Иду домой. Котенок сидит у меня в кармане жакета. Выглядывает только голова, пушистая, серая с голубым отливом.

И глаза у котенка тоже голубые. А уши расположены скорее на шее, чем на голове. Очевидно, уши у котят с возрастом мигрируют. Если брать каждый день по одному котенку, у Тани с Виктором будет пять свиданий!

А я сейчас зайду домой, переоденусь и пойду к Кириллу. Я ему отнесу этого котенка. Я бы ни за что просто так не пошла к нему. Но ведь я приду по делу, и в этом не будет ничего особенного.

Интересно, если бы Кирилл узнал, что у меня так со школой получилось, он бы огорчился?

А вдруг бы даже расстроился?.. Один раз, когда я еще совсем маленькая была, папа при Кирилле начал меня ругать. Так у Кирилла лицо все перекосилось, и он вступился за меня.

Я сегодня так испугалась, когда папа сказал, что знает, почему я перестала заниматься. Я решила, что он про Кирилла догадался. А он про Таню и Любу. Уж Таня-то здесь совсем ни при чем. Знал бы он, сколько она сил тратит, чтобы я перестала думать о Кирилле и занималась! Только уж с этим ничего поделать нельзя. Не думать о Кирилле я не могу.

…А ведь женская школа нашего микрорайона находится прямо напротив дома Кирилла. Значит, я смогу целыми днями смотреть на его окна. И предлог у меня будет ходить мимо его дома. Как же это мне раньше в голову не пришло?

А Таню и Любу я буду видеть после школы.

Окна у нас открыты. Значит, родители дома. У меня не хватит терпения ждать, пока они уйдут в театр.

Может быть, не заходить домой?

Но мне так хочется надеть розовое платье! Оно новое, Кирилл его еще не видел. У этого платья бока в оборках, и талия получается очень тонкая. И потом, когда я надеваю что-нибудь новое, я меньше сутулюсь. Даже сама не знаю почему. Когда Кирилл мне сказал: «Слабо тебе ходить прямо», я сначала на него обиделась. Но потом я подумала и решила, что ведь это, наверное, даже очень хорошо, если ему хочется, чтобы я ходила прямо. Надо будет еще ленты розовые заплести…

На лестничной площадке слышно, как мама с кем-то разговаривает по телефону:

— Так вы ей скажете? Я вас очень прошу. Нет, мы бессильны. Поможет. Я уверена. Всего доброго.

Вставляю ключ в замок. Мама обрадованно:

— Постойте, Кирилл!

Вздрагиваю и замираю, боясь пропустить хоть одно слово.

— Ира пришла. Так мы оставим вам книгу. Вы сейчас зайдете? Нет, нас уже не будет. Мы очень торопимся.

Платье! Нет, раньше причешусь. Нет, умоюсь. Причесаться на прямой или на косой? Лучше на косой.

Были бы у меня такие волосы, как у моей мамы, я бы каждый день новые прически делала. Уж вьющиеся-то волосы мама могла бы мне «передать». А то палки! И остричь не разрешают.

Косы получились неодинаковые. Переплести? Лента мятая будет. Ладно, пусть так остаются. Снимаю босоножки, надеваю лодочки. На столе еще успею убрать?

Звонок. Подхожу к дверям.

— Кто тут?

— Чужие.

Открываю и отхожу. Прислоняюсь к стене. Чуть-чуть запрокидываю голову назад. Так мне больше идет. Нос выглядит короче. Дверь приоткрывается. На пороге Кирилл.

— В этот дом пускают?

— Пускают, — отвечаю я, — вам папа книжку оставил.

— Прекрасно, я за ней и зашел. Ты чего к стенке прижалась, «чужих» боишься?

Приходится отойти от стенки и вернуть голову в нормальное положение. Если стоишь не у стенки, запрокинутая голова очень уж неестественно выглядит.

В комнате Кирилл не садится. Он берет со стола книгу, молча перелистывает ее и кладет в портфель.

— Сейчас отвезу. Звонил товарищ, она ему срочно нужна.

Мне уже абсолютно безразлично, как я держу голову, как выглядит мое платье, прическа… В мыслях у меня только одно: сейчас он уйдет. Еще несколько минут, и его уже здесь не будет. И я опять начну ждать дни, недели, месяцы…

— О, у вас, кажется, прибавление семейства!

— А это ваш котенок.

— Как — мой?

Я ужасно довольна. Хоть на одну секунду, но Кирилл удивился. Видел бы папа! Он считает, что заставить Кирилла удивиться не может никто.

— Серьезно, возьмите котенка. Мне нужно раздать пять котят.

— Это что же, новая форма подготовки к экзаменам?

— Почему?

— У тебя же завтра экзамен.

— Откуда вы знаете?

— По радио передавали.

Так вот почему он торопится уйти! Мама ему сказала, что у меня завтра экзамен.

— Я все равно не сдам.

— Почему так?

— Не могу заниматься…

Кирилл молчит.

— А знаете, говорят, девочки опять будут с мальчиками учиться.

— Неужели?

Я не могу, чтобы Кирилл сейчас ушел. Что-то надо сделать… А если показать коробку?.. Нет, это безумие! Все равно. Покажу! Неужели действительно я это сделаю?

Подхожу к письменному столу, открываю нижний ящик. Вынимаю коробку. Кирилл пока не может догадаться, что это: коробка завернута в газету. Ее еще можно спрятать обратно. Развернула газету… Узнал? Я не смотрю на Кирилла. Я не знаю, узнал ли он. Для этого он должен помнить коробку конфет, которую подарил мне пять лет назад.

— Как ты думаешь… — Кирилл держит в руках конфету. — Как ты думаешь, в них нет червей?

В конфетах червей не бывает. Только этого не надо говорить. Это и так ясно.

— Не сердитесь… Знаете, почему я их… не съела?

Кирилл возвращает конфету на место.

— Знаете? Только скажите — да или нет?

— Учись.

Я стою и молчу. Хорошо, хоть в классе нет девчонок. Вадим Андреевич вызвал меня отвечать последней. Отвечать… Я не отвечаю. Я молчу.

— Морозова, вы учили?

Я выучила все билеты до единого. А почему сейчас ничего не могу вспомнить — не знаю. Я вижу картину: впереди совсем маленькая лошадь, за ней побольше, за ней еще больше. Кроме этого, я ничего не помню. Кто изучал предков современной лошади? Что он открыл? Когда это было?..

Неужели я не получу «отлично». Мне очень нужно получить «отлично». Очень нужно! Если бы только Вадим мог знать, как это мне нужно!

Вчера Кирилл ответил мне: «Учись». Значит, мне надо только вырасти, и все будет хорошо. Я решила позвонить ему сегодня и сказать: «Я получила «отлично». Он бы понял: я слушаюсь его, я расту, я учусь. А теперь вместо этого он узнает, что я на экзамене провалилась. Папа ему это расскажет обязательно. Мои родители Кириллу все рассказывают… Все рассказывают?.. Ах, вот оно в чем дело!.. И тут я вдруг понимаю, что я просто кретинка! Но какая! Ведь это же мама попросила Кирилла подействовать на меня, чтобы я учила. Поэтому он так и ответил мне: «Учись».

Ну конечно, я же сама слышала, как мама по телефону говорила Кириллу: «Так вы ей скажете? Мы уже бессильны».

— О чем вы думаете, Морозова?

— О чем я думаю?.. Я думаю о лошадях…

— А сколько вы сегодня спали?

— Я вообще не спала.

— Понятно.

Дверь открывается. Входит наш директор, говорит что-то Вадиму и показывает на часы. Наверное, она проходила мимо и заглянула узнать, почему задержался экзамен. Вадим предлагает ей стул. Директор садится и снова что-то говорит Вадиму. По-моему, обо мне.

Вадим слушает ее, почтительно склонив голову. Ну их всех. Пусть говорят, что хотят. Мне теперь абсолютно все безразлично. Только не хочется больше здесь стоять. Может, взять да уйти?..

Директор кончила говорить и откинулась на стуле, взяла в руки карандаш. Приготовилась слушать. Вадим выпрямился.

— Итак, с первым вопросом мне все ясно. — Вадим Андреевич с силой ударил ладонью по билету. — Теперь ответьте: какие бывают типы индивидуального развития?

— Индивидуальное развитие бывает… — начинаю я только для того, чтобы что-нибудь говорить, — прямое и с превращением. Прямое развитие, например, у пауков, а с превращением — у бабочки.

— А какой тип развития у тлей?

Тля? Наверняка Вадим спросил про тлю потому, что я о ней писала в рецензии на диссертацию его друга. В школьном учебнике про тлей ничего не сказано. Но как он запомнил? Я же в рецензии о тле только вскользь упомянула.

— У тлей очень сложное развитие. Могу схему нарисовать.

Я вдруг решаю рассказать им свою теорию о тлях. Рисую. Кладу мел. Поворачиваюсь. Директор постукивает карандашом по стеклу стола. Вадим разглядывает схему.

— Откуда эта схема?

— Из Брема.

Вадим отрицательно качает головой.

— Я ее в другом виде нарисовала, чтобы можно было сравнивать.

— С чем?

Снова беру мел и под первой схемой рисую еще две. Одна изображает прямое развитие. Другая — с превращением. Сравнивая эти три схемы, можно сделать вывод: у тлей развитие с превращением.

Вадим уточняет:

— Вы хотели сказать — с неполным превращением.

— Нет, с полным, — настаиваю я, — потому что хотя здесь отсутствует куколка, но здесь есть партеногенетическое яйцо.

Слово «партеногенетическое» я еле выговариваю. Когда я только начала его произносить, Вадим зажмурился, а когда кончила, открыл глаза и улыбнулся.

— И вы знаете, что такое партеногенетическое яйцо?

— Это неоплодотворенное яйцо, из которого развивается тля.

— Правильно. Только партеногенетические яйца бывают и у других беспозвоночных. Ну хорошо, а почему же вы все-таки считаете, что у тлей развитие с полным превращением?

— Потому что личинка тли с помощью этого яйца превращается во взрослое насекомое.

Повторить слово «партеногенетическое» я не решилась. Но Вадим все равно зажмурил глаза. Продолжаю:

— Если личинка какого-нибудь насекомого совсем не похожа на это насекомое, то, для того чтобы в него превратиться, она… ну, делается куколкой… В куколке все ее органы разрушаются, становятся жидкими, и из этой «жидкости» развиваются органы взрослого насекомого. А вот если личинка так отличается от взрослого, что никакая куколка не может помочь ей превратиться во взрослое насекомое? Тогда личинка не будет превращаться в куколку, а отложит неоплодотворенное яйцо, из которого и разовьется взрослое насекомое. При этом у тлей из неоплодотворенного яйца не сразу развивается взрослая тля, а чаще всего развивается снова личинка, которая опять откладывает неоплодотворенное яйцо. И так происходит до тех пор, пока из какого-то энного неоплодотворенного яйца не развивается, наконец, взрослая тля.

Я уже кончила свою речь, а Вадим так глаз и не открыл. Директор держит руку у рта: по-моему, она просто зевает. Что меня дернуло затеять эту канитель с тлями? А впрочем, не все ли мне теперь равно…

Вадим наконец открыл глаза.

— А знаете, это все очень интересно. Только я хочу разобраться: значит, внутри одного цикла поколений тлей «взрослой тлёй» вы считаете только ту, которая откладывает оплодотворенные яйца, всех же промежуточных тлей вы считаете личинками, так?..

Я не понимаю, что происходит. Но кажется, Вадим находит, что теория моя верна? Очевидно, так, если он вдруг сейчас начал разъяснять ее директору… А я ведь заговорила о тлях только для того, чтобы хоть как-то протянуть время. — Вадим Андреевич, кажется, что-то спрашивает меня. Слышала ли я что-нибудь о миграции у тлей? Да. Это переселение тлей с одного растения на другое. Связана ли миграция с партеногенезом? Чаще всего миграция тлей связана с сезонными переменами.

Я говорю «миграция», уже подражая Вадиму Андреевичу. Я говорю «партеногенез» и даже не запинаюсь. Вадим Андреевич задает мне вопрос за вопросом. Мои ответы он вмиг перестраивает в строго научные. Терминология «настоящей биологии» так сложна, что я в конце концов даже уже перестаю понимать, о чем идет речь. А Вадим Андреевич продолжает ставить все новые и новые вопросы. Он ставит их перед собой и передо мной одновременно. Потом он делает выводы, строит предположения. И мне начинает казаться, что мы с Вадимом Андреевичем здесь совсем одни.

— Постойте. — На миг Вадим Андреевич замолкает. — А ведь между вашими «личинками тлей» и «взрослыми тлями» нет тех необычайных различий, о которых вы говорите.

Вадим прав. «Необычайных различий» действительно нет. Но меня ничуть не смущает это обстоятельство. Мы с Вадимом Андреевичем решаем серьезную научную проблему, и нет ничего особенного в том, что не все сразу идет гладко. Сейчас мы подумаем, и кому-нибудь из нас в голову обязательно придет правильное решение.

Директор шепнула что-то Вадиму. Вадим улыбнулся.

— Ладно, этот разговор мы продолжим в другой раз, — говорит Вадим Андреевич, обращаясь ко мне. — А сейчас ответьте, кто же все-таки занимался изучением предков современной лошади?

— Ковалевский.

— Правильно. Вот и расскажите нам об этом.

…Вбегаю в телефонную будку. Набираю номер.

— Папа! Папа, меня оставляют в моей школе! Мне пятерку поставили! Знаешь, кто был на экзамене?.. Что?!

…Оказывается, директор сказала маме, что она придет сегодня на экзамен послушать, как я отвечаю. Но попросила мне не говорить. Так вот почему мои родители так волновались. Теперь я окончу свою школу.

Дождь пошел. И солнце. Грибной дождь, и такой сильный.

Би-та-я, тер-тая

сто

двадцать

четвер-тая…

Это гимн нашей школы.

Настоящий ливень! Бьет по спине, как молотками. На мостовой подпрыгивает на полметра. Я иду одна. Все под крышами стоят. И машин нет. На улице Горького нет машин! Один сплошной ливень. И еще я.

И еще тли… На листьях. Они обязательно должны здесь быть. Вот они. На нижней стороне листа. Совсем сухие. Как под зонтиком. Оранжевые, желтые, зеленые. Хотя тли и отличаются по форме, величине и по цвету, но у них у всех одинаковое выражение «лица». Безобидное, кроткое, покорное.

Ну и что из того, что внешне личинка похожа на взрослую тлю? Может быть, внутри, в каком-нибудь одном маленьком, микроскопическом месте она так от нее отличается, что без превращения никак не обойтись. Вадим Андреевич хочет мне какую-то книжку про тлей дать. Там, наверное, и внутреннее строение тлей описано. А ведь Вадим знал, что директор должна прийти слушать мой ответ. Он ждал ее и поэтому вызвал меня последней… И Кирилл знал… Но может быть, он просто воспользовался обстоятельствами? Ведь так бы он, наверное, никогда не решился сказать о своем отношении ко мне. Позвонить ему? Монета у меня есть… Нет, лучше потом позвоню. Сейчас мне хочется пробиваться сквозь этот ливень, петь и думать о тлях.

Би-тую, тер-тую

сто

двадцать

четвертую…

Люди стоят в парадных и смотрят на меня как на ненормальную. Действительно, наверное, очень смешно. Огромная улица. Я иду одна и пою. Дождь стучит по голове, по спине, заливает глаза, уши, бурлит в босоножках…