6. Шахтерское средство

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

6. Шахтерское средство

Раз ветеринар, так ему и отдыхать не положено? — сердито думал я, гоня машину по шоссе к деревне Гилторп. Воскресенье, восемь часов вечера, а я еду за десять миль к собаке, которая, как сообщила мне снявшая трубку Хелен, болеет уже больше недели. Все утро я работал, днем отправился в холмы с детьми и их друзьями — такой обычай мы завели давно и в течение этих еженедельных экскурсий успели исследовать почти все живописные уголки нашего края. Джимми с приятелями задал высокий темп, и на особенно крутых склонах я сажал Рози к себе на закорки. Вечером после чая я купал детей, читал им вслух, укладывал в постель, предвкушая, как удобно расположусь с газетой, включу радио…

А теперь вот щурюсь сквозь ветровое стекло на шоссе и стенки, которые вижу изо дня в день, изо дня в день… Улицы Дарроуби, когда я тронулся в путь, уже совсем опустели, дома с плотно задернутыми занавесками уютно светились в сгустившихся сумерках, вызывая в воображении уютные кресла, раскуренные трубки, топящиеся камины. Затем впереди замерцали огоньки ферм на склонах, и я тотчас представил себе, как их хозяева спокойно дремлют, положив ноги на стол.

И ни единой встречной машины! Один Хэрриот куда-то тащится в темноте.

Когда я остановился перед серыми каменными домиками в дальнем конце деревни, то совсем уже захлебывался жалостью к себе. «Миссис Канделл, номер 4» — записала Хелен на клочке бумаги. Открывая калитку и шагая через крохотный палисадник, я прикидывал, что мне сказать. Прошлый опыт успел меня убедить, что нет ни малейшего смысла давать понять клиенту, что меня вовсе не обязательно вызывать в самые непотребные часы. Разумеется, они меня даже не услышат и дальше будут поступать точно так же, но я хотя бы душу отведу.

Нет, без малейшей грубости или резкости я вежливо и твердо объясню, что ветеринары тоже люди и воскресные вечера любят проводить у семейного очага, что, естественно, мы готовы сразу броситься на помощь в случае необходимости, но возражаем против того, чтобы нас бесцеремонно вытаскивали из дома навестить животное, которое уже неделю болеет.

Почти отшлифовав эту речь, я постучал, и дверь мне открыла невысокая женщина средних лет.

— Добрый вечер, миссис Канделл, — произнес я сурово.

— Вы ведь мистер Хэрриот? — Она робко улыбнулась. — Мы незнакомы, но я вас видела в Дарроуби в базарные дни. Так входите же.

Дверь вела прямо в жилую комнату, небольшую, с низким потолком. Я увидел старенькую мебель, несколько картин в позолоченных, давно потемневших рамках и занавеску, отгораживающую дальний угол комнаты.

Миссис Канделл ее отдернула. На узкой кровати лежал мужчина, худой как скелет. Желтоватое лицо, глубокие провалы глаз.

— Это Рон, мой муж, — весело сказала она, а Рон улыбнулся и приподнял костлявую руку со стеганого одеяла в приветственном жесте.

— А это Герман, ваш больной. — Ее палец указал на маленькую таксу, которая сидела возле кровати.

— Герман?

— Да. Мы решили, что такой немецкой колбаске лучше имени не найти.

Муж и жена дружно засмеялись.

— Ну конечно, — сказал я. — Прекрасное имя. Просто вылитый Герман.

Такса посмотрела на меня очень приветливо. Я нагнулся, погладил ей голову, и мои пальцы облизал розовый язычок. Я еще раз погладил глянцевитую шерстку.

— Вид у него прекрасный. Так что его беспокоит?

— Чувствует он себя вроде бы неплохо, — ответила миссис Канделл. — Ест хорошо, веселый, но только с ногами у него что-то неладно. Почти неделю. Ну, мы особого значения не придавали, а вот нынче вечером он свалился на пол и встать не смог.

Хм-м. Да, он ведь даже не попытался встать, когда я его погладил. Я подсунул ладонь таксе под живот и осторожно поставил ее на лапы.

— Ну-ка, малыш, — сказал я, — пройдись немножко. Ну-ка, Герман, ну-ка…

Песик сделал несколько неуверенных шажков, все больше виляя задом, и снова сел.

— У него со спиной неладно? — спросила миссис Канделл. — На передние лапы он вроде бы твердо наступает.

— Прямо как я, — произнес Рон мягким хрипловатым голосом, но с улыбкой. Жена засмеялась и погладила руку, лежащую на одеяле.

Я поднял песика на колени.

— Да, безусловно, у него что-то со спиной. — Я начал ощупывать бугорки позвонков, внимательно следя, не почувствует ли Герман боли.

— Он что, ушибся? — спросила миссис Канделл. — Может, его кто-нибудь ударил? Одного мы его на улицу не выпускаем, но иногда он все-таки выбирается за калитку.

— Травма, конечно, не исключена, — ответил я. — Но есть и другие причины…

Еще бы! Десятки самых неприятных возможностей. Нет, мне решительно не нравился его вид. Решительно. Этот синдром, если речь идет о собаках, меня всегда пугает.

— Но что вы, правда, думаете? — настойчиво сказала она. — Мне же надо знать.

— Ну, травма могла вызвать кровоизлияние, сотрясение, отек, и они теперь воздействуют на спинной мозг. Не исключена даже трещина в позвонке, хотя мне это представляется маловероятным.

— А другие причины?

— Их полно. Опухоли, костные разрастания, абсцессы, смещение дисков — да мало ли еще что может давить на спинной мозг!

— Диски?

— Ну да. Маленькие хрящевые прокладки между позвонками. У собак с длинным туловищем, как у Германа, они иногда сдвигаются в спинномозговой канал. Собственно говоря, именно это я и подозреваю.

Снова с кровати донесся хрипловатый голос Рона:

— А прогноз какой, мистер Хэрриот?

В том-то и вопрос! Полное выздоровление или неизлечимый паралич?

— Судить еще рано, — ответил я вслух. — Пока сделаю ему инъекцию, оставлю таблетки, и посмотрим, как он будет себя чувствовать через несколько дней.

Я сделал инъекцию обезболивающего с антибиотиками и отсыпал в коробочку салициловых таблеток. Стероидов в то время в нашем распоряжении не было. Ничего больше сделать я не мог.

— Вот что, мистер Хэрриот, — приветливо сказала миссис Канделл, — Рон всегда в это время выпивает бутылочку пивка. Так, может, вы посидите с ним?

— Ну-у… вы очень любезны, но мне не хотелось бы вторгаться…

— Да что вы! Мы очень рады.

Она налила в два стакана коричневый эль, приподняла своего мужа на подушке и села возле кровати.

— Мы из Южного Йоркшира, мистер Хэрриот.

Я кивнул, успев заметить чуть-чуть иную манеру произносить слова.

— Сюда мы перебрались восемь лет назад. После несчастного случая с Роном.

— Какого?

— Я шахтером был, — ответил Рон. — На меня кровля обрушилась, спину перебило, печень изуродовало, ну и еще всякие внутренние повреждения. Только я еще везунчик: двоих моих товарищей насмерть завалило. — Он отпил из стакана. — Выжить я выжил, однако доктор говорит, что ходить я никогда не буду.

— Мне страшно жаль…

— Да бросьте! — перебил меня хрипловатый голос. — Я свои плюсы считаю, а не минусы. И мне есть, за что судьбу благодарить. Боли я почти никакой не чувствую, и жена у меня — лучшая в мире.

Миссис Канделл засмеялась.

— Не слушайте вы его. А я рада, что мы в Гилторпе поселились. Мы все его отпуска в здешних холмах проводили. Оба мы любили ноги поразмять как следует. И до того чудесно было уехать от труб и дымища! Там окно спальни у нас выходило на кирпичную стену, а тут Рон на десять миль кругом видит.

— Да-да, — пробормотал я, — дом у вас чудесно расположен.

Деревушка прилепилась на широком уступе над обрывом, и из их окна открывалась панорама зеленых склонов, уходящих вниз к реке и поднимающихся к вересковым вершинам по ту ее сторону. Сколько раз любовался я этим видом! Как манили меня зеленые тропинки, убегающие вверх! Но Рон Канделл уже никогда не откликнется на их зов.

Из их окна открывалась панорама зеленых склонов, уходящих вниз к реке.

— И с Германом мы хорошо придумали. Прежде хозяйка уедет в Дарроуби за покупками, ну и чувствуешь себя вроде бы одиноко, а теперь — ни-ни. Когда собака рядом, какое же тут одиночество?

— Вы совершенно правы, — сказал я с улыбкой. — Кстати, сколько ему лет?

— Шесть, — ответил Рон. — Самый у них цветущий возраст, верно, малыш? — Он опустил руку и погладил шелковистые уши.

— Видимо, здесь его любимое место?

— Да, всегда у изголовья сидит. А подумаешь, так и странно. Ведь гулять его хозяйка водит, и кормит тоже она, только дома он от меня ни на шаг не отходит. Корзинка его вон там стоит, но чуть руку опустишь, а он уже тут как тут. На своем, значит, законном месте.

Я это много раз замечал: собаки инвалидов, да и не только собаки, всегда стараются держаться рядом с ними, словно сознательно берут на себя роль опоры и утешителей.

Я допил пиво и встал. Рон поглядел на меня с подушки.

— А я свой подольше растяну! — Он поглядел на стакан, еще полный наполовину. — Бывало, с ребятами я и по шесть пинт выдувал, а только знаете — удовольствия мне от одной вот этой бутылки ничуть не меньше. Странно, как все оборачивается-то.

Жена наклонилась к нему с притворной строгостью:

— Да уж, грехов за тобой много водилось, но теперь ты почище иного праведника стал, правда?

И она засмеялась. По-видимому, это была давняя семейная шутка.

— Спасибо за угощение, миссис Канделл. Я заеду посмотреть Германа во вторник.

На пороге я помахал Рону. Его жена положила руку мне на плечо:

— Спасибо, мистер Хэрриот, что вы сразу приехали. Нам очень не хотелось вас в воскресный вечер тревожить. Но, понимаете, малыша только сейчас ноги слушаться перестали.

— Ну что вы! И не думайте даже. Мне было очень приятно…

Развернувшись на темном шоссе, я вдруг понял, что не покривил душой. Не пробыл я в их доме и двух минут, как мое мелочное раздражение исчезло без следа и мне стало невыносимо стыдно. Если уж этот прикованный к постели человек находит за что благодарить судьбу, я-то какое право имею ворчать? Ведь у меня есть все! Если бы еще можно было не тревожиться за его таксу! Симптомы Германа ничего хорошего не сулили, но я знал, что обязан его вылечить. Категорически обязан.

Во вторник никаких перемен в его состоянии не произошло; может быть, оно даже чуть ухудшилось.

— Пожалуй, я заберу его с собой, чтобы сделать рентгеновский снимок, миссис Канделл, — сказал я. — Лечение ему словно бы никакой пользы не принесло.

В машине Герман свернулся на коленях у Рози и добродушно позволял гладить себя, сколько ей хотелось.

Когда я поместил его под наш новоприобретенный рентгеновский аппарат, ни анестезировать, ни усыплять его не потребовалось: задняя половина туловища оставалась неподвижной. Слишком уж неподвижной, на мой взгляд.

Я не специалист-рентгенолог, но все-таки сумел определить, что все позвонки целы. Костных выростов я тоже не обнаружил. Но мне показалось, что расстояние между парой позвонков чуть уже, чем между остальными. Да, видимо, сместился диск.

В те времена про ламинэктомию[12] еще слыхом не слыхивали, так что мне оставалось только продолжать начатый курс лечения и надеяться.

К концу недели надежда заметно угасла. К салицилатам я добавил проверенные временем старые стимулирующие средства вроде тинктуры стрихнина, но в субботу Герман уже не мог сам подняться с пола. Я придавил пальцы на задних лапах и почувствовал легкое рефлекторное подергивание — тем не менее во мне росла горькая уверенность, что полный паралич задних конечностей уже не за горами.

Неделю спустя я с грустью собственными глазами увидел, как мой прогноз подтвердился самым классическим образом. Когда я переступил канделловский порог, Герман встретил меня весело и приветливо — но беспомощно волоча по коврику задние ноги.

— Здравствуйте, мистер Хэрриот. — Миссис Канделл улыбнулась мне бледной улыбкой и посмотрела на песика, застывшего в лягушачьей позе. — Как он вам сегодня?

Я нагнулся и проверил рефлексы. Ничего. И беспомощно пожал плечами, не зная, что сказать. Я поглядел на Рона, на его руки, как всегда, вытянутые поверх одеяла.

— Доброе утро, Рон, — произнес я как мог бодрее, но он не отозвался, а продолжал, отвернувшись, смотреть в окно. Я подошел к кровати. Глаза Рона были неподвижно устремлены на великолепную картину холмов, пустошей, белеющих в утреннем свете каменистых отмелей у речки, на линии стенок, расчерчивающие зеленый фон. Лицо его ничего не выражало. Он словно не замечал моего присутствия.

Я вернулся к его жене. В жизни мне не было так скверно.

— Он сердится на меня? — шепнул я.

— Нет, нет. Все из-за этого! — Она протянула мне газету. — Очень он расстроился.

Я посмотрел. И увидел большую фотографию: такса, как две капли воды похожая на Германа и тоже парализованная. Но только задняя часть ее туловища покоилась на четырехколесной тележке. Если верить фотографии, песик весело играл со своей хозяйкой. И вообще, если бы не эти колесики, вид у него был бы вполне нормальный и счастливый.

На шорох газеты Рон быстро повернул голову:

— Что вы об этом думаете, мистер Хэрриот? По-вашему, так и надо?

— Ну-у… право, Рон, не знаю. Мне не очень нравится, но, вероятно, эта дама считает по-другому.

— Оно, конечно, — хриплый голос дрожал. — Да я-то не хочу, чтобы Герман вот так… — Рука соскользнула с кровати, пальцы затанцевали по ковру, но песик остался лежать возле двери. — Он безнадежен, мистер Хэрриот, а? Совсем безнадежен?

— Ну, с самого начала ничего хорошего ждать было нельзя, — пробормотал я. — Очень тяжелое заболевание. Мне очень жаль…

— Да не виню я вас! Вы сделали что могли. Вот как ветеринар для этой собаки на снимке. Но толку нет, верно? Что же теперь? Усыпить его надо?

— Нет, Рон, про это пока не думайте. Иногда через долгое время такие параличи проходят сами собой. Надо подождать. Сейчас я никак не могу сказать, что надежды нет вовсе. — Помолчав, я обернулся к миссис Канделл. — Но тут есть свои трудности. В частности, отправление естественных надобностей. Для этого вам придется выносить его в сад. Слегка нажимая под животом, вы поможете ему помочиться. Научитесь вы этому быстро, я не сомневаюсь.

— Ну конечно! — ответила она. — Буду делать все что надо. Была бы надежда!

— А она есть, уверяю вас.

На обратном пути я не мог отделаться от мысли, что надежда эта очень невелика. Действительно, паралич иногда проходит сам собой, но ведь у Германа — крайне тяжелая форма. Закусив губу, я с суеверным ужасом подумал, что мои визиты к Канделлам приобретают оттенок фантастического кошмара. Парализованный человек и парализованная собака. И почему эта фотография была напечатана именно сейчас? Каждому ветеринару знакомо чувство, будто судьба работает против него. И пусть машину заливал яркий солнечный свет, на душе у меня было черно.

Тем не менее я продолжал заглядывать туда каждые несколько дней. Иногда я приезжал вечером с двумя бутылками темного эля и выпивал их с Роном. И муж, и жена встречали меня с неизменной приветливостью, но Герману лучше не становилось. По-прежнему при виде меня песик волочил по коврику парализованные лапы, и, хотя он сам возвращался на свой пост у кровати хозяина и всовывал нос в опущенную руку, я начинал смиряться с тем, что недалек день, когда рука опустится и не найдет Германа.

Однажды, войдя к ним, я ощутил весьма неприятный запах, показавшийся мне знакомым. Я потянул носом, Канделлы виновато переглянулись, и Рон после некоторой паузы сказал:

— Я тут Герману одно лекарство даю. Вонючее — поискать, но для собак, говорят, полезное.

— Ах так?

— Ну… — Его пальцы смущенно пощипывали одеяло. — Билл Ноукс мне посоветовал. Один мой друг… Мы с ним вместе в забое работали. Так он на той неделе навестить меня приезжал. Он левреток держит, Билл то есть. И про собак много чего знает. Ну и прислал мне для Германа эту микстуру.

Миссис Канделл достала из шкафчика обыкновенную бутылку и неловко подала ее мне. Я вытащил пробку, и в ноздри мне ударил такой смрад, что память моя сразу прочистилась. Асафетида! Ну, конечно! Излюбленный ингредиент довоенных шарлатанских снадобий, да и теперь попадается на полках в аптеках и в чуланах тех, кто предпочитает лечить своих животных по собственному усмотрению.

Сам я в жизни ее не прописывал, но считалось, что она помогает лошадям от колик и собакам при расстройстве пищеварения. По моему твердому мнению, популярность асафетиды покоилась исключительно на убеждении, что столь вонючее средство не может не обладать магическими свойствами. И уж, во всяком случае, Герману она никак помочь не могла. Заткнув бутылку, я сказал:

— Так вы ее ему даете? Рон кивнул.

— Три раза в день. Он, правда, нос воротит, но Билл Ноукс очень в эту микстуру верит. Сотни собак с ее помощью вылечил.

Проваленные глаза глядели на меня с немой мольбой.

— Ну и прекрасно, Рон, — сказал я. — Продолжайте. Будем надеяться, что она поможет.

Я знал, что вреда от асафетиды не будет, а раз мое собственное лечение результатов не дало, никакого права становиться в позу оскорбленного достоинства у меня не было. А главное, эти двое милых людей воспряли духом, и я не собирался отнимать у них даже такое утешение.

Миссис Канделл облегченно улыбнулась, из глаз Рона исчезло нервное напряжение.

— Будто камень с плеч, — сказал он. — Я рад, мистер Хэрриот, что вы не обиделись. И ведь я сам малыша пою. Все-таки занятие.

Примерно через неделю после этого разговора я проезжал через Гилторп и завернул к Канделлам.

— Как вы нынче, Рон?

— Лучше не бывает, мистер Хэрриот. — Он всегда отвечал так, но на этот раз его лицо вспыхнуло оживлением. Он протянул руку, подхватил Германа и положил на одеяло. — Вы только поглядите!

Рон зажал заднюю лапку в пальцах, и нога очень слабо, но дернулась! Торопясь схватить другую лапку, я чуть было не повалился ничком на кровать. Да, несомненно!

— Господи, Рон! — ахнул я. — Рефлексы восстанавливаются!

Он засмеялся своим тихим хрипловатым смехом:

— Значит, микстурка Билла Ноукса подействовала, а?

Во мне забушевало возмущение, порожденное профессиональным стыдом и раненым самолюбием. Но длилось это секунду.

— Да, Рон, — сказал я. — Подействовала. Несомненно.

— Значит, Герман выздоровеет? Совсем? — Он не отрывал взгляда от моего лица.

— Пока еще рано делать окончательные выводы. Но похоже на то.

Прошло еще несколько недель, прежде чем песик обрел полную свободу движений, и, разумеется, был это типичнейший случай спонтанного выздоровления, в котором асафетида не сыграла ни малейшей роли, как, впрочем, и все мои усилия. Даже теперь, тридцать лет спустя, когда я лечу эти загадочные параличи стероидами, антибиотиками широкого спектра, а иногда коллоидным раствором кальция, то постоянно задаю себе вопрос: а сколько их полностью прошло бы и без моего вмешательства? Очень и очень порядочный процент, как мне кажется.

Хоть и грустно, но, располагая самыми современными средствами, мы все же терпим неудачи, а потому каждое выздоровление я встречаю с большим облегчением.

Но чувство, которое охватило меня при виде весело прыгающего Германа, просто не поддается описанию. И последний визит в серый домик ярко запечатлелся в моей памяти. По случайному совпадению приехал я туда в девятом часу вечера, как и в первый раз. Когда миссис Канделл открыла мне дверь, песик радостно кинулся поздороваться со мной и сразу вернулся на свой пост.

— Великолепно! — сказал я. — Таким галопом не всякая скаковая лошадь похвастает.

Рон опустил руку и потрепал глянцевитые уши.

— Что хорошо, то хорошо. Но, черт, и намучились же мы!

— Ну мне пора! — Я нагнулся, чтобы погладить Германа на прощание. — Просто на обратном пути домой хотел еще раз удостовериться, что все в порядке. Больше мне его смотреть нет надобности.

— Э-эй! — перебил Рон. — Не торопитесь так. Время-то выпить со мной бутылочку пивка у вас найдется!

Я сел возле кровати, миссис Канделл дала нам стаканы и придвинула свой стул ближе к мужу. Все было совершенно так, как в первый вечер. Я налил себе пива и поглядел на них. Их лица излучали дружескую приветливость, и мне оставалось только удивляться: ведь моя роль в исцелении Германа была самой жалкой.

Они не могли не видеть, что я только беспомощно толок воду в ступе, и наверняка были убеждены, что все было бы потеряно, если бы вовремя не подоспел старый приятель Рона и в мгновение ока не навел полный порядок.

В лучшем случае они относились ко мне как к симпатичному неумехе, и никакие объяснения и заверения ничего изменить не могли. Но как ни уязвлена была моя гордость, меня это совершенно не трогало. Ведь я стал свидетелем того, как трагедия обрела счастливый конец, и любые попытки оправдать себя выглядели бы на редкость мелочными. И про себя я твердо решил, что ничем не нарушу картины их полного торжества.

Я поднес было стакан ко рту, но миссис Канделл меня остановила:

— Вы ведь больше пока к нам приезжать не будете, мистер Хэрриот, — сказала она, — так, по-моему, надо бы нам произнести какой-нибудь тост.

— Согласен, — сказал я. — За что бы нам выпить? А! — Я поднял стакан. — За здоровье Билла Ноукса!

Декоративный перелаз

Мастер, выкладывавший каменную стенку, проявлял немалую изобретательность, делая перелазы. Мощеную дорожку, ведущую к Хосу, украшали весьма элегантным перелазом: в укрепленный строительным раствором проем в стенке вертикально вставлены две полукруглые плиты.

Такса

Выведена эта порода была в Германии для охоты на барсуков. Короткие ноги, сильное длинное туловище и острое чутье в сочетании с упорным желанием идти по следу делали эту собаку идеальной для преследования добычи в густом подлеске или даже в норе. В Англии таксы появились в XIX веке и давно уже содержатся как домашние друзья.

Ветеринарный набор для шприца

Отправляясь по вызовам, ветеринар брал с собой металлический футляр для шприца с набором игл. Металлические и стеклянные части шприца позволяли кипятить его для стерилизации. Обычно ветеринар захватывал два-три шприца разных размеров, уже стерилизованные. Ему приходилось менять иглы по нескольку раз, прежде чем он успевал вернуться к себе для новой стерилизации. В 50-х годах появились пластмассовые шприцы. Они не требовали особой осторожности, так как не разбивались. Теперь отпала и необходимость в стерилизации — стерилизованный шприц вынимается из фабричной упаковки, используется один раз и выбрасывается.

Бутылочное молоко

Железная дорога добралась до йоркширских холмов в конце XIX века, и с этих пор фермеры начали отсылать с утренним «молочным поездом» бидоны молока в город для розлива по бутылкам. Это привилось, и в 20-х — 30-х годах в окрестных городках появились молокозаводы, а некоторые большие фермы обзавелись собственными разливочными машинами. Молоко из бидона или непосредственно по трубам из доильного аппарата поступало через охлаждающий фильтр в разливочную машину. Бутылки закупоривались и развозились в повозке или автофургоне по лавкам или частным домам.

Крышки для молочных бутылок

До 60-х годов крышки для молочных бутылок делались из вощеного картона, который затем сменила фольга. Картонный диск плотно вставлялся в широкое горло бутылки. В центре его был перфорированный круг, который продавливался пальцем, когда бутылку надо было открыть. На крышке обычно печатались название фермы, реклама торговца или еще что-либо.

Уиппет

Когда в начале нашего века гонки собак за выпускаемыми перед ними зайцами или кроликами были сочтены слишком жестокой забавой, владельцы гончих начали устраивать состязания своих собак на быстроту. Стремительный старт уиппетов вскоре сделал их популярными участниками собачьих бегов. Уиппет способен пробежать в первые шесть секунд 100 м. Особенно часто уиппетов держали шахтеры. Эта поджарая, словно вся настороженная собака очень привязчива и ласкова.

Новая роль саней

Даже в 1955 году, когда сельскохозяйственные машины стали на фермах настолько привычными, что и мелкий фермер пользовался сеновязалкой, для прежнего инвентаря находилось свое применение. Тючки, перевязанные машиной, лошадь без всякого усилия везет на санях с металлическими полозьями по грязному проселку на берегу Уорфа.

Эйлсберийские утки

Утки несутся дольше, чем куры, и быстрее нагуливают мясо. К тому же они практически никогда не болеют и в отличие от кур не пытаются улететь. Даже пруд для них не обязателен при условии, что в их распоряжении будет большое корыто с водой. Они любят проводить время в тени фруктовых садов. Там они склевывают насекомых, улиток и слизней, пощипывают траву, не говоря уж о том, что им можно скармливать все остатки дневных трапез. Однако утки очень нервны — при небрежном обращении перестают нестись и жиреть, — и фермерши по традиции предпочитали держать кур. Эйлсберийская утка, самая вкусная английская утка, уже в возрасте двух с половиной месяцев достигает веса около 2,5 кг и готова для стола. Она крупна и округла на вид. Мясо у нее светлое и душистое. Оперение белое, клюв розоватый, лапы оранжевые.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.