2. Я стараюсь произвести хорошее впечатление

2. Я стараюсь произвести хорошее впечатление

— Многообещающе! — Тристан с неохотой выпустил клуб сигаретного дыма и подбодрил меня взглядом.

— Ты думаешь? — спросил я с сомнением.

— Абсолютно! — Тристан кивнул. — Позвонила тебе Хелен сейчас или не позвонила?

— Да. И совсем неожиданно. С тех пор как я пригласил ее в кино, мы с ней не виделись. Ведь начался окот. И вдруг она приглашает меня на чай в воскресенье!

— Очень хороший признак, — сказал Тристан. — Но только не воображай, будто все уже в полном порядке и тебе больше не о чем беспокоиться. Ты знаешь, что кроме тебя есть и другие?

— А, черт! Ну, конечно, я просто один из многих.

— Ну не совсем. Однако Хелен Олдерсон настоящая жемчужина. Не просто красотка, а… м-м-м… прелесть. Есть в ней что-то такое…

— Да знаю, знаю! Конечно, от женихов у нее отбоя нет. Вот Ричард Эдмундсон — я слышал, у него большие шансы.

— Верно, — отозвался Тристан. — Сын старого друга семьи, богатого фермера. Денег у них куры не клюют. Насколько мне известно, папаша очень не прочь увидеть Ричарда своим зятем.

Я засунул руки в карманы.

— Его можно понять. Это ведь не то, что оборванец-ветеринар, у которого еще на губах молоко не обсохло.

— Не вешай нос на квинту, старина. Ты ведь кое-чего уже добился.

— Что есть, то есть, — ответил я с суховатой улыбкой. — Два раза пригласил ее — на танцы после ужина, которых не было, и в кино, где показали не тот фильм. Первый раз сплошной минус, да и второй немногим лучше. Ну не везет мне, хоть ты тресни. Каждый раз что-нибудь да не так. Вот и пригласила она меня наверняка из вежливости. Так сказать, любезность за любезность.

— Чушь! — Тристан со смехом похлопал меня по плечу. — Теперь все пойдет как по маслу. Вот увидишь, на этот раз обойдется без подвохов!

И когда под вечер в воскресенье я вылез из машины, чтобы открыть ворота Хестон-Грейнджа, все действительно выглядело многообещающе. Проселок за воротами петлял по лугам, уводя к дому Хелен, дремавшему в солнечном свете у речной излучины. На фоне сурового холма старое здание из серого камня выглядело приютом мира и спокойствия.

На мгновение я оперся на створку ворот, вдыхая душистый воздух. За последнюю неделю погода переменилась: резкие холодные ветры улеглись, под ласковым солнцем все зазеленело, и прогревшаяся земля заблагоухала. На нижних склонах холма в тени сосняка в тусклой бронзе сухого папоротника нежными облачками голубели колокольчики, и легкий ветерок доносил до меня их аромат.

Я покатил по проселку мимо коров, смаковавших молоденькую травку после долгой зимы в коровнике, и когда поднялся на крыльцо, на душе у меня было удивительно хорошо. Дверь открыла младшая сестра Хелен, и только когда я ступил на каменный пол большой кухни, меня укололо дурное предчувствие. Возможно, потому, что все там было совсем как в прошлый, катастрофический раз. У очага сидел мистер Олдерсон, точно так же погруженный в газету, а над его головой писанные маслом коровы на большом полотне точно так же стояли по колено в пронзительно голубом озере под сенью фантастического нагромождения горных пиков. На выбеленной стене часы тикали все с той же неумолимостью.

Отец Хелен взглянул на меня поверх очков совершенно так же, как в прошлый раз.

— Здравствуйте, молодой человек. Входите и садитесь.

Я опустился в кресло напротив, он несколько секунд с недоумением смотрел на меня, потом пробормотал что-то вроде: «А денек нынче получше», и его глаза скосились на страницу у него в руках. Наклонив голову, он погрузился в чтение, оставив меня при твердом убеждении, что он понятия не имеет, кто я такой.

Тут мне стало ясно, что одно дело — приезжать на ферму в качестве ветеринара и совсем другое — приезжать туда в качестве гостя. Сколько раз я мыл руки в теплой кухне, предварительно сняв на крыльце грязные резиновые сапоги, и непринужденно разговаривал с фермершей о заболевшей корове. А сейчас я в лучшем своем костюме напряженно сидел напротив старика, за чьей дочерью ухаживал. Да, это совсем другое!

Мне стало чуть легче, когда в кухню вошла Хелен с пирогом и водрузила его на стол. Что было не так-то просто, ибо там уже царила невероятная теснота: пирожки с ветчиной и яйцами соседствовали с белейшими лепешками, маринованный язык льнул к миске с салатом, аппетитнейшие кремовые корзиночки оспаривали место у колбасного рулета, бутербродов с помидорами и воздушных бисквитов. В центре на расчищенной полянке красовался домашний торт со взбитыми сливками. Йоркширский чайный стол во всей красе.

Хелен повернулась ко мне.

— Здравствуйте, Джим! Рада вас видеть… Вы совсем исчезли, — она улыбнулась своей неторопливой дружеской улыбкой.

— Здравствуйте, Хелен! Вы же знаете, что такое окот. Надеюсь, теперь станет полегче.

— Было бы хорошо. Работа — работой, но и передохнуть необходимо. Ну садитесь же к столу, выпейте чаю. Есть хотите?

— Сейчас — ужасно, — сказал я, обводя взглядом бесчисленные яства. Хелен засмеялась.

— Так садитесь! Папа, да оторвись же от своей газеты! Мы хотели принять вас в столовой, Джим, но папа не согласен пить чай нигде, кроме кухни.

Я сел за стол вместе с Хелен, Томми и Мери (ее младшим братом и сестренкой) и тетей Люси, овдовевшей сестрой мистера Олдерсона, недавно поселившейся у них. Мистер Олдерсон, постанывая, выбрался из своего уютного уголка, плюхнулся на деревянное кресло с высокой спинкой и принялся флегматично нарезать язык.

Мистер Олдерсон плюхнулся на деревянное кресло с высокой спинкой и принялся флегматично нарезать язык.

Приняв нагруженную тарелку, я почувствовал себя очень неловко. Гостеприимные обитатели холмов часто приглашали меня перекусить, когда я приезжал по вызову, и я успел убедиться, что застольные светские разговоры там не приняты. По старомодному обычаю есть полагалось в полном молчании, а затем снова браться за работу. Но, может быть, тут это правило не применимо? Ведь это же все-таки воскресный чай… Я обвел взглядом стол, выжидая, чтобы кто-нибудь что-нибудь сказал. Молчание прервала Хелен:

— С тех пор как мы видели Джима в последний раз, у него было много работы с овцами.

— Ах так? — тетя Люси наклонила голову набок и улыбнулась. Она была маленькой женщиной с птичьими движениями, очень похожая на брата. Мне показалось, что она посмотрела на меня одобрительно. Дети глядели на меня во все глаза, и губы у них подергивались. В предыдущий раз они нашли меня очень смешным и, видимо, остались при прежнем мнении. Мистер Олдерсон посолил редиску, положил в рот и невозмутимо захрустел ею.

— Джим, а у вас было много случаев с болезнью ягнят-близнецов? — спросила Хелен, делая второй заход.

— Порядочно! — ответил я бодро. — А вот с лечением не все шло гладко. В этом году я попробовал давать маткам глюкозу, и вроде бы помогало.

Мистер Олдерсон кончил хрустеть редиской.

— Никакого толку от глюкозы нет, — буркнул он. — Я ее пробовал. Никакого толку от нее нет.

— Неужели? — сказал я. — Но это же очень интересно. Да… э… совершенно верно.

Я старательно занялся салатом, собираясь с духом для следующего вклада в общую беседу.

— В этом году внезапно погибало немало ягнят, — объявил я. — Видимо, от размягченной почки.

— Только подумать! — сказала тетя Люси, ободряюще мне улыбаясь.

— Да, — продолжал я увереннее. — Еще хорошо, что теперь у нас есть от нее вакцина.

— Вакцины — это просто чудо, — внесла свою лепту Хелен. — Вскоре вы будете предупреждать все болезни овец.

Разговор становился все оживленнее. Мистер Олдерсон покончил с языком и отодвинул тарелку.

— Никакого толку от вакцины нет. А внезапно они погибали от волосяного шара в желудке. И ни от какой ни от почки.

— А, от волосяного шара? Да-да, от волосяного шара.

Я прикусил язык и решил сосредоточиться на еде.

А она того стоила. Поглощая одну вкуснятину за другой, я преисполнялся изумления при мысли, что, вероятно, все было приготовлено Хелен. Когда же мои зубы погрузились в несравненную ватрушку, я в полной мере оценил всю меру подобного чуда: такая привлекательная девушка — и такая искусница!

Я посмотрел на нее. Она была высокой и совершенно не походила на своего щуплого отца. Вероятно, она пошла в мать. Миссис Олдерсон давно умерла… Может быть, и у нее была такая же милая дружеская улыбка, такие же ласковые синие глаза, такие же пышные темно-каштановые волосы.

Томми и Мери дружно фыркнули — им очень понравилось, как я уставился на их сестру.

— Ведите себя прилично! — одернула их тетя Люси. — И вообще уходите. Мы с Хелен будем убирать со стола.

Они начали уносить посуду в посудомойную за кухней, а мистер Олдерсон И я вернулись в кресла у очага. Старичок рассеянно пригласил меня:

— Так вы…. садитесь…. э… молодой человек.

Из посудомойной донесся стук тарелок и чашек. Мы были в кухне совсем одни. Рука мистера Олдерсона потянулась было к газете, но он отдернул ее, затравленно посмотрел в мою сторону и принялся барабанить пальцами по ручке кресла, легонько насвистывая.

Я отчаянно отыскивал хоть какую-нибудь тему для разговора, но в голову ничего не шло. Гулко тикали часы. Лоб у меня покрылся потом, но тут мистер Олдерсон откашлялся:

— В понедельник цена на свиней стояла высокая, — сообщил он.

— Неужели? Очень хорошо, ну просто замечательно.

Мистер Олдерсон кивнул, устремил взгляд куда-то за мое левое плечо и снова забарабанил. Опять над нами сомкнулась тягостная тишина, и тиканье казалось ударами тяжкого молота. Казалось, прошли годы. Мистер Олдерсон заерзал на сиденье и кашлянул. Я с надеждой поглядел на него.

— А вот на рогатый скот цена упала, — возвестил он.

— Какая жалость! Скверно, скверно, — залепетал я. — Но ведь так оно всегда бывает, а?

Отец Хелен пожал плечами, и мы вновь погрузились в молчание. Я утратил всякую надежду вынырнуть из него: у меня в голове была полная пустота, а, судя по растерянному виду собеседника, он сказал свое последнее слово. Откинувшись на спинку, я принялся изучать развешанные на крючьях под потолком окорока и копченые свиные бока, затем мой взгляд прошелся по ряду тарелок на большом дубовом буфете и добрался до красочного календаря (подарка фирмы, торгующей брикетами из жмыха), который свисал с гвоздя в стене напротив. Затем я рискнул и покосился на мистера Олдерсона, но он выбрал именно эту секунду, чтобы покоситься на меня. Мы оба поспешно отвели глаза в сторону, а у меня по коже забегали мурашки.

Переменив позу и вытянув шею, я сумел увидеть тот угол кухни, где стояло старомодное бюро с вращающейся крышкой, увенчанное фотографией мистера Олдерсона времен войны — он был в форме йоркширского ополченца и выглядел очень суровым. Я перевел взгляд на стену за бюро, но тут в кухню быстро вошла Хелен.

— Папа, — сказала она, — прибежал Стэн. Он говорит, у одной коровы судороги.

Ее отец вскочил на ноги с видимым облегчением.

По-моему, он только обрадовался, что с одной из его коров что-то приключилось, да и я, торопливо шагая следом за ним, чувствовал себя узником, выпущенным из темницы.

Стэн, скотник, стоял во дворе.

— Она на том краю луга, хозяин, — сказал он. — Я пошел пригнать их на дойку, а она, гляжу, ноги задрала.

Мистер Олдерсон вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул и открыл дверцу машины.

— У меня все нужное с собой, — сказал я. — Поехали.

Мы все трое влезли в машину, и я погнал ее туда, где у стенки виднелась распростертая на земле корова. На каждой кочке и выбоинке бутылки и инструменты позвякивали и полязгивали.

Обычная работа для ветеринара в начале лета: неотложный вызов к корове, у которой через неделю-другую после того, как ее выпустили на пастбище, вдруг начинались судороги. Научное название этого заболевания — пастбищная тетания, или гипомагнемия. Последнее означает, что причина заключается в понижении уровня магния в крови. Очень опасное состояние, часто завершающееся гибелью животного, но, к счастью, в большинстве случаев исцеляемое инъекцией магния.

Несмотря на серьезность положения, я про себя возликовал: во-первых, невыносимое сидение на кухне кончилось, а, во-вторых, мне предоставился случай показать, что и я на что-то гожусь. Между отцом Хелен и мной словно стена стояла, но, может быть, когда я сделаю его издыхающей корове магический укол и она тотчас поднимется на ноги и как ни в чем не бывало направится к своим товаркам, он взглянет на меня более благосклонно. А столь эффектные исцеления не такая уж редкость.

— Еще, кажись, жива, — сказал Стэн, перекрикивая натужный рев мотора, — вон ногами дергает.

Он не ошибся, но, когда я затормозил и выпрыгнул на траву, у меня мучительно сжалось сердце. Слишком уж сильно дергались эти ноги.

Такие конвульсии часто завершались летальным исходом. Распростертая на боку корова отчаянно болтала в воздухе всеми четырьмя ногами. Голова закинута, глаза выпучены, на губах пузырится пена. Пока я поспешно свинчивал крышку с бутылки раствора сульфата магния, корова замерла, по ее телу пробежала судорога, ноги словно окостенели, глаза зажмурились. Потом она расслабилась и несколько секунд лежала в пугающей неподвижности, после чего ее ноги вновь задергались.

У меня пересохло во рту. Скверный случай. Нагрузка на сердце во время судорог была чудовищной, и каждая могла оказаться последней.

Я скорчился у ее бока и нацелил было иглу на молочную вену. Обычно я вводил препарат прямо в кровь, чтобы добиться быстрейшего эффекта, но тут заколебался. Любое воздействие на сердечную деятельность могло убить эту корову. Нет, лучше не рисковать — изогнувшись, я ввел иглу под кожу на шее.

Жидкость поступала в подкожные ткани: под пепельно-желтой шерстью вздувался бугор, — и тут корову вновь сковала судорога. Несколько невыносимых секунд ее ноги словно мучительно тянулись к чему-то, глаза исчезли под плотно зажмуренными веками. Я беспомощно смотрел на нее, а мое сердце оглушительно стучало, но вот она расслабилась и шевельнула ногами. Но они уже не дергались, а только подрагивали — все слабее, слабее… Глаза медленно открылись и уставились в никуда.

Я нагнулся и тронул пальцем роговицу: никакой реакции.

Фермер и скотник молча смотрели на меня. Корова вздрогнула и замерла.

— Боюсь, все кончено, мистер Олдерсон, — пробормотал я.

Он кивнул, переводя взгляд с изящных неподвижных ног на красивый темно-пепельный бок, на большое тугое вымя, которое уже никогда не будет давать молока.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Но, очевидно, сердце у нее не выдержало, прежде чем магний успел подействовать.

— Черт-те что! — буркнул Стэн. — Другой такой удойной коровы поискать.

Мистер Олдерсон неторопливо зашагал к машине.

— Что же, и не такое случается, — произнес он негромко.

Мы поехали по лугу к дому.

Посуда была домыта, и вся семья собралась в гостиной. Некоторое время я посидел с ними, испытывая только одно желание — поскорее очутиться где-нибудь еще.

Отец Хелен и раньше был немногословен, но теперь он уныло понурился в кресле и никакого участия в разговоре не принимал. Меня грызло подозрение, что в смерти коровы он винит меня. Да и что там говорить: ветеринар подходит к ней, быстренько делает ей укол, и она тут же издыхает. Конечно, я ни в чем не был виноват, но выглядело все это не слишком хорошо.

Внезапно я поднялся.

— Благодарю вас за чай и очень приятный вечер, — сказал я. — Но, к сожалению, мне пора. Сегодня мое ночное дежурство.

Хелен пошла проводить меня до дверей.

— Была рада повидать вас, Джим… — Она помолчала и тревожно посмотрела на меня. — Ну не расстраивайтесь так из-за этой коровы! Жалко ее, конечно, но вы тут ни при чем. Ей ведь уже нельзя было помочь, правда?

— Спасибо, Хелен, Вы правы, но ведь для вашего отца это тяжелый удар.

Она пожала плечами и улыбнулась своей доброй улыбкой. Хелен всегда была на редкость доброй.

Проезжая через пастбище к воротам фермы, я увидел труп моей недавней пациентки. В золотом закатном свете другие коровы с недоумением его обнюхивали. А скоро подъедет живодер со своим фургоном… Мрачный эпилог к неудаче любого ветеринара.

Я закрыл за собой ворота и оглянулся на Хестон-Грейндж. Как я верил, что уж на этот раз никакие неприятные сюрпризы меня не ждут! И вот, пожалуйста.

Просто заклятие какое-то!

Культиватор

Перед севом вспаханную почву необходимо разрыхлить. Трактор на рисунке тащит культиватор с пятью лапами, которые, точно гигантские грабли, разбивают комья земли и одновременно выпалывают сорняки. Рукоятка слева от тракториста поднимает и опускает эти лапы. Иногда вместо культиватора — или после него — пользуются бороной, которая тоже рыхлит землю, но не так глубоко.

Ягненок принимает лекарство

Чтобы ягненок обязательно проглотил дозу глистогонного лекарства, пастух задирал его нижнюю челюсть, выпрямляя шею, потом всовывал в угол рта небольшую мерную бутылку и выливал ее содержимое прямо в глотку. Когда надо было обработать все стадо, работу облегчал помощник, наполнявший бутылки.

Дробилка для брикетов

В 30-х годах в сарае можно было видеть дробилку, вращаемую вручную. Из бункера жмых в брикетах попадал в вальцы, обычно зубчатые, и крошился для добавления к корму или перетирался в порошок для удобрения почвы. Тонкие твердые брикеты, в которые спрессовывается жмых льняного и капустного семени после отжима масла, служат прекрасным удобрением, а также высококалорийной добавкой к корму для крупного рогатого скота и овец.

Гусеничный трактор

Когда засеянное травами поле готовилось под зерновые, вспашка требовалась мелкая, и трактор легко вел сразу пять борозд. Этот трактор, работавший в Фарндейле в 1939 году, был на гусеничном ходу. До этого тракторные колеса были железными, рихтованными или с шипами для лучшего сцепления. Тракторы на резиновых шинах тогда только еще появлялись в Великобритании.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.