10. Беседа с мистером Харкортом
10. Беседа с мистером Харкортом
Хотя авиацию я выбрал сам, меня терзал тайный страх. Всю мою жизнь я страдал боязнью высоты, и даже сейчас — стоит мне посмотреть вниз, пусть с небольшого обрыва, как на меня накатывает головокружение, а с ним и паника. Так что же я буду чувствовать, когда начну летать?
Но я не почувствовал ровным счетом ничего. Выяснилось, что можно смотреть из открытой кабины вниз с высоты в несколько тысяч футов, и даже под ложечкой не засосет. Так мой страх оказался беспочвенным.
В моей ветеринарной практике тоже были свои безотчетные страхи, и в первые годы я больше всего боялся Министерства сельского хозяйства.
Быть может, кому-то это покажется странным, но я не преувеличиваю. Страх мне внушала всяческая писанина — все эти извещения, сводки и анкеты. Что касается непосредственно работы, то, как мне казалось, я со всей скромностью мог сказать, что справляюсь с ней. В моей памяти еще живы туберкулиновые пробы, которые я делал в неимоверном количестве. Выстригаешь крохотный, точно выбранный участок на коровьей шее, вводишь иглу строго в толщу кожи и впрыскиваешь одну десятую кубика туберкулина.
Это было на ферме мистера Хилла, и я смотрел, как под иглой вздувается вполне удовлетворительная внутрикожная «горошина». Именно так и полагалось — «горошина» свидетельствовала, что ты добросовестно выполняешь свои обязанности и проверяешь животное на туберкулез.
— Шестьдесят пятый, — объявил фермер и обиженно покосился на меня, когда я посмотрел номер в ухе.
— Напрасно только время теряете, мистер Хэрриот. У меня тут весь список, и в нужном порядке. Нарочно для вас составил, чтобы с собой забрали.
Однако меня грызли сомнения. Все фермеры свято верили, что содержат свою документацию в полном порядке, но я уже на этом попадался. Сам я по числу промахов в составлении документов бил все рекорды, и дополнительная помощь фермеров мне совершенно не требовалась.
И все же… все же… соблазн был велик. Я взглянул на зажатый в мозолистых пальцах лист с длинными столбцами цифр. Если я его возьму, то сэкономлю массу времени. Оставалось более пятидесяти животных, а до обеда надо еще проверить два стада.
Я взглянул на часы. Черт! Уже порядочно отстаю от графика! Меня захлестнуло знакомое чувство безнадежной беспомощности.
— Хорошо, мистер Хилл, я его возьму. И большое спасибо. — Я сунул лист в карман и двинулся дальше по коровнику, торопливо выстригая шерсть и втыкая иглу.
Неделю спустя на открытой странице ежедневника я увидел страшную запись: «Позв. мин.». По обыкновению, у меня кровь застыла в жилах, хотя эта криптограмма, написанная почерком мисс Харботтл, просто означала, что меня просят позвонить в местный отдел Министерства сельского хозяйства. Но, с другой стороны, из этой просьбы следовало, что у меня снова рыльце в пушку. Я протянул дрожащую руку к телефону.
Как всегда, трубку сняла Китти Паттисон, и я уловил в ее голосе нотку жалости. Она была очень симпатичной молодой женщиной, заведовала штатами и знала о моих безобразиях все. Когда погрешности оказывались не слишком велики, Китти нередко сама доводила о них до моего сведения, но если за мной числился тяжкий грех, за меня брался лично Чарлз Харкорт, региональный инспектор.
— А, мистер Хэрриот! — весело сказала Китти. (Я понимал, что она мне сочувствует, но ничем помочь не может.) — Мистер Харкорт хотел бы поговорить с вами.
Ну все! Эта зловещая фраза всегда вызывала у меня сердцебиение.
— Спасибо, — хрипло пробормотал я в трубку и целую вечность ждал, пока она переключит телефон.
— Хэрриот! — Зычный голос заставил меня подпрыгнуть.
Я сглотнул.
— Доброе утро, мистер Харкорт. Как вы себя чувствуете?
— Я скажу вам, как я себя чувствую. Доведенным до исступления. — Я живо представил себе породистое холерическое лицо, не розовое, как всегда, а побагровевшее, и горящие гневом зеленоватые глаза. — Проще говоря, я зол как черт!
— А-а…
— Нельзя ли без ваших «а»? Вы тоже сказали «а», когда сделали прививку корове Франкленда, хотя она покойница уже два года! В толк не возьму, как вам это удалось. Чудотворец, да и только! А сейчас я проверял результаты вашей работы у Хилла в Хайвью и среди коров, прошедших пробу, обнаружил номера семьдесят четыре и сто три. А, согласно нашим данным, он продал их полгода назад на ярмарке в Бротоне, и, следовательно, вы сотворили очередное чудо.
— Я очень сожалею…
— Не сожалейте, это же просто диву достойно! Вот передо мной цифры — измерения кожи и прочее. Как я вижу, вы установили, что у обеих кожа тонкая, — установили, хотя они находились от Хайвью в пятнадцати милях. Поразительная сноровка!
— Ну, я…
— Ладно, Хэрриот, я кончаю шутить. И намерен сказать вам в очередной и последний раз… Надеюсь, вы слушаете? — Он перевел дух, и я словно увидел, как он ссутулил тяжелые плечи, прежде чем рявкнуть в трубку: — Впредь смотрите их чертовы уши!
Я беспомощно залепетал:
— Да, конечно, мистер Харкорт, обязательно! Уверяю вас, что теперь…
— Хорошо, хорошо. Но это еще не все.
— Не все?
— Да, я не кончил. — В его голосе появилась тягостная усталость. — Могу ли я попросить, чтобы вы припомнили корову, которую вы изъяли как туберкулезную у Уилсона в Лоу-Парксе?
Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Начало было грозным.
— Я ее помню.
— Ну так, милый мой Хэрриот, может быть, вы помните и нашу небольшую беседу о документации? — Чарлз был весьма порядочным человеком и всячески пытался сдержать свое негодование, но это ему трудно давалось. — Хоть что-нибудь из нее запало в вашу память?
— Ну разумеется.
— В таком случае почему, ну почему вы не прислали мне квитанцию о сдаче на убой?
— Квитанцию о… Разве я не…
— Нет, вы не! — перебил он. — И я просто не в силах этого понять. Ведь в прошлый раз, когда вы забыли переслать копию соглашения об оценке, я разобрал с вами всю процедуру по порядку.
— Я, право, крайне сожалею…
В трубке раздался тяжелый вздох.
— И ведь это так просто! — Он помолчал. — Ну вот что: давайте еще раз пробежимся по всей процедуре, согласны?
— Да-да, конечно.
— Отлично, — сказал он. — Итак, обнаружив больное животное, вы вручаете владельцу извещение Б-двести пять Д.Т., форму А, то есть извещение о выбраковке и изоляции указанного животного. Затем (я слышал, как он ударяет пальцем по ладони, перечисляя пункт за пунктом) следует Б-двести семь Д.Т., форма В, извещение о забое. Затем Б-двести восемь Д.Т., форма Г, свидетельство о вскрытии. Затем Б-сто девяносто шесть Д.Т., справка ветеринарного инспектора. Затем Б-двести девять Д.Т., соглашение об оценке, а в случае разногласия с владельцем еще и Б-двести тринадцать Д.Т. — назначение оценщика. Затем Б-двести двенадцать Д.Т., извещение владельцу о времени и месте забоя, а также Б-двести двадцать семь, квитанция о сдаче животного для забоя, и, наконец, Б-двести тридцать Д.Т., извещение о приведении в порядок и дезинфекции помещения. Черт побери, любой ребенок сразу усвоил бы такую процедуру. Она же на редкость проста, вы согласны?
— Да-да, конечно, несомненно.
На мой взгляд, простой ее назвать было никак нельзя, но я предпочел обойти этот факт молчанием. Он уже спустил пары, и не стоило вновь доводить его до кипения.
— Благодарю вас, мистер Харкорт, — сказал я. — Постараюсь, чтобы это не повторилось.
Я положил трубку, чувствуя, что все сошло сравнительно благополучно, но тем не менее меня еще долго била нервная дрожь. Беда была в том, что министерские контракты имели для нас огромную важность. В те трудные дни мы сводили концы с концами главным образом благодаря им.
Уж эта выбраковка туберкулезных животных! Когда ветеринар обнаруживал корову с открытой формой туберкулеза, она подлежала немедленному уничтожению, поскольку ее молоко представляло опасность для населения. Казалось бы, чего проще! Но, к несчастью, закон требовал, чтобы кончина каждой злополучной коровы сопровождалась настоящим вихрем всевозможных извещений и справок.
Страшнее всего было даже не обилие самих документов, а количество лиц, которым полагалось их рассылать. Порой мне начинало казаться, что тех моих соотечественников, кто их не получает, можно пересчитать по пальцам. Помимо Чарлза Харкорта среди адресатов значились: фермер, которому принадлежало больное животное, полицейское управление, канцелярия министерства, живодер, а также местные власти. И конечно, всякий раз я кого-нибудь да забывал. В ночных кошмарах мне чудилось, что я стою посреди рыночной площади и с истерическим хохотом швыряю извещениями в прохожих.
Теперь мне даже трудно поверить, что за такое выматывание нервов плата была одна гинея плюс десять с половиной шиллингов за вскрытие.
Через каких-нибудь два дня после этой беседы с региональным инспектором мне снова пришлось выбраковывать туберкулезную корову. Когда настало время составлять документы, я сел за письменный стол перед кипой бланков и принялся их заполнять, а потом, перечитывая каждый по два раза, судорожно запечатывал его в надлежащий конверт. Нет, на этот раз я не допущу ни единой ошибки!
На почту я отнес их сам и, вознося безмолвную молитву, собственноручно опустил в ящик. Харкорт должен был получить их утром, после чего мне быстро станет ясно — напутал я снова или нет. Два дня прошли без осложнений, и я было возрадовался, но на исходе третьего утра меня в приемной ожидала весть, начертанная огненными буквами: «Позв. мин.»!
В голосе Китти Паттисон чувствовалась напряженность. Она даже не пыталась ее скрыть.
— Да-да, мистер Хэрриот, — сразу же сказала она. — Мистер Харкорт просил, чтобы я вам позвонила. Соединяю вас с ним.
С замирающим сердцем я ждал, что в трубке раздастся знакомый рев, но спокойный, тихий голос, который я услышал, напугал меня даже еще больше.
— Доброе утро, Хэрриот! — Харкорт был краток и холоден. — Мне хотелось бы выяснить вопрос о последней выбракованной вами корове.
— Да? — просипел я.
— Но не по телефону. Будьте добры приехать в отдел.
— В… отдел?
— Да. И, пожалуйста, немедленно.
Я положил трубку и побрел к машине. Ноги у меня подгибались. На этот раз Чарлз Харкорт явно был выведен из себя. В его лаконичности чувствовалось еле сдерживаемое бешенство, а вызов в отдел… это был очень грозный признак.
Двадцать минут спустя мои шаги уже отдавались эхом в коридоре отдела. Я шел, как приговоренный к смерти, мимо стеклянных панелей, за которыми усердно стучали машинистки, к двери с табличкой «Региональный инспектор».
Судорожно вздохнув, я постучал.
— Войдите! — Голос все еще был тихим и сдержанным.
Харкорт поднял голову от бумаг, указал мне на стул и вперил в меня ледяной взгляд.
— Хэрриот, — сказал он бесстрастно, — на этот раз вы перешли все пределы.
Прежде он был майором Пенджабского стрелкового полка и в эту минуту выглядел типичным английским офицером индийской армии: породистый здоровяк с тяжелыми скулами над квадратным подбородком. В его глазах горели опасные огоньки, и мне пришло в голову, что, имея дело с подобным человеком, только круглый дурак позволил бы себе пренебречь его инструкциями…»Вот как, например, ты», — шепнул мне мерзкий внутренний голос.
Пока я ждал, что последует дальше, у меня пересохло во рту.
— Видите ли, Хэрриот, — продолжал он, — после нашего последнего телефонного разговора о туберкулезной документации я надеялся, что вы дадите мне хоть небольшую передышку.
— Передышку?..
— Да-да, как ни глупо, но, во всех подробностях объясняя вам процедуру, я наивно полагал, что вы меня слушаете.
— Но я слушал. Очень внимательно!
— Неужели? Отлично! — Он одарил меня невеселой улыбкой. — В таком случае я был еще более наивен, полагая, что в дальнейшем вы будете следовать моим указаниям. По простоте душевной я считал, что вы примете их к сведению.
— Право же, мистер Харкорт, я принял… поверьте мне…
— Тогда почему же, — внезапно взревел он, хлопнув широкой ладонью по столу так, что чернильный прибор затанцевал, — тогда почему же вы устраиваете из них балаган?!
— Балаган? Простите, я не понимаю… — Больше всего мне хотелось выскочить из кабинета и убежать, но я сдержался.
— Не понимаете? — Он продолжал хлопать ладонью по столу. — Ну так я вам объясню. Сотрудник ветеринарной службы побывал на этой ферме и обнаружил, что вы не вручили там извещения о приведении помещения в порядок и его дезинфекции!
— Разве?
— Вот именно, черт вас дери. Фермеру вы его не вручили, а прислали мне. Или вы хотите, чтобы я продезинфицировал этот коровник? Не съездить ли мне туда и не поработать ли шлангом? Я немедленно отправлюсь, если вас это устроит!
— Что вы… что вы…
По-видимому, стучать одной ладонью Харкорту показалось мало — он пустил в ход вторую руку с совсем уж оглушительным результатом.
— Хэрриот! — загремел он. — Я хотел бы получить от вас ответ только на один вопрос: нужна вам эта работа или нет? Скажите только слово, и я передам ее другой ветеринарной фирме. Тогда, быть может, и вам, и мне жить будет спокойнее.
— Даю вам слово, мистер Харкорт, я… мы… нам очень нужна эта работа! — Я говорил с полной искренностью.
Инспектор откинулся на спинку кресла и несколько секунд молча смотрел на меня, а потом покосился на свои часы.
— Десять минут первого! — буркнул он. — «Красный Лев» уже открылся. Пойдемте выпьем пива.
В зале пивной он припал к кружке, потом аккуратно поставил ее перед собой на столик и устало взглянул на меня.
— Ей-богу, Хэрриот, кончили бы вы небрежничать! Просто сказать не могу, как это меня выматывает.
Я ему поверил: лицо его побледнело, а рука, снова взявшая кружку, заметно подрагивала.
— Право же, я искренне сожалею, мистер Харкорт. Не понимаю, как это получилось. Вроде бы я все проверял и перепроверял. Во всяком случае, я постараюсь больше не доставлять вам лишних затруднений.
Он кивнул и хлопнул меня по плечу.
— Ну ладно, ладно. Давайте выпьем по второй. Он пошел к стойке, вернулся с кружками и выудил из кармана небольшой квадратный пакет.
— Маленький свадебный подарок, Хэрриот. Ведь, кажется, скоро ваша свадьба? Так это от моей жены и от меня с нашими наилучшими пожеланиями.
Не зная, что сказать, я кое-как развязал веревочку и извлек из оберточной бумаги небольшой барометр.
Я бормотал слова благодарности, чувствуя, как у меня горят уши. Он был представителем министерства в наших краях, а я — самым новым и самым скромным из его подчиненных. Не говоря уж о том, что хлопот я ему, наверное, доставлял больше, чем все остальные, вместе взятые, — просто кара божья. И у него не было никаких причин дарить мне барометр.
Это последнее злоключение еще более усугубило мой страх перед заполнением бесчисленных бланков, и я мог только надеяться, что очередное туберкулезное животное попадется мне не скоро. Однако судьба не замедлила послать мне несколько напряженных дней клинических проверок, и на исходе очередного из них я с самыми дурными предчувствиями осматривал одну из айрширских коров мистера Моверли.
Легкое покашливание — вот что привлекло к ней мое внимание. Я остановился, и сердце у меня упало: костяк, туго обтянутый кожей, чуть ускоренное дыхание и этот глубокий сдерживаемый кашель! К счастью, теперь таких коров не увидишь, но тогда они были привычным зрелищем.
Я прошел вдоль ее бока и оглядел стену перед ее мордой. На грубой каменной кладке ясно виднелись роковые капли мокроты, и я быстро размазал одну на предметном стеклышке.
Вернувшись в Скелдейл-Хаус, я окрасил мазок по методике Циль-Нельсона и положил стеклышко под микроскоп. Среди одиночных клеток краснели скопления туберкулезных бацилл — крохотных, радужных, смертельных. Собственно говоря, я не нуждался в этом роковом подтверждении моего диагноза, и все-таки настроение у меня испортилось еще больше.
Когда на следующее утро я объявил мистеру Моверли, что корову придется забить, это его отнюдь не обрадовало.
— Наверняка простуда у нее и ничего больше, — проворчал он. (Фермеры, естественно, возмущались, когда мелкие бюрократишки вроде меня забирали их удойных коров.) — Да только ведь спорить с вами без толку.
— Уверяю вас, мистер Моверли, ни малейших сомнений нет. Я взял мокроту для анализа и…
— Да что уж тут разговаривать! — Фермер нетерпеливо махнул рукой. — Коли правительство, прах его побери, хочет забить мою корову, значит, ее забьют. Но ведь мне положено возмещение, верно?
— Да, конечно.
— Сколько это будет?
Я быстро прикинул. Согласно инструкции, животное оценивалось так, словно продавалось на рынке в нынешнем его состоянии. Минимальная компенсация составляла пять фунтов, и назначить больше за этот живой скелет явно было нельзя.
— Пять фунтов! — ответил я.
— А, пошли вы! — сказал мистер Моверли.
— Если вы не согласны, будет назначен оценщик.
— Да черт с ним! Чего тут возиться-то!
Он был явно очень раздражен, и я счел неблагоразумным сообщать ему, что он получит лишь часть из этих пяти фунтов — в зависимости от вскрытия.
— Вот и хорошо, — сказал я. — Так я переговорю с Джеффом Мэллоком, чтобы он забрал ее как можно скорее.
Мистер Моверли явно не испытывал ко мне нежных чувств, но это тревожило меня куда меньше, чем предстоящая возня с заполнением всех этих жутких бланков. При одной мысли, что вскоре мне предстоит отправить к Чарлзу Харкорту новую их партию, я обливался холодным потом.
И тут на меня снизошло озарение. Подобное случается со мной редко, но на этот раз идея действительно выглядела удачно: я сначала проверю все документы с Китти Паттисон и уж потом отошлю их официально.
Мне не терпелось привести свой план в исполнение. Почти с удовольствием я разложил заполненные бланки в один длинный ряд, подписал их и накрыл конвертами с соответствующими адресами. Затем позвонил в отдел.
Китти была очень мила и терпелива. По-моему, она не сомневалась в моей добросовестности, но понимала, что делопроизводитель я никуда не годный, и жалела меня. Когда я исчерпал список, она сказала одобрительно:
— Молодцом, мистер Хэрриот! На этот раз все в порядке. Вам остается только получить подпись живодера, оформить протокол вскрытия, и можете больше ни о чем не беспокоиться.
— Спасибо, Китти! — ответил я. — Вы сняли с моей души огромную тяжесть!
И я не преувеличивал. Все во мне пело от радости. Мысль, что на этот раз Чарлз на меня не обрушится, была словно солнце, вдруг засиявшее из черных туч. В самом безмятежном настроении я отправился к Мэллоку и договорился с ним, что он заберет корову.
— Приготовьте мне ее завтра для вскрытия, Джефф, — закончил я и поехал дальше с легким сердцем.
И когда на следующий день мистер Моверли отчаянно замахал мне от ворот своей фермы, для меня это явилось полной неожиданностью. Подъехав к нему, я заметил, что он крайне взволнован.
— Э-эй! — крикнул он, не дожидаясь, пока я вылезу из машины. — Я только с рынка вернулся, а хозяйка говорит, что тут побывал Мэллок!
— Совершенно верно, мистер Моверли, — ответил я с улыбкой. — Помните, я предупредил вас, что пришлю его за вашей коровой…
— Как же, помню! — Он умолк и смерил меня свирепым взглядом. — Только он не ту забрал!
— Не ту… что значит — не ту?
— Не ту корову, вот что! Увез лучшую мою корову. Элитную айрширку. Я купил ее в Дамфрисе на прошлой неделе, и ее только нынче утром доставили.
Ужас сковал меня. Я велел живодеру забрать айрширскую корову, которая будет заперта в отдельном стойле. А новую корову, конечно, для начала тоже заперли в отдельном стойле… С пронзительной четкостью я увидел, как Джефф и его подручный ведут ее по доске в фургон.
— Вина-то ваша! — Фермер грозно ткнул в меня пальцем. — Если он прикончит мою здоровую корову, вы за это ответите!
Последнего он мог бы и не говорить: да, я за нее отвечу множеству людей, и Чарлзу Харкорту в том числе.
— Звоните же на живодерню! — прохрипел я. Он безнадежно махнул рукой:
— Уже звонил. Там не отвечают. Застрелит ее он, как пить дать. А вы знаете, сколько я за нее заплатил?
— Неважно! Куда он поехал?
— Хозяйка говорит, в сторону Грамптона… минут десять назад.
Я включил мотор.
— Возможно, ему надо забрать и других животных… Я его догоню.
Стиснув зубы, я помчался по грамптонской дороге. Эта катастрофа была настолько немыслимой, что просто не укладывалась в мозгу. Не то извещение — уже беда, но не та корова… Даже представить себе невозможно. И все-таки это произошло! Уж теперь Харкорт меня уничтожит. Он неплохой человек, но у него нет выбора: такая промашка обязательно дойдет до министерского начальства и оно потребует голову виновника.
Мчась по деревушке Грамптон, я лихорадочно, но тщательно оглядывал въезды на каждую ферму. Вот за ними открылись луга, и я уже оставил всякую надежду, как вдруг далеко впереди над шпалерой деревьев мелькнула знакомая крыша мэллокского фургона.
Это было высокое сооружение с деревянными стенками, ошибиться я не мог. С торжествующим воплем я выжал газ до отказа и, охваченный охотничьим азартом, помчался туда. Но нас разделяло слишком большое расстояние, и уже через милю я понял, что сбился со следа.
Среди накопившихся за многие годы воспоминаний, пожалуй, ни одно не запечатлелось в моей душе с такой живостью и яркостью, как Великая Погоня За Коровой. Я и сегодня ощущаю пережитый тогда ужас. Фургон время от времени мелькал в лабиринте проселков, но, когда я добирался туда, моя добыча успевала скрыться за очередным холмом или в какой-нибудь глубокой лощине. К тому же я строил свои расчеты на том, что, миновав еще одну деревню, Мэллок повернет в Дарроуби, однако он продолжал ехать вперед. По-видимому, его вызвали откуда-то издалека.
Длилось это бесконечно, и я совсем изнемог. Приступы ледяного отчаяния сменялись взрывами надежды, и эта лихорадка вымотала мои нервы. И когда наконец я увидел перед собой на прямой дороге покачивающийся грузовик, у меня не оставалось уже никаких сил.
Ну теперь, во всяком случае, он никуда не денется! Выжав из старенькой машины все, на что она была способна, я поравнялся с грузовиком и непрерывно сигналил, пока он не остановился. Я проскочил вперед, затормозил и побежал к грузовику, чтобы объяснить, в чем дело, и извиниться. Но едва я взглянул в кабину, улыбка облегчения сползла с моих губ. Это был не Джефф Мэллок! Я гнался не за тем!
Я узнал мусорщика, который в совершенно таком же фургоне, как у Джеффа, объезжал здешние края, подбирая падаль, не интересовавшую даже живодера. Странная работа и странный человек! На меня из-под обтрепанной армейской фуражки глядели блестящие пронзительные глаза.
— Чего надо-то? — Он вынул изо рта сигарету и дружелюбно сплюнул на дорогу.
У меня перехватило дыхание.
— Я… Извините. Я думал, это фургон Джеффа Мэллока.
Выражение его глаз не изменилось, но уголки рта чуть-чуть дернулись.
— Коли вам Джефф требуется, так он небось давно у себя на живодерне. — И, снова сплюнув, он сунул сигарету обратно в рот.
Я тупо кивнул. Да, конечно, Джефф вернулся к себе на живодерню… и давным-давно. За мусорщиком я гонялся больше часа, и, значит, корова уже разделана и висит на крючьях. Джефф работал умело и быстро. И, забрав обреченных животных, не имел привычки тянуть.
— Ну, мне тоже домой пора, — сказал мусорщик. — Бывайте! — Он подмигнул мне, включил мотор и загромыхал по дороге.
Я побрел к своей машине. Торопиться больше было некуда. И как ни удивительно, теперь, когда все погибло, мне стало легче. Охваченный каким-то невозмутимым спокойствием, я вел машину и хладнокровно прикидывал, что мне сулит будущее. Во всяком случае, министерство с позором вычеркнет меня из своих списков. Я даже начал фантазировать: быть может, для этого существует какая-то церемония — торжественное сожжение министерского удостоверения или другой ритуал в том же духе.
Я попытался отогнать мысль, что мой последний подвиг может возмутить не только министерство. А Королевский ветеринарный колледж? Вдруг за подобные штучки человека лишают права заниматься практикой? Не исключено. И я со вкусом принялся размышлять, какие поприща остаются для меня открытыми. Мне часто казалось, что владельцы букинистических лавок должны вести весьма приятную жизнь, и теперь, серьезно взвешивая такую возможность, я решил восполнить отсутствие в Дарроуби этого очага культуры. Мне не без приятности рисовалось, как я сижу под ярусами пыльных томов, порой снимаю с полки какой-нибудь фолиант или просто гляжу на улицу из своего уютного мирка, где нет ни бланков, ни телефонных звонков, ни записок «Позв. мин.».
Въехав в Дарроуби, я не торопясь свернул к живодерне и вылез из машины у закопченного строения, из трубы которого поднимался черный дым. Отодвинув скользящую дверь, я увидел, что Джефф с удобством расположился на груде коровьих шкур, держа в окровавленных пальцах кусок яблочного пирога. И… да-да: позади него висели две половины коровьей туши, а на полу валялись легкие, кишки и другая требуха — печальные останки элитной айрширской коровы мистера Моверли.
— Здравствуйте, Джефф, — сказал я.
— Наше вам, мистер Хэрриот! — И он одарил меня безмятежной улыбкой, точно выражавшей его личность. — Вот закусываю. Всегда меня в эту пору на еду тянет! — Он с наслаждением запустил зубы в пирог.
— Да, конечно. — Я грустно оглядел разделанную тушу. Собачье мясо, да и его не так уж много. Впрочем, айрширы никогда особенно не жиреют. Мне никак не удавалось найти слова, чтобы объяснить Джеффу, что произошло, но тут он заговорил сам:
— Извиняюсь, мистер Хэрриот, только я нынче не поспел, — сказал он, беря видавшую виды кружку с чаем.
— Про что вы?
— Ну я же люблю все для вас приготовить, да только нынче вы раненько пожаловали.
Я ошеломленно уставился на него.
— Но… но ведь все готово? — Я махнул рукой на разделанную тушу.
— Да нет, это не она.
— Как не она? Значит, это не корова с фермы Моверли?
— Во-во. — Он отпил четверть кружки и утер рот. — Пришлось начать с этой. А та еще в фургоне на заднем дворе.
— Живая?!
Он как будто слегка удивился:
— А как же? Я же за нее еще не брался. Хорошая коровка, хоть и больная.
От радости я чуть не потерял сознание.
— Да она здорова, Джефф. Вы не ту корову забрали!
— Не ту? — Его ничем нельзя было поразить, но он явно ждал объяснения, и я сообщил ему, как все произошло.
Когда я кончил, его плечи подрагивали, а ясные красивые глаза на розовом лице весело блестели.
— Это же надо! — пробормотал он и продолжал посмеиваться. Мой рассказ нисколько не нарушил его душевного равновесия, и смех этот был мягким и дружеским. Пусть он съездил напрасно, а фермер переволновался — ни то ни другое его совершенно не трогало.
И глядя на Джеффа Мэллока, я в который раз подумал, что постоянная возня с заразными тушами среди смертоносных бактерий, как ничто другое, дарит человеку безмятежное внутреннее спокойствие.
— Вы съездите сменить корову? — спросил я.
— Немножко погодя. Спешить-то особо некуда. А я с едой торопиться не люблю. — Он удовлетворенно вздохнул. — Может, и вы перекусите, мистер Хэрриот? Подкрепитесь-ка маленько! — Он налил еще одну кружку и, отломив солидный кусок пирога, протянул его мне.
— Нет… нет… э… спасибо, Джефф. Вы очень любезны, но я… спасибо… мне пора.
Он пожал плечами, улыбнулся и взял трубку, которая покоилась на овечьем черепе. Смахнув с мундштука налипшие мышечные волоконца, он чиркнул спичкой и блаженно развалился на шкурах.
— Ну, так пока до свидания. Загляните вечером, все будет готово. — Он смежил веки, и его плечи вновь задергались. — Уж теперь-то я не промахнусь.
Пожалуй, прошло больше двадцати лет с тех пор, как я в последний раз выбраковал туберкулезную корову — туберкулез теперь большая редкость. И короткая запись «Позв. мин.» уже не леденит мне кровь, и грозные бланки, так меня травмировавшие, тихо желтеют на дне какого-то ящика.
Все это навсегда исчезло из моей жизни. Как и Чарлз Харкорт. Но его я вспоминаю каждый день, когда смотрю на маленький барометр, который все еще висит у меня над столом.
Проверка на туберкулез
Некоторые ветеринары, кроме того, исполняют обязанности местных инспекторов Министерства сельского хозяйства и в этой роли должны, в частности, проверять рогатый скот на туберкулез, опасный не только для самих животных, но и для людей, пьющих их молоко. Для проверки животному по отдельности вводят в кожу две небольшие дозы туберкулина двух типов, полученного из туберкулезных бактерий. Через 72 часа измеряют припухлость вокруг места инъекции. Сравнивая ее с нормальной толщиной кожи и следуя определенной формуле истолкования результатов, инспектор способен обнаружить больное животное, которое подлежит немедленному забою.
Продажа скота с аукциона в Боробридже
Еженедельные аукционы в Боробридже (и Ярме) возникли на одной из старых гуртовых дорог, по которым перегоняли скот. Владельцы молочных ферм продавали бычков и покупали телушек; животных мясных пород фермеры покупали для откорма или ради получения телят, а мясники — на убой. Большие аукционы устраивались также в Либерне, Йорке, Хосе, Норталлертоне и в Терске. Примерно на пятидесяти таких рынках в Йоркшире ежегодно в 30-е годы продавалось и покупалось более полумиллиона голов скота.
Осенняя пахота
Обычно фермер для этой тяжелой работы старался выбрать погожий осенний день. Запряженный лошадьми плуг вел по полю борозду за бороздой, запахивая стерню и готовя землю под корнеплоды в будущем году. Лошадей в плуг чаще запрягали бок о бок, причем у каждой была своя любимая сторона — уже вспаханная или не вспаханная.
Ящур
Вирус, вызывающий эту болезнь, обычно завозится в страну с импортируемым мясом. Ящур не всегда смертелен, но заболевшие парнокопытные животные — будь то крупный рогатый скот, овцы, свиньи или козы — испытывают большие страдания, причем болезнь очень заразна. Лечению она не поддается, и в Англии фермы, где обнаруживается ящур, подвергают строгому карантину; всех заболевших животных и тех, с которыми они соприкасались, забивают, а в районе запрещаются охота и прогон или провоз скота. О каждом подозрительном случае полагается извещать Министерство сельского хозяйства и полицию, которая принимает необходимые меры.
Меры предосторожности
Если на какой-то ферме появился ящур, на всех соседних вводятся строгие меры предосторожности. Проезд машин и повозок разрешается только после того, как их колеса будут тщательно промыты дезинфицирующей жидкостью. Все это проделывается не за страх, а за совесть, так как эпидемия ящура обходится очень дорого. Тяжелые его эпидемии в Англии в 1922–1924 годах причинили убытков около 3 миллионов фунтов стерлингов, а катастрофическая вспышка в 1967–1968 годах обошлась в 27 миллионов, и забиты были сотни тысяч животных.
Меры, препятствующие распространению ящура
Во время вспышки очень заразного и не поддающегося лечению ящура все фермы в пораженном районе стараются помешать распространению вируса. Обувь можно продезинфицировать, но вирус разносится с ветром. На зараженной ферме полагается забить всех парнокопытных животных, тщательнейшим образом вычистить и продезинфицировать все постройки и не заводить нового скота в течение полутора месяцев. Теперь введены компенсации, однако потеря предполагаемого дохода и гибель плодов многолетнего труда могут привести к разорению.
Кровля для стога
Стог, сложенный из снопиков ржи, накрывается кровлей, чтобы уберечь зерно от дождя и ветра. На кровлю шла овсяная или пшеничная солома, иногда камыш. Кровельный материал накладывается тонким слоем и по традиции опоясывается жгутами из овсяной соломы, которые заблаговременно свивают старики и мальчишки. На смену жгутам пришла веревка из кокосового волокна. Колышки или прищепки из лещины удерживают жгуты в нужном положении, пока работа не завершается. Кровлю увенчивают украшением из соломы. Работу эту не всегда удается закончить в один день, так как стога бывают очень большими.
Сеялка
С середины XIX века поля начали засевать с помощью сеялки, в которую запрягали лошадь. Эта двухрядная сеялка процарапывает во вспаханной земле две канавки, в которые из семенного ящика по семяпроводам сыплется зерно. Передачи, вращаемые задними колесами, поворачивают в семенном ящике диски, которые забрасывают зерна в небольшие совки, ссыпающие их в семяпроводы. Поток семян можно регулировать в зависимости от того, к каким культурам они принадлежат.
Стрижка овцы
Раньше некоторые стригали предпочитали сидеть на табурете, положив овцу на другой. Теперь они, стоя, нагибаются над овцой. Руно необходимо сохранить чистым и оберегать его от соприкосновения с травой или почвой. Эта работа обычно идет в сарае или под навесом, где пол либо старательно подметен, либо укрыт брезентом. Стригали надевают мягкие туфли или снимают обувь. В йоркширских холмах овец стригли простыми ножницами, но с 1945 года началась электрификация, что позволило пользоваться для стрижки овец электрическими ножницами.
Сбруя рабочей лошади
Рабочая лошадь оставалась запряженной по 8 часов, а в дни жатвы и дольше, поэтому сбруя требовалась не только крепкая, но и удобная. Лучшим материалом для нее была кожа, которой обтягивался и деревянный остов хомута. К нему цепями или кожаными постромками припрягали тележку, плуг или какую-нибудь машину, так что нагрузка ложилась на грудь и плечи лошади.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.