15

15

Я никогда не считал, что обладаю достаточными познаниями о представителях конского племени и их владельцах, чтобы считаться «лошадиным ветеринаром», хотя и получил в ветеринарном колледже всестороннюю практическую подготовку. Я уже давно усвоил, что просто знать медицину и хирургию — далеко не достаточно. Чтобы вылечить больную лошадь, а здоровой — выгнать глисты, сделать прививку и подпились зубы, ветеринару требуются прикладные умения и навыки в том, что касается различных способов фиксации, — равно как и некое «чутье лошадника», подсказывающее, пускать их в ход или нет.

Людей и лошадей объединяет не только высокий интеллект и низкий болевой порог, у них и в характере найдется немало общего. Одни добродушны и покладисты, и на внешние раздражители реагируют терпеливо и безропотно; другие отличаются преподлым нравом и чуть что не по ним, так просто с цепи срываются. Но чем эти два вида различаются — так это предсказуемостью. Если в ходе последнего ежегодного профилактического осмотра конь-пациент попытался разнести хлев и изувечить всех, кто рядом, можно поручиться, что и в последующие годы он свое «шоу» непременно повторит. Сдается мне, представители рода человеческого чуть более склонны ко всякого рода «сюрпризам».

Впридачу «лошадники» изрядно отличаются от «скотоводов» и «собачников». В первый раз оказавшись в обществе любителя лошадей, поневоле приходишь в замешательство, хотя подобный опыт на многое способен открыть глаза. В то время как скотоводы жалуются, что, дескать, цены на скот неуклонно падают, — владельцы лошадей благоговейно декламируют родословные, словно отрывки из Гомера и Шекспира. И если хозяева домашних любимцев с пеной у рта разглагольствуют о том, как необычайно умны и преданны их собаки и кошки, энтузиасты-лошадники рассуждают о призах, полученных на скачках, различных способах лечить колики, а также и о том, к какому именно грузовику лучше крепить прицеп для перевозки лошадей.

— Так вот, есть у меня мерин, жеребенок от Веселой Белли и Четверка, который, пока его не кастрировали, ходил в производителях в «Бегущем Опоссуме». Вы, небось, слыхали, как его позабыли смазать перед тем, как в Алабаму везти, вот он и охромел. А теперь у него хронический ламинит, так что обе передние третьи фаланги изуродованы. Коновал-то ему копыта обрезал и подогнал круглые подковы, — те, что для копыт со слабыми пяточными стенками, но к тому времени у бедняги уже развился гастрит Бьюта — а кто виноват, как не ветеринар? В лошадях он вообще ни бум-бум. — Людям, далеких от коневодства, чтобы понять вышеприведенный жаргон, необходимо вооружиться словарем специфических терминов, да еще и мозгами хорошенько пораскинуть минуту-другую. Ну, то есть, не считая пассажа касательно того, что ветеринар в лошадях ничегошеньки не смыслит.

Я то и дело обращался к своим учебникам по конским болезням, внимательно читал и перечитывал главы, написанные Гиббонзом, Воном, Хофманом, Уитом, Гардом и другими прославленными специалистами по лошадям, стараясь ознакомиться со всевозможными разновидностями хромоты и прочих недугов, с которыми мне приходилось сталкиваться, — и научиться диагностировать и лечить их, должным образом проведя полный осмотр пациента. Но мало-помалу я убеждался, что самое трудное в лошадиной медицине и хирургии — это научиться предвидеть результат лечения. Бесспорно, в том, что касается этого навыка, опыт — лучший учитель.

Вопреки ожиданиям, «лошадником» я стал далеко не сразу. Вызов к кобыле Джеймса Брайанта лишний раз доказал это со всей очевидностью.

— Доктор Маккормак, не будете ли вы так добры заехать посмотреть захворавшую кобылу? — попросил Джеймс. — Похоже, она чем-то подавилась. — Я всегда с ужасом предвкушал вызовы по поводу асфиксии, — с этой проблемой справиться непросто. Когда жадная лошадь заглатывает еду слишком поспешно, комок сухого корма размером с два кулака закупоривает пищевод длиной от четырех до пяти футов. В довершение удовольствия, застрявшая порция пищи может оказаться глубоко в грудном отделе, что чревато сущим кошмаром и для лошади, и для ветеринара. Огромный рыхлый сгусток невозможно протолкнуть вниз или вытащить, не рискуя повредить еще больше уже воспаленную и, возможно, гангренозную пищеводную выстилку. Во многих таких случаях, даже при удачном излечении, остаются зарубцевавшиеся ткани, так что у пациента возникает предрасположенность к сходным проблемам в будущем.

Ферма мистера Брайанта находилась в южной части графства Самтер, у самой границы с Чокто. Я часто работал с тамошними коровами, а вот к лошади меня вызвали впервые. Дорога туда занимала минут двадцать; и за это время я успел прокрутить в уме все возможные диагнозы.

«Может, просто яблоком или грушей подавилась, — сказал я себе. Однако в это мне не особо верилось: для яблок и груш было еще слишком рано. Может, у нее мыт и повреждены нервы гортани», — размышлял я. Мыт мучительное и весьма заразное респираторное заболевание у лошадей, что зачастую осложняется образованием абсцессов на лимфатических узлах шеи. Затем я подумал о ботулизме, — этот недуг, во многих местностях весьма распространенный, вызывает паралич мышц. Я уже жалел, что не справился по телефону о подробностях: меньше пришлось бы нервничать в дороге. Мысленно я дал обет — в будущем досконально расспрашивать позвонившего клиента.

Свернув на короткую подъездную дорожку и выруливая к симпатичному кирпичному особнячку, я разглядел кобылу: она стояла у подсобного строения между конюшней и домом. Рядом с ней, тыкаясь мордой в вымя, топтался жеребенок. Глядя сквозь ветровое стекло, я со всей очевидностью убедился: кобыле приходится несладко. Она понурила голову, туловище ее оцепенело, и даже хвост не ходил ходуном туда-сюда, как это водится, особенно в сезон мух. Даже когда с заднего крыльца сбежал Джеймс, я так и не отвел взгляда от недужной лошади, жадно высматривая хоть какой-нибудь знак, поспособствовавший бы мне в диагностике. Но нет, долгожданный свет не воссиял! Перекинувшись с Джеймсом парой шуток, я попросил его рассказать о кобыле подробнее.

— Ну, это кобылка для состязаний на короткие дистанции, годков ей восемь-десять; на нашей ферме она вот уже второй раз как приносит жеребенка. До сих пор ничем не хворала, насколько мне известно, — сообщил Джеймс. — Сегодня утром гляжу: пытается попить из корыта, да только ничего не заглатывает, — видно ж, по шее-то складочки не пробегают. Потом погрузила морду в воду до середины, думала, может, так получится; но едва отошла от корыта, вода из пасти так и хлынула. В жизни никогда такого не видел. А еще, Док, с глазами у нее что-то неладно. — Наблюдательный скотовод всегда подметит такие мелкие детали, равно как и необычное поведение, и перепады аппетита, и то, что в определеннй час животное оказалось не в привычной части пастбища. — У соседа моего не так давно с кобылой было вот точно то же самое; чем-то подавилась, бедолага.

— Как ее зовут? — спросил я, поглаживая лоснящуюся шею.

— Да мы ее Фанни кличем, — отвечал Джеймс. — Сам не знаю, почему; только вот привязались мы к ней.

Очень скоро я уже с головой ушел в рутину осмотра. Температура оказалась повышена градуса на три, но пульс и дыхание участились лишь самую малость. Кобыле было жарко, она вспотела, и, прослушав грудь стетоскопом, я выявил странные стуки. «Верно, у нее икота», — подумал я про себя, хотя отродясь не слышал, чтобы лошадь страдала этим раздражающим недугом. Сдвинув брови и сощурившись, я шагнул назад и, уставившись на пациентку, принялся размышлять над вероятностью икоты. Кобыла тоже свела брови и косила глазом, словно и она глубоко погрузилась в мысли. Она пускала слюни, и в горле у нее что-то клокотало, точно при попытке сглотнуть. Хотя типичной картине болезни все это не вполне соответствовало, я убедил себя, что лошадь, скорее всего, и в самом деле подавилась.

— Какая-то она тревожная, — встрял Джеймс. И попал в самое яблочко. Лошадь и впрямь казалась встревоженной и обеспокоенной не на шутку. Под влиянием запоздалой мысли я вернулся к кобыле и, успокоив ее несколькими ласковыми словами, ощупал ее вымя на предмет мастита или отека.

— В чем-в чем, а молоке у Фанни недостатка нет, верно? — отметил я.

— Ага, доится, прям как корова. Одному жеребенку с таким количеством и не управиться, — отвечал Джеймс.

— Ну, давайте-ка введем ей в глотку вот эту трубку и посмотрим, не застряло ли чего внутри, — предложил я.

Джеймс придерживал голову пациентки, мягко ее увещевая, а я принялся вводить трубку восьми футов длиной и три четверти дюйма в диаметре через нос и в зев. Однако трубка то и дело попадала в трахею, — кобыла упорно отказывалась сглотнуть, или просто не могла. Наконец, после нескольких попыток и неоднократного вращения, трубка проникла-таки в грудной отдел пищевода, где я ощутил некоторое сопротивление, но затем скользнула точнехонько в желудок, как ей и полагается.

— Ну что, Док, прочистили вы ее? — спросил Джеймс, следя, как я вынимаю трубку.

— Ощущение такое, будо что-то такое застряло у нее у самого желудка, но, кажется, я эту штуку протолкнул, — отвечал я.

— Вот и славно, вот и славно, — отозвался Джеймс. — Мне эта кобылка вроде как прикипела к сердцу, хотя толку с нее — только сено зря переводит. Верно, старушка? — проговорил он, любовно похлопывая кобылу по холке и заглядывая в ее встревоженные глаза. Может, Джеймса Брайанта я и убедил в том, что все в порядке, однако себя — нисколечко. Впрочем, Джеймс обещал перезвонить мне на следующий день и сообщить, как обстоят дела.

По пути домой я снова и снова прокручивал в голове симптомы, понимая: что-то я безусловно упустил. Я знал, что непременно определю, в чем беда, и разгадка окажется до крайности простой. И я готов был поклясться: лошадь вовсе не подавилась, проблема совсем в другом; ведь застрявший комок пищи так легко не проталкивается, да и икотой такие пациенты не страдают. Я подумал, а не позвонить ли кому-нибудь из профессоров моего ветеринарного колледжа и не проконсультироваться ли с ним, но побоялся, что надо мной просто посмеются — сперва в телефонную трубку, а потом и на ближайшем собрании факультета.

«Глубокоуважаемые коллеги-ветеринары, — надо думать, скажет профессор своим чопорным собратьям, рассевшимся вокруг гигантского смотрового стола, — не помнит ли кто-нибудь из вас недавнего выпускника по фамилии Маккоркл или, может статься, Маккормак? — Большинство покачает головами: дескать, не припоминаем! — Этот юноша позвонил мне нынче утром с самым что ни на есть дурацким вопросом касательно асфиксии у лошади».

«Сдается мне, я его помню, — промолвит в ответ какой-нибудь там полный профессор[12]. — Абсолютно в лошадях не разбирался; всегда предпочитал крупный рогатый скот и охотничьих собак. Не надо было вручать ему диплома: пусть бы еще хотя бы с годик поработал в конской клинике доктора Вона». Я судорожно сглотнул и побледнел при одной мысли о том, чтобы бинтовать ноги лошадям, проворно уворачиваясь от во все стороны бьющих копыт, еще триста шестьдесят пять дней. Нет уж, в университет за консультацией я обращаться ни за что не стану!

Прибыв в клинику, я объехал здание кругом, вошел через псарню и, точно пчела к улью, устремился к учебникам, по-прежнему сваленным на полу в операционной. Может, успею по-быстрому просмотреть то, что нужно, прежде, чем Джан обнаружит, что я прокрался через черный ход. Беглый просмотр последнего издания «Конской медицины и хирургии» ничего не дал, равно как и «Хирургия крупных животных» Франка. Наконец, в качестве последнего средства, я взялся за древний истрепанный том без обложки, изданный в 1800 годах неким доктором Уильямсом, перелистал его до конца и принялся водить указательным пальцем вниз по пыльным страницам, осыпающимся по краям, просматривая алфавитный индекс в поисках слова или фразы, описывающих то, что я наблюдал своими глазами двадцать минут тому назад. В самом низу одной из страниц я прочел: «Спазм диафрагмы». Не здесь ли — причина «икоты» кобылы?

Самые пустячные подробности для ветеринаров значат очень много, особенно когда с пациентами дело обстоит не то чтобы лучшим образом. И вот, волнуясь, точно студент-старшекурсник на пороге научного открытия, я торопливо перелистнул страницы ближе к началу книги, ища параграф, описывающий проблемы с диафрагмой. Я пожирал взглядом устаревшие обороты и изящно сформулированные фразы с энтузиазмом новичка, и недели не проучившегося в ветеринарном колледже. Примерно в середине страницы я отыскал строчку, — не строчку, а сущее сокровище! — которое искал так жадно.

— Вот оно! — воскликнул я, захлопнул книгу и кинулся к грузовику, по пути проклиная себя за непроходимую глупость.

— Что за идиот! — восклицал я. — У нее маленький жеребенок, молока хоть отбавляй, выглядит встревоженной, раздувает ноздри — все точно по книге! Коновала хуже меня, надо думать, во всей Алабаме не сыщешь! Слава Богу, что я не позвонил в Оберн и не попросил о помощи! Да надо мной бы вся ассоциация штата потешалась!

Хотя, обучаясь в ветеринарном колледже, невозможно вплотную познакомиться с каждым заболеванием животных и с каждой патологией, иначе как прочитав о них в учебнике, я по-прежнему не мог простить себе того, что не сумел диагностировать такое простое заболевание у кобылы мистера Брианта. Конечно, раньше я с такими случаями как-то не сталкивался, но ведь следовало же мне призвать на помощь здравый смысл и определить, в чем дело. Не жалея шин, я объехал здание кругом — и обнаружил, что перед парадным входом припарковано несколько машин, а в дверях стоит Джан.

— Милый, я и не знала, что ты здесь, пока не услышала, как дверь черного хода хлопнула. А у тебя тут посетители! Ты куда собрался? — Я всегда жалел, что мозг мой работает не так быстро, как у Джан. Она умудряется вместить больше информации в один короткий параграф, нежели кто-либо другой мне известный.

— Конечно, я сей же миг ими займусь. Я собирался съездить посмотреть, как там кобыла Джеймса Брайанта, — отвечал я.

Два часа спустя собаки, кошки и птички получили свою долю медицинских процедур, и я уже рассказывал Джан про Фанни и про то, что я со всей уверенностью поставил диагноз по учебнику восьмидесятилетней давности.

— Как насчет позвонить туда и спросить, не лучше ли кобыле, предложил я, отлично зная при этом, какой ответ меня ждет.

«Нет, ей ничуть не лучше, может, даже хуже. Я был бы очень признателен, если бы доктор вернулся и еще раз ее осмотрел», — вот что наверняка предстояло мне услышать.

Несколько минут спустя я уже мчался по шоссе № 17, изо всех сил выжимая педаль, и склонялся над рулем, целиком сосредоточившись на дороге. Маленькие дети, играющие в чисто выметенных двориках, заслышав вой моего мотора и свист рассекающей воздух радиоантенны, замирали на месте и провожали меня взглядами. Гудок мой выдавал долгие очереди, когда местные, выруливая на шоссе с проселочных дорог, дерзали лишь прикинуться, будто собираются меня обогнать, а машины их сотрясались от порывов ветра и песчаных туч, что я взметывал в воздух. Тут по приемно-передающему радио раздался голос Джан.

— База, слушаю, — сказал я в микрофон.

— Джон, звонит миссис Брайант; говорит, что кобыле ничуть не лучше. Напротив, ей кажется, что состояние больной ухудшается; она спрашивает, не мог бы ты вернуться на ферму и повторно ее посмотреть. Мистер Брайант уже не считает, что она подавилась. — Ну что ж, значит, мы тут солидарны!

— Пусть повесит трубку и высматривает в окно облако пыли! — объявил я, повторяя фразу, которую столько раз слышал от доктора Формана, моего прежнего нанимателя.

— Доктор Маккормак, спасибо большое, что вернулись. Фанни вроде бы хуже сделалось, — объявил Джеймс, едва я вылез из грузовика.

— Кажется, я понял, в чем проблема, Джеймс, — отозвался я. — Введем-ка ей пятьсот кубиков доброго старого кальция и поглядим, не взбодрится ли она.

Очень скоро темно-бурый раствор под названием Кал-декстро №2, побулькивая, неспешно потек через двухдюймовую иглу номер шестнадцать прямо в левую яремную вену. Кобыла стояла неподвижно, разве что время от времени ржанием окликала жеребенка, — она словно знала, что для всех этих тычков, прощупываний и надавливаний имеется причина весьма веская. Жеребенок же так и танцевал на месте, вертел коротеньким хвостиком, тряс головой, — но далеко от мамы не отходил. Я знал, что спустя какие-нибудь несколько дней Брайанты смогут полюбоваться чудесным зрелищем: молодой жеребчик станет носиться по пастбищу и скакать и прыгать, точно счастливее его на ферме никого нет и не было.

Пока раствор кальция с глюкозой медленно поступал в вену, мы с Джеймсом мирно беседовали о том, о сем. Уж так повелось, что владелец животного и ветеринар, чтобы снять напряжение, заводят разговор об иных, более приятных вещах. Мистер Брайант пинал землю и разглагольствовал о состоянии популяции диких индеек в южной части графства Самтер; я согласно кивал, рассеянно поглаживая шею Фанни одной рукой, а другой держа на весу бутылку с кальцием. По всей видимости, мозг самопроизвольно включает некий механизм подсознания, не позволяющий думать о неудачном исходе лечения и всевозможных сопутствующих неприятностях. Однако в конце концов владельцу стетоскопа и шприца приходится-таки посмотреть в лицо фактам и сформулировать некий прогноз. Многие клиенты робеют спросить напрямую, выживет их занедужившая лошадь или умрет. И вместо того задают вопрос-другой на предмет планов на будущее, непосредственно касающихся пациента.

— Как думаете, болезнь не помешает ей зажеребиться? — полюбопытствовал мистер Брайант. — Я вот как раз собирался снова отправить ее на случку. Разумеется, ответ мой прозвучал столь же уклончиво.

— Особых проблем не вижу; но думаю, вам стоит подождать денек-другой, посмотреть, как она отреагирует на лечение. И помните: если вы повезете ее на север графства или хотя бы за несколько миль отсюда, в Чокто, для нее это чревато стрессом, так что может случиться рецидив. — Я готов был поручиться, что ни словом не погрешил против истины; однако на вопрос Джеймса не ответил-таки однозначно ни да, ни нет.

Затем владелец Фанни спросил меня, что я порекомендую в отношении питания на ближайшие несколько дней, равно как и на весь примерно шестимесячный период, пока она кормит жеребенка. Последовали еще несколько вопросов по существу, прежде чем Джеймс отважился-таки подступиться к главному.

— Как думаете, она-таки выкарабкается? — вопросил он извиняющимся тоном.

К тому времени кальций неспешно поступал в кровь вот уже пятнадцать минут, и на моих глазах пациентка преображалась словно по волшебству. Дыхание ее выравнялось, «икота» почти прекратилась, тревожное выражение на морде тоже исчезло. По мере того, как минуты текли, я обнаружил, что на меня снизошла некоторая доля того апломба, что мне доводилось наблюдать у прославленных светил конской ветеринарии, — тех, что на вызовы ездят в огромных роскошных автомобилях и не иначе как в костюме.

— О да, сэр, полагаю, с ней все будет в полном порядке. Думаю, уместно было бы ввести некоторые изменения в ее рацион: я сей же миг все для вас запишу. — Последние капли лекарства ушли по трубке в кровь, я извлек иглу и помассировал место укола, — ну ни дать ни взять, заправский специалист по лошадям из Кентукки! Затем я помыл оборудование, убрал все в пикап, а Джеймс повел Фанни через двор к корыту с водой.

— Доктор, а ведь ей, кажется, и в самом деле лучше. Гляньте, да ведь она пьет! — воскликнул Джеймс.

— Да, сэр, вы абсолютно правы, — небрежно обронил я.

«Думаю, я и впрямь вполне мог бы заниматься лошадьми, — размышлял я про себя. — Конечно, пришлось бы обзавестись машиной попригляднее, каким-нибудь там «кадиллаком», и парочкой новомодных костюмов, и галстуком-ленточкой с изображением лошадки». Я широко ухмыльнулся, представив, как, вырядившись таким образом, я торжественно въезжаю прямо на ринг всех окрестных конных выставок — и произвожу изрядный фурор. Возможно, при мне даже будет ассистент или хотя бы подручный, — чтобы носил черный чемоданчик, открывал ворота и придерживал лошадей, в то время как я безошибочно ставлю наводящие ужас диагнозы и сообщаю владельцам и всем собравшимся положение дел касательно здоровья очередного пациента, — пока при мне мои древние учебники, разумеется. Но вот голос нынешнего моего клиента вернул меня с небес на грешную землю.

— Док, у меня тут штук двадцать пять телят надо привить от болезни Банга. Не возьметесь?

Перекусив на крыльце куском пеканового пирога, я набросал рекомендации на предмет кормления, затем мы справились с календарями и назначили день для вакцинации. Внося дату в свою записную книжечку, я чувствовал, что статус мой слегка понизился, — от прославленного специалиста по лошадям до заурядного «коровьего доктора».

Перед отъездом я еще раз глянул на Фанни, что мирно пощипывала травку перед конюшней, бодро помахивая хвостом. То и дело она притопывала передней ногой, прогоняя навязчивого слепня. Икота исчезла, ноздри пришли в норму, глаза прояснились. Сколь чудесным образом преобразилась моя пациентка за какой-нибудь час!

— Доктор Джон, спасибо вам большое за то, что вы сделали, — проговорил мистер Брайант, вручая мне чек. — Сдается мне, в лошадях вы разбираетесь лучше всех прочих ветеринаров, вместе взятых.

Как уже, должно быть, догадались записные «лошадники», у Фанни была эклампсия, нарушение метаболизма, которым порою страдают недавно ожеребившиеся кобылы. Допотопный учебник подсказал мне, что «спазм диафрагмы, характеризующийся ритмичными стуками в грудной клетке, классический симптом эклампсии у кобылы в послеродовой период». По сути дела, это — тот же самый недуг, что я диагностировал у только что ощенившейся собачки Хэппи Дюпри. Причиной его служит резкое понижение кальция в крови. По мере того, как наполняется вымя, богатое кальцием молоко вытягивает кальций из крови, и в ряде случаев развиваются симптомы эклампсии. Острая нехватка кальция в организме порой наблюдаются и у других животных, особенно у молочных коров: у них такое заболевание называется родильным парезом или молочной лихорадкой. У коров болезнь развивается куда быстрее и протекает куда серьезнее: обычно пациентку обнаруживают уже лежащей, и, при отсутствии своевременной помощи, исход бывает летальным.

Стандартное лечение заключается в том, чтобы медленно ввести в вену глюконат кальция, причем улучшение наступает мгновенно. Некоторые мои клиенты из числа скотоводов Чокто окрестили лекарство «снадобьем Лазаря», после того, как на их глазах корова, распростертая на земле в коме, вставала и шла на своих ногах менее часа спустя после инъекции кальция. Мне всегда доставляло неизъяснимое удовольствие наблюдать за потрясенным лицом клиента при виде такого «чуда». Впридачу, я чувствовал, что помог не только корове, но и целой семье.

Еще минута-другая — и, обменявшись рукопожатием, улыбками и помахав друг другу на прощанье, мы расстались. И я покатил на юг в настроении весьма приподнятом, заново прокручивая в голове историю с Фанни и «архивируя» весь сценарий в дальних уголках сознания. Суждено мне в один прекрасный день стать знаменитым специалистом по лошадям или нет, в тот момент я поклялся никогда больше не ошибаться в диагнозе только потому, что не осмотрел пациента должным образом, не сопоставил всех обстоятельств и не призвал на помощь самый что ни на есть кондовый, «конюшенный» здравый смысл. Мой коллега доктор Дилмус Блэкмон сформулировал эту мысль наиболее удачно:

«Больше упустишь по невниманию, чем по незнанию!»