VII. Несколько слов о композиции, или Как это делается
VII. Несколько слов о композиции, или Как это делается
В «Повествовании о писании» Иржи Марек вопреки своим филологическим ученым степеням и званиям (кандидат наук, доцент) заявляет, что уже сами слова «анализ» или «разбор» произведения наводят на него ужас. По его глубокому убеждению, слепая «вера, что, анализируя слова и мысли, можно открыть тайну их возникновения, является пережитком, доставшимся нам от старых поэтик»[6].
Но по самой своей природе человек всегда стремится узнать, «как это делается». Недаром дети так любят «анализировать», то есть разбирать на составные части игрушки, особенно заводные и электрические. Вот почему и Карел Чапек продемонстрировал читателям, как делаются газета, спектакль, кинофильм, произведение детективного жанра, сказка и т.д.
Как же сделана книга Иржи Марека? Что представляет она собой в композиционном и жанровом отношениях?
Скажем сразу, что и в этом смысле перед нами симбиоз, взаимное «сожительство» многих жанров. Преобладает здесь то же эссеистическое начало, что и в книгах Карела Чапека «Год садовода», «Как это делается», «Марсий, или По поводу литературы». В первой части книги эссе сближается то с литературой факта, то с иронической интерпретацией мифа. Вместе с тем это и своеобразное путешествие во времени и пространстве. Изложение мифологических, литературных и исторических «данных» о роли собаки в жизни человеческого общества с железной последовательностью перемежается конкретными иллюстрациями, заимствованными из фольклора или художественных и документальных памятников. Даже юмор, как и у Чапека нередко основанный на фантастических предположениях и парадоксах, методичен и последователен. В соответствии с духом и жанровыми пристрастиями древности и средневековья мы чаще всего встречаемся со сказкой, басней, историческим анекдотом, с ироническими или вполне серьезными назиданиями и сентенциями. Последовательное сопоставление жизни и поведения людей и жизни и поведения собак не раз заставляет автора отдать предпочтение не только собачьему уделу, но и собачьей мудрости. За чисто исторической частью следует интермеццо, которое служит как бы мостом, перекинутым из средневековья в современность.
«Интермеццо» — термин музыкально-драматический. Некогда так назывались вставные шуточные номера (мадригалы, хоры, балеты), исполнявшиеся в антрактах между действиями мистерий, драм, трагедий и опер. Их комическое содержание обычно никак не было связано с произведением в целом. Романтики, стремившиеся соединить литературу, театр и музыку, ввели интермеццо в поэзию и прозу. Например, у великого чешского романтика Карела Гинека Махи (1810—1836) мы найдем гротескно-сатирические и лирические интермеццо в поэме «Май», лирическое интермеццо — в повести «Маринка». У Марека интермеццо носит иной характер. Здесь нарочито смешаны жанрово-тематические признаки, характерные для прошлого и для современности, но принцип чередования, «чересполосицы» сохраняется. За газетной статьей начала XIX века, как бы представляющей жанр литературы факта того времени, следует рассказ «из зала суда» (одним из классиков его был уже упомянутый Карел Полачек). Далее представлена пародийноироническая интерпретация старинного жанра «моритата», или ярмарочной песни. Ярмарочные песни, бытовавшие в Чехии с XVI века до середины прошлого столетия, в свое время заменяли газетную хронику. Эти написанные народным стихом рассказы о преступлениях, убийствах, казнях, чудесах, поверьях, призраках, страшилищах, о природных катастрофах и т.д. издавались в виде отдельных листков. Песни эти не только продавались наряду с другой лубочной литературой, но и исполнялись на ярмарках и во время храмовых праздников. При этом пение сопровождалось показом разноцветных картинок довольно примитивного содержания. Свойственное и современной журналистике пристрастие к сенсации, к рассказу о кровавых преступлениях снискало им широкую популярность. Вот почему повествование о кровавых проделках Кулишека и названо «моритатом». Наконец, Марек, следуя традициям Чапека и Ванчуры, осмысливает народные пословицы (первый написал о них эссе, второй построил на них целый роман).
В последней части книги, посвященной, так сказать, современному состоянию проблемы, перед нами своего рода руководство по кинологии. Так же как в первой части за эссеистической главой, раскрывающей один из этапов «становления» собаковода или одну из сторон «обыкновенной собачьей жизни», следует новеллистическая иллюстрация. Если в эссеистических главах опять сопоставляются люди и собаки (и это сравнение далеко не всегда в пользу людей), то в рассказах и былях речь идет не столько о собаках, сколько о людях. И чем ближе к концу, тем больше в этих рассказах трагики и скрытого лиризма, пробивающегося наконец наружу в заключительной главе.