12. Яркие огни

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

12. Яркие огни

Меня отправили в Истчерч на остров Шеппи. Я понимал, что это последний перевалочный пункт.

Глядя на неряшливый строй, я вдруг осознал, что уже скоро утренних поверок для меня не будет. У меня мелькнула горькая мысль, что в скарборском УАК никто бы такое скопище строем не назвал. Мне вспомнились застывшие голубые шеренги перед Гранд-отелем — их бы и гвардейцы не устыдились. Все до единого вытянулись по стойке «смирно», все смотрят прямо перед собой, не скашивая глаз ни вправо, ни влево. Сапоги сияют, пуговицы горят золотом. Вдоль строя проходит офицер в сопровождении старшего сержанта, и ни единого шороха, ни единого движения.

Я не меньше всех прочих ворчал на суровую дисциплину, на требовательность к внешнему виду, на нескончаемую чистку и полировку, на марши и учения, но теперь, когда вся эта военная рутина осталась позади, она вдруг обрела смысл и мне ее очень не хватало.

Здесь летчики стояли в шеренгах, расслабившись, переговаривались, а иногда и покуривали украдкой, пока сержант перед строем выкликал фамилии по списку и не торопясь знакомил нас с распорядком дня.

В этот день он особенно тянул, перебирал какие-то листки, трудолюбиво выводил пометки на полях. Дюжий ирландец справа от меня нетерпеливо переминался с ноги на ногу, а затем сердито завопил:

— … сержант! Сколько нам еще… торчать тут? У меня уже… мочи нет стоять.

Сержант даже головы не повернул.

— Заткни пасть, Брейди, — ответил он. — Ничего, постоишь, пока я вам не скомандую «разойдись».

Вот так оно и шло в Истчерче, огромном отстойнике ВВС, где проходил окончательную проверку «всякий сброд и хлам», как нас неофициально называли. В этом большом разбросанном на обширной территории лагере были собраны самые разные служащие ВВС, которых объединяло лишь одно: все они ждали. Одни — возвращения в часть, но большинство — увольнения.

Лагерь окутывала атмосфера вялой покорности судьбе: все мы смирились с мыслью, что просто тянем время. Требования устава, конечно, соблюдались, но скорее символически, и на многие нарушения дисциплины начальство смотрело сквозь пальцы. И, как я уже говорил, каждый обитатель лагеря просто ждал… ждал…

Мне казалось, что маленький Нед Финч тоже все время ждет чего-то в своем глухом углу среди йоркширских холмов. Я словно опять слышу, как его хозяин кричит на него:

— Господа бога ради, да прочухайся ты! Не стой столбом! — С этими словами мистер Даггетт ухватил брыкающегося теленка и свирепо уставился на старого работника.

Нед ответил ему равнодушным взглядом. На его лице не отразилось ничего, но в молочно-голубых глазах я вновь увидел выражение, которое словно навсегда застыло в них: словно он чего-то ждал и не надеялся дождаться. Он попробовал схватить другого теленка, но без особого азарта, и был отброшен в сторону. Тогда он уцепился за шею плотного трехмесячного бычка, который проволок его шагов десять, а затем стряхнул на солому.

— О, чтоб его! Хоть этого-то уколите, мистер Хэрриот, — рявкнул мистер Даггетт, подставляя мне шею теленка. — Похоже, ловить их всех мне придется.

Я сделал инъекцию. Мне предстояло ввести вакцину, предупреждающую пневмонию, еще девятнадцати телятам. Неду приходилось туго. Маленький, щуплый, он, на мой взгляд, совершенно не подходил для такого труда, но всю свою жизнь (а ему перевалило за шестьдесят) он был работником на ферме и, седой, лысеющий, сгорбленный, все еще держался.

Мистер Даггетт ухватил мощной рукой пробегавшего мимо теленка, а другой стиснул его ухо. Малыш, видимо, сообразил, что сопротивляться бесполезно и даже не попытался вырваться, когда я вонзил иглу ему в шею. В углу напротив Нед уперся коленом в зад теленка, которого пытался оттеснить к стене, но довольно вяло, и хозяин испепелил его уничтожающим взглядом.

Вакцинирование мы кончили почти без помощи хилого работника и вышли во двор. Мистер Даггетт вытер вспотевший лоб. Был холодный ноябрьский день, но он весь покрылся испариной и, на секунду привалившись к стене, подставил свою долговязую фигуру ветру с холмов.

— Толку от него чуть, — пробурчал фермер. — Сам не знаю, чего я с ним вожжаюсь. — Некоторое время он продолжал ворчать себе под нос, а потом крикнул:

Эй, Нед! Работник, безучастно побредший куда-то по булыжнику, повернул к нему худое лицо с покорными, но ждущими чего-то глазами.

— Перетаскай-ка мешки с зерном в амбар, — распорядился мистер Даггетт.

Нед молча направился к тележке и с трудом взвалил на плечо тугой мешок. Пока он поднимался по каменным ступенькам амбара, его ноги-спички подрагивали и подгибались под тяжестью ноши.

Мистер Даггетт покачал головой и повернулся ко мне. Его длинное лицо со впалыми щеками было по обыкновению меланхоличным.

— А знаете, отчего Нед эдакий? — спросил он доверительным шепотом.

— Простите?

— Ну, почему он теленка изловить не может.

Я полагал, что причина в том, что Нед невысок ростом, слабосилен, да и вообще порядочный недотепа, но фермер отрицательно качнул головой.

— Нет? А почему?

— Так я вам скажу. — Мистер Даггетт настороженно глянул через двор и прикрыл рот ладонью. — Уж очень его яркие огни тянут.

— А?

— Я же вам толкую: от ярких огней он ну просто чумеет.

— Ярких?.. Каких… где?..

Мистер Даггетт наклонился к моему уху:

— Чуть вечер, так он уже в Бристон шагает.

— В Бристон? — Я повернулся и поглядел на деревушку по ту сторону долины в трех милях от этой уединенной фермы, единственном обиталище человека в ее окрестностях. Кучка старых домов темнела в безмолвии на фоне зеленого склона. Конечно, по вечерам керосиновые лампы отбрасывают из окон неверный желтый свет, но какие же это яркие огни?

— Я что-то не понимаю.

— Так он… в трактир идет.

— Ах да, трактир!

Мистер Даггетт внушительно кивнул, но мое недоумение не рассеялось. «Халтонский герб» представлял собой квадратную кухню, где можно было выпить кружку пива и где по вечерам старики играли в домино. На мой взгляд, этот трактир не слишком походил на зловещий притон.

— Он что — напивается там? — спросил я.

— Да нет, не в том дело. — Фермер покачал головой. — Только вот засиживается там чуть не до петухов.

— Поздно домой возвращается?

— Во-во! — Глаза в глубине глазниц широко раскрылись. — Иной раз в девять приплетется, а то и в половине десятого!

— Да неужели!

— Ага. Чтоб мне провалиться на этом месте. И еще одно. Утром никак подняться не может. Я уже половину работы переделаю, когда он встанет. — Он помолчал и снова посмотрел через двор. — Хотите — верьте, хотите — нет, но бывает, что он за дело берется чуть не в семь!

— Господи!

Фермер уныло пожал плечами.

— Вот так-то. Ну, пойдемте в дом. Руки помоете.

В большой кухне с каменным полом я низко нагнулся над глиняным рукомойником. Ферме этой было четыреста лет, и, хотя в ней сменились многие поколения обитателей, она осталась почти такой же, какой была в дни Генриха VIII. Грубо отесанные балки, неровные беленые стены, жесткие деревянные стулья. Но комфорт не прельщал ни мистера Даггетта, ни его жену, которая в эту минуту с помощью черпака наполняла ведро горячей водой из примитивнейшего котла возле огня. Волосы над задубевшим лицом были стянуты в тугой узел, фартук на ней был из мешковины, и она громко стучала по плитам пола деревянными калошками. Детей у них не было, но вся ее жизнь проходила в нескончаемой работе и внутри дома, и во дворе, и в лугах.

В глубине кухни деревянная лестница упиралась в темную дыру — вход на чердак, где спал Нед. Эта каморка служила ему приютом почти пятьдесят лет — с тех самых пор, как он мальчишкой со школьной скамьи поступил в работники к отцу мистера Даггетта. И за эти полвека он не бывал нигде дальше Дарроуби и каждый день делал одно и то же, одно и то же. Без жены, без друзей он всю свою жизнь доил, задавал корм, убирал навоз — и ждал со все более угасающей надеждой, чтобы что-нибудь произошло.

Положив руку на дверцу машины, я оглянулся на ферму Скар, на старую черепичную крышу, на внушительный камень над дверью. Все это словно символизировало нелегкую жизнь обитателей дома. Тщедушный Нед в роли скотника отнюдь не блистал, и раздражение его хозяина можно было понять. Нет, мистер Даггетт не был ни жестоким, ни несправедливым человеком, но скудное существование в этом глухом углу Высоких Пеннин иссушило и его, и его жену, сделало их малочувствительными.

Никаких поблажек, ничего лишнего. Каменные стенки, чахлая трава, искривленные деревья, узкий проселок с коровьими лепешками. Все тут сводилось к самому необходимому — и только. Мне казалось чудом, что в отличие от мистера Даггетта и его жены большинство фермеров в этих местах были людьми бодрыми и с юмором.

Но когда я поехал дальше, то сразу попал под очарование мрачной красоты вокруг. Солнечные лучи, пробившись сквозь тучи, вдруг волшебно преобразили склоны, облив их теплым золотом. Меня заворожили тончайшие оттенки зеленых красок, богатая бронза сухого папоротника у вершин, мирная величавость мира, в котором я жил и трудился.

Ехать мне было недалеко, около мили, но я очутился в совсем иной атмосфере. Мисс Тремейн, богатая старая дева, недавно купила обветшавший помещичий дом и, потратив многие тысячи фунтов, превратила его в современный роскошный особняк. Хрустя песком, я направился к дверям, а мой взгляд скользил по большим окнам с частым переплетом, по заново отшлифованной каменной кладке.

Дверь мне открыла Элси, совмещавшая обязанности кухарки и экономки у мисс Тремейн. Я питал к ней большую слабость. Лет ей было около пятидесяти: низенькая, кругленькая, в тугом черном платье, открывавшем коротенькие кривоватые ноги.

— Доброе утро, Элси, — сказал я, и она разразилась звонким смехом. Именно этот смех, а не своеобразная внешность особенно меня пленял. Любые слова, любой пустяк вызывали у нее бурный взрыв смеха — она смеялась даже тому, что говорила сама.

— Входите, мистер Хэрриот, ха-ха-ха! — начала она. — С утра-то прохладно было, хи-хи, но к вечеру, глядишь, и потеплеет, хо-хо-о!

Такой избыток веселости мог показаться излишним, да и она так давилась смехом, что ее не всегда удавалось понять, однако общее впечатление было самое приятное. Она проводила меня в гостиную, где ее хозяйка с некоторым трудом поднялась мне навстречу. Мисс Тремейн была очень немолода и почти скована артритом, но старалась не замечать своего недуга.

— Мистер Хэрриот! — сказала она. — Как мило, что вы приехали!

Наклонив голову набок, она одарила меня сияющей улыбкой, словно давно не видела ничего столь восхитительного.

Она тоже обладала веселой, бодрой натурой, а так как ей принадлежали три собаки, две кошки и пожилой ослик, за те полгода, которые она прожила здесь, переехав в Йоркшир откуда-то с юга, я успел близко с ней познакомиться.

На этот раз я приехал подровнять копыта ослику и в правой руке держал щипцы и копытный нож.

— Ах, да положите эти пыточные инструменты вот сюда! — продолжала мисс Тремейн. — Элси сейчас принесет чай. Я уверена, вы не откажетесь выпить чашечку.

Я с удовольствием опустился в кресло, покрытое пестрым чехлом, и оглядывал уютную гостиную, когда появилась Элси, словно катясь по ковру, как на колесиках. Она поставила поднос на столик возле меня.

— Вот и чаек для вас, — произнесла она и закатилась таким смехом, что ухватилась за ручку кресла, чтобы устоять на ногах. Шеи у нее словно не было вовсе, и ее толстенькая фигура вся тряслась.

Переведя дух, она покатилась назад на кухню, и я услышал, как там загремели кастрюли и сковородки. Вопреки своим странностям кухарка она была неподражаемая и все, что делала, делала очень хорошо.

Я провел очень приятные десять минут за чаем в обществе мисс Тремейн, а затем отправился делать педикюр ослику. Закончив, я пошел вокруг дома и увидел Элси в открытом окне кухни.

— Спасибо за чай, Элси! — окликнул я ее. Женщина-колобок уцепилась за край мойки, чтобы устоять на ногах.

— Да… ха-ха-ха… на здоровье. На… хи-хи-хи… на здоровье!

Я забрался в машину в некоторой растерянности, тронулся с места, и тут меня ошеломила страшная мысль: что, если в один прекрасный день я скажу Элси что-то действительно смешное и она дохохочется до увечья?

Мне пришлось довольно скоро вновь побывать у мистера Даггетта, чтобы заняться коровой, которая легла и больше не вставала. Фермер полагал, что ее разбил паралич.

Ехал я сквозь пелену измороси, и когда около четырех часов добрался до фермы Скар, луга уже одевались в сумерки.

Осмотрев корову, я пришел к выводу, что она лежит просто потому, что задние копыта у нее застряли в щели сломанной перегородки и встать ей трудно.

— По-моему, мистер Даггетт, она дуется, и ничего больше, — сказал я. — Попробовала подняться раз-другой, не получилось, ну и решила и дальше валяться тут. У коров с норовом это бывает.

— Может, оно и так, — согласился фермер. — Такой упрямой дуры поискать.

— К тому же она крупная. И просто ее не сдвинешь. — Я снял веревку со стены и обвязал скакательные суставы. — Я буду выталкивать копыта с той стороны, а вы с Недом тяните ноги.

— С ним-то? — Мистер Даггетт кисло посмотрел на худосочного работника. — Он же и репы не вытянет.

Нед промолчал, глаза его смотрели в никуда, руки бессильно свисали. Он, несомненно, пребывал в какой-то неизмеримой дали, если судить по этим глазам, пустым, не видящим, но, как всегда, чего-то ждущим.

Я зашел за перегородку и принялся нажимать на копыта, а они по ту ее сторону тянули — то есть всерьез тянул мистер Даггетт, открыв рот, пыхтя от напряжения, а Нед вяло держался за веревку.

Дюйм за дюймом туловище коровы разворачивалось и вскоре оказалось почти на середине стойла. Я уже открыл рот, чтобы скомандовать «Стоп!», как вдруг веревка лопнула и мистер Даггетт хлопнулся спиной на булыжник. Нед, естественно, не упал, потому что никаких усилий не прилагал, и его хозяин уставился на него с пола в бессильной ярости.

— Ах ты, замухрышка! Значит, я один тянул? И чего я с тобой, бестолочью, вожжаюсь, ума не приложу!

Тут корова, как я и предполагал, спокойно поднялась, и фермер завопил на тихого работника:

— Чего стоишь столбом! Бери солому и разотри ей ноги. Они же совсем онемели, не иначе!

Нед покорно скрутил соломенный жгут и принялся за массаж. Мистер Даггетт с трудом оторвался от булыжника и встал, осторожно ощупывая спину, а потом подошел к корове проверить, не слишком ли туго затянулась цепь у нее на шее. Он кончил и направился обратно, и тут корова внезапно повернулась и наступила раздвоенным копытом ему на ногу. Будь на нем кованые сапоги, все обошлось бы, но, как назло, он пошел в коровник в резиновых, да к тому же старых, которые были плохой защитой.

— У-у-у-х! — взвыл мистер Даггетт, молотя кулаками по коровьей спине. — Да подвинься ты, дура старая! — Он бил, толкал, но на его пальцы продолжала давить вся тяжесть коровьей туши.

Наконец корова сдвинула копыто с сапога на булыжник, а я по опыту знал, что это-то — больнее всего.

Мистер Даггетт запрыгал на одной ноге, ухватившись за вторую.

Мистер Даггетт запрыгал на одной ноге, ухватившись за вторую.

— Черт! — стонал он. — А, черт!

Я случайно поглядел на Неда и с изумлением увидел, как апатичное лицо вдруг расплылось в широкой усмешке ликующего злорадства. Никогда прежде я не видел на его губах даже легкого подобия улыбки, и, вероятно, вид у меня был настолько потрясенный, что мистер Даггетт резко обернулся и уставился на него. Точно по мановению волшебной палочки, ухмылка сменилась обычной маской усталого безразличия, и Нед вновь начал растирать коровью ногу.

Мистер Даггетт, ковыляя, проводил меня до машины и вдруг ткнул локтем мой бок.

— Поглядите, поглядите на него! — прошептал он. Нед с подойником в руке трусил через коровник с редкой для себя энергией. Фермер горько улыбнулся.

— Только в этот час он и поторапливается. В трактир спешит.

— Но вы же сказали, что он не напивается. Что же тут дурного?

Глаза в провалах глазниц гипнотизирующе уставились на меня.

— А то. С этими его штучками он плохо кончит, помяните мое слово.

— Ну, уж кружка-другая пива…

— Как бы не так! — Он покосился по сторонам. — А девки?

Я недоверчиво усмехнулся.

— Ну, послушайте, мистер Даггетт! Какие еще девки?

— А в трактире, — буркнул он. — Дочки Брадли.

— Дочки хозяина? Право, мистер Даггетт, я не могу поверить…

— Верьте не верьте, ваша воля. А глаз он на них положил, это уж точно. Что я знаю, то знаю. Хотя я в трактире этом всего раз и был, да глаза-то у меня есть.

Я не нашелся, что ответить, но он вывел меня из затруднения, повернувшись и зашагав к дому.

Оставшись один в холодном сумраке, я поглядел на резкий силуэт дома выше по склону. По грубым камням стекали дождевые струйки, ветер разметывал поднимавшиеся из трубы жиденькие клубы дыма по шиферной голубизне небосклона на западе. В угасающем свете ноябрьского дня холм нависал над долиной бесформенной черной и грозной громадой.

В окне кухни керосиновая лампа тускло светила на пустой стол, на безотрадный очаг с чуть тлеющими углями. В дальнем темном углу пряталась лестница, ведущая на чердак Неда. И я словно увидел, как он торопливо карабкается по ней, чтобы поскорее переодеться и улизнуть в Бристон.

По ту сторону долины деревушка в одну улицу казалась серым мазком, но в окнах домиков мерцали лампы. Вот они — яркие огни Неда. И я мог его понять. По сравнению с фермой Скар Бристон казался Монте-Карло.

Образ этот настолько живо запечатлелся в моем воображении, что после еще двух визитов я решил сделать небольшой крюк на обратном пути и около половины девятого въехал в Бристон. Отыскать «Халтонский герб» оказалось далеко не просто, потому что трактир не возвещал о себе ни освещенным входом, ни еще как-либо. Но я не отступал, так как загорелся желанием узнать, что, собственно, кроется за историей о загулах, которую поведал мне мистер Даггетт.

В конце концов мои поиски увенчались успехом. Дом этот отличался от жилых домов только обветшалой деревянной вывеской над самой обычной дверью. Внутри шла игра в домино, в углу тихо беседовала компания фермеров. Дочери трактирщика, некрасивые, хотя и с приятными лицами, девушки лет под сорок, сидели по сторонам очага. И тут же я увидел Неда, перед которым стояла полупинтовая кружка с пивом.

Я сел рядом с ним.

— Добрый вечер, Нед.

— А, мистер Хэрриот! — рассеянно пробормотал он, обратив на меня странно ждущие глаза.

Одна из мисс Брадли отложила вязание и подошла ко мне.

— Пинту портера, пожалуйста, — сказал я. — А вам, Нед?

— Спасибо, мистер Хэрриот, не надо. Мне и этого хватит. Я уже вторую взял, а пить-то я мало пью.

Мисс Брадли засмеялась:

— Да уж, Нед больше двух кружек за вечер не пьет. Но удовольствие от них большое получает, верно, Нед?

— Что так, то так! — Он поднял на нее глаза, и она ласково ему улыбнулась, прежде чем пойти налить мне пива.

Нед приложился к кружке.

— Я сюда для компании прихожу, мистер Хэрриот.

— А-а! — сказал я, прекрасно понимая, что он подразумевал. Скорее всего он почти все время просиживал тут в одиночестве, но его окружали тепло, уют, дружелюбие. В очаге весело потрескивало огромное полено, электрические лампы отражались в зеркалах, на которых красовались девизы разных марок виски. Да, с фермой Скар сходства не было никакого.

Он почти все время хранил молчание. Растянув свое пиво еще почти на час, он посматривал по сторонам под щелканье костяшек домино. Я неторопливо выпил еще пинту. Мисс Брадли мирно вязали, потом заварили чай в черном чайнике, висевшем над огнем. Проходя мимо Неда, чтобы обслужить какого-нибудь клиента, они порой игриво трепали его по щеке.

Когда он вылил из кружки в рот последние капли и встал, часы показывали без четверти десять. А ему еще предстояло пересечь на велосипеде долину. Вновь он вернется к себе на чердак в поздний час.

Был вторник в начале весны. По вторникам Хелен всегда пекла мясной пирог с почками, и все утро, пока я ездил по вызовам, мои мысли были заняты им одним. И уж тем более на этот раз, так как начался окот и я почти все время работал полураздетым на резком ветру, что весьма способствует пробуждению аппетита. Хелен разрезала свое неподражаемое творение и нагромоздила на мою тарелку ароматные его куски.

— Утром на рынке я встретила мисс Тремейн, Джим.

— Да? — сглатывая слюнки, я созерцал, как моя жена положила на тарелку пару разрезанных пополам картошек в мундире и пришлепнула исходящую паром амброзию ломтиками деревенского масла.

— Она спросила, не сможешь ли ты выбрать время сегодня, чтобы заехать к ней и смазать уши Уилберфорса.

— Конечно, смогу, — ответил я. Уилберфорс был пожилым котом, страдавшим ушной экземой, а обрабатывать кошачьи уши, когда спина разламывается от утренних визитов к коровам, — чистое удовольствие. Я подцепил вилкой первый лакомый кусок, а Хелен продолжала:

— Да, она рассказала мне интересную новость.

— О? — Я уже жевал, и это сильно меня отвлекало.

— Толстушка, которая у нее служит… Элси, если не ошибаюсь, — ты ее знаешь?

Я кивнул и снова набил рот.

— Угу.

— Наверное, ты удивишься, но только эта Элси выходит замуж.

— Что?! — Я поперхнулся пирогом.

— Вот-вот. И жениха ты тоже, наверное, знаешь.

— Ну, не тяни так!

— Он работает на ферме неподалеку. Его зовут Нед Финч.

Тут уж я подавился по-настоящему, и Хелен долго колотила меня по спине, прежде чем мне удалось отдышаться. Но наконец застрявший в горле кусочек картофельной кожуры благополучно проскочил сквозь ноздрю, и я сумел выдавить из себя:

— Нед Финч?

— Так она сказала.

Обед я доедал как во сне, но к финалу все-таки сумел освоиться с этой невероятной новостью. Ни Хелен, ни мисс Тремейн не были склонны к глупым розыгрышам, так что сомневаться не приходилось… И все же… и все же… Когда я затормозил перед старинным господским домом, ощущение, что я грежу, все еще владело мной.

Дверь, как обычно, открыла Элси. Я уставился на нее.

— Что это я слышал, Элси?

Она хихикнула, и вскоре вся ее шарообразная фигура уже дрожала, как желе.

— Это правда? — Я положил руку ей на плечо.

Хихиканье перешло в неудержимый смех, и на ногах она устояла только потому, что держалась за дверь.

— Правда-правда, — еле выговорила она. — Вот все-таки нашла себе жениха хорошего и выхожу замуж! — Она бессильно припала к косяку.

— Очень рад, Элси. От души желаю вам счастья. Она кивнула, глотая ртом воздух, но, провожая меня в гостиную, успела перевести дух и сказала, снова засмеявшись:

— Идите к хозяйке, а я вам чаю принесу.

Мисс Тремейн поднялась мне навстречу. Глаза ее сияли, губы были полуоткрыты.

— Мистер Хэрриот, вы уже знаете?

— Да, но как это произошло?

— Все началось с того, что я попросила мистера Даггетта прислать мне свежих яиц. Нед приехал на велосипеде с корзиной на руле, и… ну просто рука судьбы.

— Поразительно!

— Да, и я своими глазами видела, как это произошло. Нед вошел с корзиной в эту дверь, а Элси как раз убирала со стола, и, мистер Хэрриот… — Она сжала ладони у груди, блаженно улыбнулась и возвела глаза к небу. — Ах, мистер Хэрриот, то была любовь с первого взгляда!

— Да-да, чудесно!

— С того дня Нед зачастил сюда, а теперь приезжает каждый вечер и сидит с Элси на кухне. Романтично, не правда ли?

— Очень. А когда они решили пожениться?

— О, и месяца не прошло, как он сделал предложение, и я так рада за Элси! Ведь Нед — такой милый человек, вы согласны?

— Да, — сказал я. — Очень симпатичный.

Элси, кокетливо похихикивая, подала чай, прыснула и выбежала вон, смущенно спрятав лицо в ладонях. Мисс Тремейн придвинула чашки поближе, а я опустился в кресло и усадил Уилберфорса к себе на колени.

Толстый котяра, когда я смазал ему ухо, довольно замурлыкал. Экзема у него была хронической и легкой, но при обострении вызывала боль и надо было принимать меры. Впрочем, меня мисс Тремейн вызывала только потому, что смазывать ему уши сама побаивалась.

Когда я вывернул ухо и принялся осторожно втирать маслянистую жидкость в его внутреннюю поверхность, Уилберфорс даже застонал от удовольствия и почесал скулу о мою руку. Он обожал эти умащивания болезненного местечка, до которого сам добраться не мог, и, когда я кончил, благодарно свернулся клубком у меня на коленях.

Я откинулся на спинку кресла, прихлебывая чай. Спина и плечи у меня устало ныли, руки покраснели и растрескались от бесчисленных омовений на открытых склонах, но теперь я вкушал лучшее, что предлагает ветеринарная практика, — так, во всяком случае, мне казалось в ту минуту.

— После свадьбы мы устроим небольшой прием, — сообщила мисс Тремейн. — Ведь счастливая пара будет жить здесь.

— Вы хотите сказать — здесь у вас?

— Ну, разумеется. Эти старинные дома так обширны! Я обставила для них две комнаты в восточном крыле. Не сомневаюсь, им там будет уютно. Вы знаете, я просто в восторге.

Она налила мне вторую чашку.

— Перед тем как уехать, попросите Элси показать вам их комнаты.

Я попрощался с мисс Тремейн, и женщина-колобок покатилась передо мной в дальнюю часть дома.

— Тут… хи-хи-хи… — сообщила она, — мы будем сидеть вечером. А вот тут… ха-ха-хо-хо… господи боже ты мой… наша спальня. — Минуту-другую она потратила на то, чтобы удержаться на ногах, а потом вытерла глаза и посмотрела на меня в ожидании моего приговора.

— У вас тут чудесно, Элси, — ответил я на ее взгляд и не покривил душой: пестрые коврики, веселенькие чехлы на креслах и стульях, прекрасная кровать красного дерева. Да-а, совсем не похоже на чердак.

Взглянув на Элси, я понял, что обрел Нед в своей невесте. Смех, душевную теплоту, жизнерадостность и (в том я не сомневался) красоту и романтику.

В дни окота я бывал чуть ли не на всех окрестных фермах и в надлежащее время добрался до мистера Даггетта, где с моей помощью его стадо пополнилось двумя парами здоровеньких двойняшек. Но это словно ничуть не подняло настроение их хозяина. Он подобрал с травы полотенце и протянул мне.

— Что я вам про Неда говорил, а? Вот он с девкой и спутался. — Мистер Даггетт неодобрительно крякнул. — Я знал, что загулы эти до добра не доведут.

Через залитый солнцем луг я направился назад к ферме, где оставил машину. Когда я проходил мимо коровника, оттуда, толкая перед собой тачку, вышел Нед.

— Доброе утро, Нед, — сказал я.

Он поглядел на меня обычным туманным взглядом:

— И вам того же, мистер Хэрриот.

Но что-то в нем изменилось, хотя я не сразу уловил, что именно. Потом я понял: ожидание, так долго жившее в его глазах, исчезло без следа. Что, впрочем, было вполне естественным.

Ведь оно сбылось.

Заплетение живой изгороди

В йоркширских холмах поля разграничивают каменными стенками, но в некоторых долинах их разделяют живые изгороди из явора, ясеня или лещины, которые необходимо каждые 5 лет обрезать, чтобы не дать им разрастись в деревья. В период покоя удаляют толстые старые ветки и корневые побеги, а молодые ветви надрубают или надламывают у ствола и аккуратно заплетают между кольями, вбитыми на расстоянии шага. Заплетаются они влево от ствола. На склонах работа обычно ведется снизу вверх.

Смычковая сеялка

Благодаря этому нехитрому приспособлению можно было засеять вручную 1,5 га за час, одним движением равномерно разбрасывая семена на 3,5 м. Употреблялось оно в основном для засеивания небольших полей кормовыми травами и клевером. При движении смычка взад-вперед из ящика на диск под ним высыпается определенное количество семян. Кожаная «струна» смычка обмотана вокруг оси диска, так что при каждом движении смычка диск крутится, рассыпая семена по широкой дуге.

Йоркширская повозка

Три типа йоркширских повозок различаются больше величиной, чем конструкцией, а величина определена типом местности. В холмах она наименьшая — всего 2,5 м в длину, в Норт-Йорк-Мурсе — 3 м, а на равнине — все 3,5 м. Главной особенностью йоркширской повозки были длинные оглобли, в которые лошадей ставили цугом; если же их удобнее было запрячь рядом, то оглобли заменяли шестом, к которому лошади припрягались справа и слева. Шестом пользовались, только если нужно было преодолеть крутые подъемы и спуски, так как это снижало риск, что лошади сорвутся под откос, перевернись повозка.

Уборка брюквы

Даже на небольших фермах выделялся участок под брюкву, так как это — культура многоцелевого назначения. И листья, и корнеплоды пополняли стол хозяев; кроме того, корнеплоды были ценным зимним кормом для овец и коров. На рисунке фермер и его помощник срезают листья.

Местное пиво

В 30-х годах работник, трудившийся весь день на жаре в поле, мог утолить жажду в деревенском трактире кружкой «магнета», лучшего портера, ценой 7 пенсов за кружку. Изготовлялся «магнет» в Тадкастере, ставшем центром пивоварения еще в средние века благодаря тому, что там били источники жесткой воды, а в окрестностях сеялся ячмень — два необходимых ингредиента для приготовления пива. Пока в Тадкастере останавливались дилижансы по пути на север, тамошнее пиво пользовалось большим спросом, но с появлением железных дорог этому пришел конец. В 1847 году Джон Смит купил пивоварню у разорившегося владельца и начал изготавливать светлое пиво, которое завоевало популярность, так как в трактирах тогда на смену глиняным кружкам пришли стеклянные. В 30-е годы его преемники рассылали грузовики с бочками и бутылочным пивом по всему Йоркширу, а также отправляли их в Ланкашир и Чешир.

Скалки

Простые деревянные скалки (в центре и внизу) длиной около 40 см из явора или бука и в 30-е годы служили для раскатывания теста. Обычная скалка была прямой, иногда с шишкой на одном конце. Скалки овальной формы встречались реже, их в основном использовали для раскатывания слоеного теста очень тонким пластом. Стеклянные скалки (вверху) были, собственно, сувенирами, и матросы часто дарили их своим девушкам. На рисунке изображена полая, прозрачная скалка с голубыми завитушками, их часто наполняли сахаром, чаем или даже крепкими напитками.

Окот на лугах

В апреле, когда приближался окот, овец часто перегоняли с верхних пастбищ на нижние. Обычно овцам помощь не требуется, но пастух внимательно следит, не окажутся ли роды затруднительными или новорожденные ягнята слишком слабыми. Он проверяет, начал ли ягненок сосать, и подбирает для него кормилицу в тех редких случаях, когда собственная мать плохо его кормит. Кроме того, пастух отводит окотившихся маток в одно место, и для этого он несет ягнят в руках, а матери тревожно бегут следом. На рисунке пастух несет ягнят за передние ноги — способ, удобный для коротких расстояний, но если бы идти пришлось далеко, он взял бы их на руки.

Подкармливание овец

Матки дают больше молока, если они хорошо питаются, и тогда их ягнята растут крепкими и здоровыми. Кормящих маток нередко держат на лугу, где трава особенно сочная. Одно время было принято подкармливать их концентратами — дробленым овсом, отрубями, кукурузными хлопьями или дроблеными брикетами льняного жмыха. Фермер на рисунке разбрасывает концентраты из расчета 250 г в сутки для каждой матки. Когда подходит время отлучать ягнят от вымени, матки получают меньше корма и начинают давать меньше молока.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.