16

16

Несомненно, работа для Гранвилла Беннета. Мне правилось оперировать мелких животных, и я мало-помалу набил в этом руку, однако этот случай меня напугал. Двенадцатилетняя сука спаниель с запущенным гнойным метритом: гной капает на стол, температура сорок, одышка, дрожь, а в прижатом к ее груди стетоскопе слышатся классические шумы сердечной недостаточности. Только больного сердца тут не хватало!

— Много пьет? — спросил я.

Старушка миссис Баркер испуганно закручивала веревочные ручки своей сумки.

— Очень. Так от миски с водой и не отходит. А есть — ничего не ест. Вот уже четвертый день ни кусочка не проглотила.

— Право, не знаю, что вам и сказать. — Я сунул стетоскоп в карман. — Вам следовало бы давно ее сюда привести. Она ведь больна никак не меньше месяца!

— Да не больна она была. Так, недомогала немножко. А я думала, пока она ест, то и беспокоиться нечего.

Я помолчал. Мне очень не хотелось расстраивать старушку, но скрывать от нее правду было нельзя.

— Боюсь, положение довольно серьезно, миссис Баркер. Процесс развивался долго. Видите ли, у нее в матке идет гнойное воспаление. Очень тяжелое. И вылечить ее может только операция.

— Ну, так вы сделаете, что нужно? — Губы миссис Баркер дрожали.

Я обошел стол и положил руку ей на плечо.

— Я бы с удовольствием, но тут есть трудности. Ей ведь двенадцать лет, и общее состояние у нее тяжелое. Риск очень велик. Я предпочел бы отвезти ее в ветеринарную клинику в Хартингтоне, чтобы оперировал ее мистер Беннет.

— Ну и хорошо! — Старушка радостно закивала. — И все равно, сколько бы это ни стоило.

— Об этом не беспокойтесь. — Я проводил ее по коридору до входной двери. — А она пусть остается у меня. Не тревожьтесь, я за ней присмотрю. Да, кстати, как ее зовут?

— Дина, — пробормотала миссис Баркер, оглядываясь и щурясь в полумрак коридора.

Я простился с ней и пошел к телефону. Тридцать лет назад деревенские ветеринары в подобных экстренных случаях предпочитали обращаться к специалистам по мелким животным. Теперь, когда наша практика в этом смысле заметно расширилась, положение изменилось. Нынче у нас в Дарроуби есть и сотрудники, и необходимое оборудование для всяческих операций на мелких животных, но тогда дело обстояло по-иному. Меня не раз предупреждали, что рано или поздно любому целителю крупных животных приходится взывать о помощи к Гранвиллу Беннету. И вот пришел мой черед.

— Алло, мистер Беннет?

— Он самый. — Голос басистый, дружеский, щедрый.

— Говорит Хэрриот. Партнер Фарнона. Из Дарроуби.

— Как же, как же! Наслышан о вас, малыш. И весьма.

— О… э… спасибо. Видите ли, у меня случай… довольно сложный. Так не могли бы вы?..

— С превеликим удовольствием, малыш. А что такое?

— Запущенный гнойный метрит…

— Какая прелесть!

— Суке двенадцать лет…

— Превосходно…

— Заражение просто страшное…

— Лучше ничего и быть не может!

— И такого скверного сердца мне давно прослушивать не доводилось.

— Расчудесно! Так когда вас ждать?

— Сегодня вечером, если вам удобно. Часов в восемь.

— Более, чем удобно, малыш. Так до скорого.

Хартингтон был довольно большим городом с населением тысяч около двухсот, но на центральных улицах движения уже почти не было, и лишь редкие машины проносились мимо магазинных витрин. Может быть, все-таки я не напрасно проехал эти двадцать пять миль? А вытянувшейся на заднем сидении Дине любой исход, казалось, был безразличен. Я покосился через плечо на бессильно свесившуюся голову, на поседелую морду, на бельма, матово поблескивающие в свете приборной доски на обоих глазах. Какой у нее дряхлый вид! Нет, наверное, я только зря трачу время, уповая на этого мага и кудесника.

Да, бесспорно, на севере Англии Гранвилл Беннет успел стать легендарной фигурой. В дни, когда в нашей профессии специализация была неслыханной редкостью, он посвятил себя работе только с мелкими животными, никогда не занимался ни лошадьми, ни коровами, а свою клинику поставил на самую современную ногу, елико возможно во всем следуя правилам, принятым для больниц и клиник, где лечат людей. А ведь в те дни среди ветеринаров было модно фыркать на собак и кошек. Старые зубры, чья жизнь прошла среди бесчисленного множества рабочих лошадей в городах и на фермах, насмешливо цедили: "Да где мне взять время на этих тварей?" Беннет же упрямо двинулся против течения.

До сих пор мне не доводилось с ним встречаться, но я знал, что он еще совсем молод, лет тридцати с небольшим. Чего только я не наслышался и о его врачебном искусстве, и о деловом чутье, и о пристрастии к радостям жизни! Короче говоря, он слыл убежденным последователем идеи, что и работать, и жить следует во всю меру своих возможностей.

Ветеринарная клиника помещалась в длинном одноэтажном здании в конце деловой улицы. Я въехал во двор, вылез и постучал в угловую дверь, не без благоговения оглядываясь на сверкающий "бентли", возле которого робко жался мой маленький видавший виды "остин". Но тут дверь открылась. Передо мной стояла хорошенькая регистраторша.

— Добрый вечер! — с ослепительной улыбкой проворковала она, и я прикинул, что улыбка эта добавила к счету никак не меньше полукроны. — Входите, пожалуйста. Мистер Беннет вас ждет.

Она проводила меня в приемную с журналами и цветами на столике в углу и множеством художественных фотографий собак и кошек по стенам — увлечение, как я узнал позднее, самого владельца клиники. Я разглядывал великолепный снимок двух белых пуделей, когда у меня за спиной послышались шаги. Я оглянулся и увидел Гранвилла Беннета.

Мне показалось, что в приемной сразу стало тесно. Он был не очень высок, но весьма внушителен. "Толстяк", — решил я в первую секунду, но когда он подошел ближе, мой взгляд не обнаружил никаких признаков ожирения: ни дряблостей, ни складок жира, ни округлого брюшка. Передо мной стоял широкоплечий, плотного сложения силач. Впечатление от симпатичного с рублеными чертами лица завершала торчащая изо рта трубка, великолепнее которой мне видеть не доводилось. Над сияющей чашечкой завивались благоуханные колечки дорогостоящего дыма. А размеры! Собственно, в зубах человека не столь импозантного она выглядела бы нелепо, но ему шла необыкновенно. Я успел еще заметить элегантный покрой темного костюма и ослепительные запонки, но тут он протянул мне руку.

— Джеймс Хэрриот! — произнес он тоном, каким кто-нибудь другой сказал бы "Уинстон Черчилль!"

— Совершенно верно.

— Вот и чудесно! Джим, не правда ли?

— А… да-да. Обычно.

— Прелестно. Все уже для вас готово, Джим. Девочки ждут в операционной.

— Вы очень любезны, мистер Беннет…

— Гранвилл! Гранвилл — и все! — Он взял меня под руку и повел в операционную.

Дина уже была там и выглядела очень плачевно. Ей сделали инъекцию, и голова ее сонно клонилась вниз. Беннет подошел к ней и быстро ее осмотрел.

— М-м-м, да! Ну, так к делу!

Две сестры — Беннет держал порядочный штат — вступили в действие, как шестерни хорошо отлаженной машины. Обе прекрасно знали свои обязанности и отличались при этом большой миловидностью. Одна установила подносы с анестезирующими средствами и с инструментами, а вторая умело сжала лапу Дины под суставом, подождала, чтобы лучевая вена вздулась, и быстро выстригла и обработала спиртом нужный участок.

Беннет неторопливо подошел с готовым шприцем и без малейшей задержки ввел иглу в вену.

— Пентотал, — сказал он, когда Дина медленно осела и без сознания вытянулась на столе. Я еще ни разу не видел в употреблении это новейшее анестезирующее средство краткого действия.

Пока Беннет мыл руки и надевал стерильный халат, сестры перевернули Дину на спину и зафиксировали ее в таком положении, привязав к петлям по краю стола. Они надели ей на морду эфирно-кислородную маску, а затем выбрили и протерли спиртом операционное поле. Едва Беннет подошел к столу, как ему в руку уже был вложен скальпель.

С почти небрежной быстротой он рассек кожу и мышцы, а когда прошел брюшину, рога матки, которые у здоровой собаки походили бы на две розовые ленточки, вспучились в разрезе точно два соединенных воздушных шара, тугие, вздутые от гноя. Еще бы Дина не чувствовала себя скверно, таская в животе такое?

Толстые пальцы осторожно продолжали операцию, перевязали сосуды яичников и самой матки, а затем извлекли наружу пораженный орган и бросили его в кювет. Только когда Беннет начал шить, я сообразил, что все уже позади, хотя пробыл он у стола считанные минуты. Со стороны могло показаться, что он делал все играючи, если бы краткие распоряжения сестрам не показывали, насколько операция поглощала все его внимание.

Глядя, как он работает под бестеневой лампой, озаряющей белые кафельные стены вокруг и ряды блестящих инструментов у него под рукой, я вдруг со смешанным чувством осознал, что именно таким мне представлялось мое будущее. Именно об этом я мечтал, когда решил стать ветеринаром. И вот я — потрепанный коровий лекарь… Ну, ладно, — врач, пользующий сельский скот. Но это же совсем, совсем другое! Ничего похожего на мою практику, на вечное увертывание от рогов и копыт, на навоз и пот. И все-таки я ни о чем не жалел. Жизнь, навязанная мне обстоятельствами, принесла с собой волшебную удовлетворенность. Внезапно я с пронзительной ясностью ощутил, что создан не для того, чтобы целыми днями склоняться над таким вот операционным столом, но как раз для того, чтобы с утра до вечера ездить по неогороженным проселкам среди холмов.

Да и в любом случае Беннета из меня не вышло бы. Вряд ли я мог соперничать с ним в хирургическом искусстве, и, уж конечно, у меня не было ни делового чутья, ни предвидения, ни жгучего честолюбия, о которых свидетельствовало все вокруг.

Мой коллега тем временем завершил операцию и занялся установкой капельницы с физиологическим раствором. Он ввел иглу в вену и обернулся ко мне.

— Ну вот, Джим! Остальное зависит от самой старушки.

Он взял меня за локоть и вывел из операционной, а я подумал, как приятно, наверное, вот так взять и просто уйти после операции. У себя в Дарроуби я начал бы сейчас мыть инструменты, потом оттер бы стол, а в заключении Хэрриот, великий хирург, вымыл бы пол, лихо орудуя ведром и шваброй. Нет, так было несравненно приятнее.

В приемной Беннет надел пиджак, извлек из бокового кармана гигантскую трубку и озабоченно ее осмотрел, словно опасаясь, что в его отсутствие над ней потрудились мыши. Что-то ему не понравилось, и он принялся с глубокой сосредоточенностью протирать ее мягкой желтой тряпочкой. Затем поднял, чуть-чуть покачивая и с наслаждением созерцая игру света на полированном дереве. В заключение он достал колоссальный кисет, плотно набил трубку, благоговейным движением поднес спичку к табаку и зажмурил глаза, выпуская струйки благоуханного дыма.

— Отличный запах! — заметил я. — Что это за табак?

— "Капитанский" экстра. — Он снова зажмурился. — Ну, просто лизал бы этот дым!

Я засмеялся.

— Мне довольно просто "Капитанского"!

Он смерил меня жалостливым взглядом опечаленного Будды.

— Вот уж напрасно, малыш! Курить можно только этот табак. Крепость… Аромат… — Его рука описала в воздухе неторопливую дугу. — Вон, захватите с собой.

Он открыл ящик, и я беглым взглядом оглядел запасы, которые не посрамили бы и табачную лавку, бесчисленные жестянки табака, трубки, ершики, шильца, тряпочки.

— Ну-ка попробуйте, — сказал он. — А потом судите, прав я или не прав.

Я взглянул на жестянку, которую он вложил мне в руку.

— Но я не могу ее взять. Тут же четыре унции!

— Вздор, юноша! Засуньте в карман и никаких разговоров! — Внезапно он оставил небрежный тон и заговорил энергично. — Конечно, вы предпочтете подождать, пока старушка Дина не очнется, так почему бы нам пока не пропустить по кружечке пивка? Я член очень уютного клуба тут совсем рядом через дорогу.

— Что же, с удовольствием!

Походка его для столь массивного человека была на редкость упругой и быстрой, так что я с трудом поспевал за ним, когда мы вышли из приемной и направились к зданию по ту сторону улицы.

Когда я вернулся в клинику к Дине, она подняла голову и сонно посмотрела на меня. Все было в полном, в удивительном порядке. Цвет слизистых нормальный, пульс — хороший. Искусство и быстрая работа моего коллеги во многом предотвратили послеоперационный шок, чему способствовала и капельница.

Я опустился на колени и погладил ее по ушам.

— А знаете, Гранвилл, по-моему, она выкарабкается.

Великолепная трубка над моей головой опустилась в утвердительном кивке.

— Разумеется, малыш. А как же иначе?

И он не ошибся. Гистерэктомия прямо-таки омолодила Дину, и она на радость своей хозяйке прожила еще много лет.

Когда мы ехали обратно, она лежала рядом со мной на переднем сидении, высунув нос из окутавшего ее одеяла. Порой она тыкала им в мою руку, переводившую рычаг скоростей, или тихонько ее лизала.

Да, она чувствовала себя прекрасно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.