Глава 16 Еще одна жизнь с Кей-Си/Эйс

Глава 16

Еще одна жизнь с Кей-Си/Эйс

Разумеется, к этому времени мне не нужны были никакие подтверждения того, что прошлые жизни существуют, или того, что между некоторыми людьми и животными имеется душевная связь, которая переходит с ними из одной жизни в другую. Не будучи стопроцентно убежденной в том, что тот мой ночной кошмар на самом деле был воспоминанием о прежней жизни, но, тем не менее, веря, что мне удастся отчасти воскресить одну-две предыдущих жизни, где наши пути тоже пересекались, я решила глубже погрузиться в наше с ней прошлое.

К тому времени я была вполне опытным «субъектом», неоднократно проходившим сеансы гипноза, так что могла с легкостью погрузиться в отдаленное прошлое. Сейчас я также могу общаться со своим «ангелом прошлой жизни» (см. мою книгу «Past Life Angels» («Ангелы прошлых жизней»), издательство «О Books»). Это сущность, которая направляет нас по жизненному пути и дает нам советы в промежутках между воплощениями. Кроме того, поскольку между мной и моим ангелом существует достаточно сильная связь, я могу вполне точно задавать «координаты» той жизни, изучением которой хочу заняться.

В данном случае, конечно же, я хотела взглянуть на ту жизнь, в которой присутствовала Эйс. Я уверена, что таких жизней у меня было много, и выбор у моего ангела достаточно богатый, но на сей раз было важно, чтобы я отправилась в ту жизнь, где кусочки мозаики окончательно смогут сложиться в единое целое.

Выяснилось, что одна такая жизнь проходила на Великих равнинах Америки. Мне не удалось установить год, потому что такие мелочи не имели значения для того шайеннского мальчишки,[9] которым я была в те времена. Надо понимать, дело происходило уже после того, как на территорию Америки с легкой руки испанцев попали лошади, но еще до того, как началось бесчеловечное выселение коренных американцев в резервации, то есть где-то между этими двумя историческими вехами XIX века.

Родители дали мне имя Макита (Маленький Человек), которое я надеялся перерасти. Я был невысоким для своих лет, тонкокостным, так что до поры до времени имя соответствовало моей внешности. Я родился на полную Луну, что должно было сделать меня особенным человеком, но, казалось, это совсем не так. Всю свою жизнь я отчаянно стремился стать кем-то другим. Все мужчины и женщины вокруг меня реализовывали права, данные им от рождения, тогда как я оставался мужчиной в теле ребенка. Моя мать говаривала, что я – особенный и что мне на роду написано выполнить некое предназначение, но я ничего такого не чувствовал.

Мою мать звали Хе-ома-хео-о (Женщина-целительница), она была удивительной целительницей, настоящей волшебницей. Люди приезжали к ней за помощью издалека, в том числе из других племен. Она разжевывала корешки и обрабатывала их соком тела больных, проводила с ними ритуалы очищения. Я неоднократно видел, как она возвращала в этот мир больного, который уже отправился на встречу с Великим Духом. Кто-то считал, что это неправильно и что после того, как души совершили этот важный «прыжок» из этого мира, их следует оставить в покое, пока у них не возникнет желания вернуться. Тем не менее, те же самые люди, сталкиваясь с потерей близких, умоляли мою мать помочь.

Она была красивой женщиной с круглыми глазами, тонким носом и полными губами, высокой и широкобедрой, что так ценили в будущих матерях своих детей мужчины, а руки ее казались сильными и мягкими. Она была особенной. Я же просто был ее сыном.

Отца моего звали Хотоавесехе (Рог бизона). Он был очень смелым человеком, и я безумно хотел походить на него. Имя свое он получил в 14-летнем возрасте. Тогда на охоте норовистый бизон вдруг атаковал его пони. Пони упал на колени, когда голова бизона врезалась ему в плечо, и отец перелетел через голову пони. Не успел он подняться, как бизон ткнул ему в живот своим рогом. Мужчины бросились на помощь, но тут мой отец вскочил на спину атакующего бизона, ухватил его за рога и по самую рукоять вонзил в шею нож. За свой героизм отец был удостоен множества наград, в том числе получил собственный чехол для трубки. Более того, соплеменники оказали ему высочайшую честь стать членом Совета Сорока Четырех.

Хотоавесехе был высоким, гораздо выше большинства членов своей семьи. Он имел мощное телосложение и отличался большим умом, густыми волосами, носом с горбинкой и плоским животом. Отец был особенным. Я же просто был его сыном.

Все мои братья уже достигли совершеннолетия и доказали свою отвагу и мастерство. Один из них стал лучшим мастером по изготовлению луков во всем племени, другой – лучшим охотником. Оба они выросли высокими мужчинами, сильными и уважаемыми. Но я не стал крупным или сильным, и семья едва ли воспринимала меня всерьез. Я казался тонкокостным, мои кисти и ступни были миниатюрнее, чем у сестры, и это вызывало у меня жгучий стыд. Волосы мои росли не прямыми, а волнистыми, словно перекрученные ветки. Глаза мои были светлее, чем у остальных членов семьи, с золотистыми крапинками. Нос – не прямой и не с горбинкой, а изогнутый. Мои братья были особенным. Я же был просто их братом.

Моя сестра была красавицей. Ее выдали замуж в 13 лет и она готовилась подарить своему мужу сына. Ее живот так вырос в ожидании ребенка, что было очевидно – на свет появится далеко не «маленький человек». От матери она унаследовала широкие бедра. Она шла по жизни гордо и бесстрашно. Я был всего лишь ее братом.

Я смеялся, когда домашние с любовью поддразнивали меня, но глубоко внутри меня жило сильнейшее желание проявить себя. Жизнь была хороша, несмотря на то, что я был так мал. Все жители деревни вставали с восходом солнца. Женщины разжигали огонь, шли за водой, а мужчины и юноши мылись. Затем мы шли в поле и приводили лошадей обратно в деревню, где нас приветствовал дымок, поднимавшийся над посудой, и ароматы свежеприготовленной вкусной еды. Нам передавали все послания, полученные крикуном, затем мужчины отправлялись на охоту, а дети шли плавать или играть. Позднее, когда опускался вечер, мы танцевали и пели, и сказители зачаровывали нас своими историями и легендами. Мой народ называл себя «цисцистас», то есть «красивые люди», «настоящие люди». Название «шайенн» было дано нам северным народом сиу. Это слово означает «люди, говорящие на другом наречии». Я любил свой народ и его образ жизни, но меня не покидало чувство, что мне чего-то не хватает.

Я рос немного отшельником, часто испытывал страх и всегда старался подавить свои слабости. И смелостью не отличался. Например, в детстве мне говорили, что я ни в коем случае не должен потерять свой «пуповинный амулет», полученный при рождении, ибо, как утверждалось, тем самым я рискую посвятить всю оставшуюся жизнь поиску своей души, и мысль эта наполняла меня священным ужасом. Она была настолько навязчивой, что я дотрагивался до амулета, закрепленного на поясе, по многу раз в течение дня, а ночью перед сном долгое время выбирал безопасное место, где его можно было бы спрятать. Я очень боялся, что кто-нибудь подкрадется ко мне спящему и украдет мою душу. Братья, родители и даже сестра смеялись над моими страхами, заявляя, что уж их-то души никто не осмелится украсть!

Одежды на мне было мало: набедренная повязка из оленьей шкуры, продетая через пояс спереди и сзади, свисающая по обеим сторонам. На ногах – мягкие мокасины из оленьей кожи, на руках – кожаные повязки. Зимой я утеплялся, облачаясь в рубашку и штаны из оленьей шкуры. Мои черные волосы рассыпались по плечам. Я не любил заплетать их в косы и пучки: мне казалось, что от этого они будут только сильнее курчавиться. Многие часы я проводил, занимаясь отделкой своей одежды бусинами и перьями, пытаясь сделать ее особенной. Мне хотелось отличаться, выделяться из толпы, чувствовать к себе особое отношение заслуженно, а не потому лишь, что я такой низкорослый и щуплый Я ждал, молился Великому Духу о том, чтобы настал день, когда у меня будет свой собственный пони, потому что тогда меня будут воспринимать всерьез. Лошади были в нашей жизни далеко не всегда. Они стали одним из тех немногих действительно стоящих даров, которые принес с собой белый человек, придя на наши земли. Раньше мы оседло жили в земляных домах, но с появлением лошадей и белого человека стали жить в типи,[10] которые легко разбирались и перевозились с места на место. Численность бизонов сокращалась, по мере того как белый человек охотился на них и убивал их, торя дорожку своим огромным стадам европейского скота. Итак, мы перемещались и перемещались, следуя за стадами бизонов, которые раньше вольготно паслись, где им вздумается. Были у нас и проблемы с другими вытесненными племенами, потому что они заняли землю, которая раньше была нашей.

Я научился ездить верхом, когда мне было шесть лет, но своего пони у меня пока не было. Мои домашние не могли не признать, что езжу я хорошо и с пони обращаюсь уверенно, но они не считали меня достаточно взрослым для того, чтобы разрешить обзавестись собственным скакуном. Вместо этого, после того как я научился ездить верхом, они позволили мне выбрать себе щенка. Из всего помета ко мне подошла одна-единственная собачка. Я решил взять ее, потому что, как и я, она была некрупной для своего возраста; шкура ее была серой и мохнатой, похожей на волчью, а глаза поблескивали янтарем. Я назвал ее Пейот[11] в честь растения, которое применяла моя мать-целительница, потому что, хотя собака выглядела совершенно непримечательно, как это растение, для меня она действительно стала чем-то волшебным, подобно тому, как пейот обретал магические свойства в руках матери.

Я смастерил для Пейот кожаную упряжь и хомут, украсил их бусинками, раковинами, вырытыми из почвы, и полосками раскрашенной кожи, и таким образом перевозил на Пейот свои пожитки. Я водил ее вокруг типи, перевозил на ней вещи до своего места для игр, представляя, что она – моя лошадка. Я настолько увлекался этой игрой, что временами заговаривался и становился объектом насмешек. Кое-кто из парней даже угрожал, что мне дадут новое имя – «Мальчик с собакой вместо лошади».

Пейот и я росли и учились вместе. Два года спустя никто уже не осмеливался смеяться надо мной, потому что мой тщедушный щеночек превратился в большое, внушающее трепет, поджарое, похожее на волка животное с огромными зубами. Она хищно скалила их на ребят, которые пытались разозлить меня, и те быстренько ретировались. Это вызывало у меня улыбку. Ее шерсть выросла густой, и теперь Пейот не была страшна любая непогода. Она каждый день плавала в озерах и реках, даже очень холодных. Как же мне хотелось, чтобы я тоже мог расти так быстро и мощно, как она. Подчас я мечтал о том, чтобы уметь принимать облик других созданий, и в этих мечтах я, словно ветер, носился по равнинам не на двух, а на четырех ногах. Иногда мне даже представлялось, что я лечу, сидя верхом на лошади.

Однажды, когда мне было 12 лет, а точнее – в самый день моего рождения, все изменилось навсегда, но решительно не так, как мне бы того хотелось. Я очень рассердился на свою семью в тот день. Последние слова, которые я адресовал им, были полны злобы, о чем я позднее жалел. Я полагал, что в 12 лет мне уже можно было отправляться на охоту в компании отца и братьев, но они только дразнили меня и говорили, что я не вырос больше восьмилетнего ребенка и делать мне с ними нечего. Когда ранним утром того дня они оставили меня в деревне с женщинами и детьми, я был так расстроен, смущен и зол, что убежал, не попрощавшись, не сказав никому, куда иду, и рванул подальше, в лесную глушь. Пейот была рядом со мной и несла мои пожитки.

Один-единственный голос окликнул меня, когда мы с Пейот крадучись покидали деревню. Моя бабушка увидела меня и закричала: «Макита! Энеоэсте!» («Остановись, Маленький Человек!»), но я ничего не ответил и припустил бежать. Она хотела заставить меня заняться каким-то делом по хозяйству, а я не был ни ребенком, ни женщиной. Она так и не поняла, что возвращаться я не собираюсь в течение нескольких дней – уж это точно. Я полагал, что семья встревожится, когда я не приду домой вечером, решит, что меня съели, или что я заблудился, или умер от голода и жажды, и представлял, как они все будут поражены, когда я вернусь домой несколько дней спустя, целый и невредимый несмотря ни на что. Я покажу им, что я достаточно взрослый, чтобы по праву считаться мужчиной. Я научу их уважать меня. Я заставлю их понять, что я – тоже особенный.

Тем временем находиться вдали от родного поселения оказалось не так уж легко. Моя маленькая «лошадка», Пейот, несла на спине мой мех для воды и подстилку, и мы шли куда глаза глядят. Нам стало очень жарко, а вскоре и запасы воды подошли к концу. Если бы мы не набрели на речку, то вполне могли бы умереть от жажды. Речка та была широкой и мелкой, с грохотом несла она свои воды по каменистому руслу. Густые кроны деревьев склонялись к воде, словно пытаясь окунуться в ее прохладу, а на мелководье утоляли свою жажду птицы. Мы с Пейот напились, поплавали и поиграли в воде. Я решил, что тут, на берегу, мы и заночуем. С наступлением темноты множество животных устремилось к реке на водопой. Вскоре я уже не мог разглядеть их, а только различал их голоса. Заслышав вдали завывание и скулеж койотов, я похолодел.

В ту ночь я почти не сомкнул глаз. Небо надо мной казалось таким бескрайним, что я чувствовал себя еще меньше, чем когда-либо прежде, и особенно уязвимым. Когда солнце село, я почувствовал себя еще более одиноким и напуганным, но твердо намеревался не сдаваться, не бежать вприскочку обратно домой, как ребенок, каковым меня там считали. Здесь, на пустынной равнине, было совсем не так тихо, как я ожидал. Журчание реки действовало умиротворяюще, но рычание и визг животных по-прежнему не умолкали, не давая мне расслабиться. Временами раздавался особенно высокий визг, как будто что-то или кто-то издавал последний предсмертный вопль в непроглядной тьме. Я лежал, прислушиваясь к каждому звуку, и каждый звук, как мне казалось, издавала какая-то дикая зверюга, подкрадывающаяся ко мне, чтобы съесть. Мое настроение передалось Пейот, и она стала ворчать и тявкать на каждый звук и тень, пугая меня еще больше. Каждый раз, когда я почти проваливался в сон, она рывком садилась и принюхивалась, шерсть на ее спине вставала дыбом, но я так и не мог взять в толк, что именно она учуяла.

Небо стало настолько темным, что невозможно было определить, как далеко находятся звезды, которые таращились на меня, точно тысячи широко распахнутых глаз. Мне ничего не оставалось, кроме как напряженно вглядываться в темноту и пытаться расшифровать язык теней. Я начал дрожать и в душе взмолился, чтобы утро настало скорее, но до него еще нужно было прождать много томительных часов. По прошествии нескольких бессонных часов я сдался и развел огонь. Я не хотел делать этого, полагая, что люди моего племени, которые уже должны, наверное, отправиться на мои поиски, могут увидеть его. Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы меня с позором утащили обратно, будто напуганного маленького ребенка. Я хотел вернуться, когда буду готов, и планировал сделать это по-своему. Но свет и тепло костра сейчас были необходимы мне, как воздух. Еще вечером я на всякий случай собрал немного хвороста, так что уже несколько минут спустя сидел, глядя на языки пламени, но мне приходилось поминутно оглядываться вокруг, потому что вид теней, пляшущих за костром, наводил на мысль, что кто-то крадется сюда и вот-вот набросится на меня. Я всматривался в окружающую черноту за пределами светового круга у костра, от всей души надеясь не встретиться взглядом с парой зеленых или красных глаз. Я обнял Пейот, прижал ее к себе, зарывшись в ее густую шкуру, точно в теплое одеяло. Наконец я заснул, сплетшись в тесный клубок со своей собакой. Я выжил в ту ночь, и когда над горизонтом, словно тающий мед, забрезжил рассвет, я проснулся в великолепном настроении. Я чувствовал, что проявил себя. Я был мужчиной! Ощущая себя смелым и способным на все, я набрал ягод и выпил немного ледяной воды из быстротечной реки.

Время шло. По ночам я нервничал, пыльными и жаркими днями мне делалось скучно, так что в голову все чаще закрадывалась мысль: не пора ли вернуться домой? Но я продолжал считать, что меня скоро найдут, и потому решил дальше никуда не ходить и остаться у реки, надеясь, что здесь они и будут меня разыскивать. Но никто не приходил. Из веток я выстрогал несколько тотемных шестов, пел себе песни, мы с Пейот ходили по звериным следам, воображая, как мы ловим, убиваем, а затем приносим в родное поселение добычу: герои, охотники. Прошло два дня. Еда у меня закончилась, настал голод. Пейот временами удавалось поймать кролика, и мы снимали с него шкурку, готовили мясо на огне и с большим удовольствием ели, сидя у костра.

За мной по-прежнему никто не приходил. Я был озадачен. Ведь мои близкие наверняка беспокоились обо мне, да и я не очень-то старался замести следы по пути сюда. Мне не приходило в голову, что, возможно, моя семья и все племя попали в беду. Все они были такими смелыми, такими сильными, такими умными, тогда как я на их фоне ощущал себя маленьким несмышленышем. Я просто не мог представить себе, что они окажутся не в состоянии справиться с какими-то трудностями, и просто не понимал, почему меня никто до сих пор не выследил. На третий день мне подумалось, что они, возможно, решили подшутить надо мной и сейчас прячутся где-то поблизости и наблюдают за мной исподтишка. Не исключено, что мои братья хотели напугать на меня и преподать урок. Как бы то ни было, я решил, что пора отправляться назад, гордо выпрямив спину и демонстрируя всем своим видом – на случай, если они и вправду подсматривали за мной, – что я не боюсь. Ранним утром я пустился в путь и пошел обратно по своим следам; ближе к полудню я добрался до поселения. Издалека ничто не предвещало беды. Мне были видны закругленные верхушки типи и завитки дыма, поднимающегося над очагами.

На лице моем было написано дерзкое, победное выражение; я думал о том, как доказал им, что я – мужчина, и ждал того облегчения и ликования, которое должно было вызвать мое появление. Однако, подойдя еще ближе, я с ужасом понял, что дым валит не из дымовых отверстий в верхней части типи, а от самих типи, и пустился бежать. Ни звука, ни движения – только треск огня да разлетающиеся искры. Я остановился перевести дух, вгляделся в эту жуткую картину, напряг слух и попытался понять, что же здесь произошло. Я пробежал по поселению. Большинство типи были подожжены, но огонь не спалил их дотла, потому что шкуры удерживали влагу. Но они уже просели и скривились, превратившись в гротескные фигуры. На земле виднелось множество отпечатков копыт неподкованных лошадей, но людей не было нигде – ни живых, ни мертвых.

Наконец я нашел их: все они были мертвы, и тела, обожженные и оскверненные, были кое-как свалены одно на другое. Видимо, здесь побывало какое-то чужое племя или хентане (белые люди). Нанесенные покойным увечья, казалось, носили церемониальный характер, но это вполне могло быть обманом, попыткой обставить дело так, будто здесь неистовствовало другое племя, а не белые чужаки. Ни одного человека не оставили в живых. Моя загадочная волшебница-мать, мой бравый отец, любимые братья и сестра перед лицом смерти оказались не такими уж особенными. Кого-то убили выстрелом, кого-то закололи ножом. Я плакал над их мертвыми телами и думал, что жизнь моя кончена. Я сверлил взглядом развалины каждого типи, но никто, никто не выходил мне навстречу. Я остался совсем один. Точнее, только я и остался.

Да, я знал, что такое случалось и прежде. Недавно нам сообщили ужасную новость о резне, которую учинили над нашими людьми белый вождь и его многочисленные конные солдаты. Они атаковали мирные шайеннские поселения Черного Котла и Белой Антилопы в Сэнд Крик.[12] Там было много детей, женщин и стариков, неспособных защитить себя. В тот день они убили чуть ли не две сотни человек из шайеннов и арапахо.[13] Солдаты взяли части их изувеченных мертвых тел с собой в качестве трофеев, как это произошло и в моей деревне. Было похоже, что нас постигла та же участь, что и обитателей Сэнд Крик; на этот раз убиты были и все мужчины. Лошадей и собак тоже не было: либо они убежали, либо их насильно увели за собой. Остались только мы с Пейот.

Я провел многие часы, вытаскивая тела своих близких из кровавой груды, и соорудил над ними пирамиду из камней. Затем сел на пыльную землю, опершись на развалины типи, и безутешно заплакал. Мне стало решительно все равно, что близкие относились ко мне как к ребенку. Я был бы даже рад, если бы на самом деле был ребенком, лишь бы только они вернулись, пусть бы себе дразнили сколько хотят. Я не боялся того, что учинившие это кровопролитие могут вернуться и убить меня. Жить или умереть – этот выбор меня не волновал. Ничто не имело значения. Пейот уткнулась носом в мою ладонь и обнюхала меня. Я погладил ее по голове. Мой единственный друг. Она – вот кто имел значение.

Затем я услышал, как в подлеске что-то шуршит. Пейот зарычала, шерсть ее встала дыбом. Мы вместе поползли в сторону, откуда доносился шорох, Пейот яростно скалила зубы, я подобрал сломанное копье и вытянул его перед собой. Движения не было. Я закричал, запрыгал. Но из-за куста по-прежнему никто не показывался. Я осторожно развел ветки, чтобы посмотреть, кто же там прячется. Это был жеребенок, белый, грязный, голодный; на вид ему было месяцев десять от роду.

Судя по всему, его бросили тут как недостаточно взрослого и, следовательно, бесполезного (каковым и я чувствовал себя в своей семье). Или же он убежал от налетчиков и сейчас вернулся, пытаясь найти свою мать. Жеребчик зафыркал, когда унюхал во мне человека, а значит – возможного помощника, и встал передо мной, дрожащий и слабый, позволяя мне ощупать свое тело в поисках ранений. Он был цел и невредим, как и я, он был перепуган до смерти, как и я. Мы были одиноки, но нашли друг друга. Пейот прекратила рычать и лизнула нового знакомого в нос в знак дружбы. Наконец-то у меня был свой собственный конь, но цену за это мне пришлось заплатить поистине убийственную.

Под слоем грязи жеребенок оказался чисто белым, лишь на крупе у него было несколько черных пятнышек. Мне удалось найти для него воды и пищи, хотя он бы, конечно, предпочел материнское молоко. В течение нескольких дней я сомневался, что он выживет, но жеребенок оказался крепким. Какое-то время я провел здесь же, на территории поселения, полагая, что кто-то из моего племени мог остаться в живых и придет сюда. Затем, когда так никто и не пришел, я стал опасаться, что убийцы могут вернуться и лишить меня жизни, которая в компании моих четвероногих спутников вновь обрела хоть какой-то смысл. Это было унылое, зловещее место, которое я когда-то называл своим домом. Мертвые тела начали гнить, и нам троим нужно было подыскивать себе укрытие, когда волки приходили поживиться их плотью. Потом на пир слетелись и пернатые падальщики. Я знал, что оставаться больше нельзя, ведь налетчики могли вернуться в любой момент, да и я был не в силах захоронить всех людей своего племени, так что я, по сути, унижал их достоинство уже тем, что смотрел, как разлагаются их лежащие на земле тела.

Итак, одним ранним утром, когда я почувствовал себя сильнее, а жеребчик окончательно пришел в нормальное состояние и вновь стал игривым, мы втроем покинули пепелище, не представляя, куда нам пойти, но твердо зная, что уходить надо. В итоге я решил отправиться той дорогой, какой пошло бы мое племя, не постигни его кончина. Из шкур и шестов я смастерил волокушу и уложил в нее столько сушеного мяса бизона, зерна и воды, сколько смог найти. Моему жеребцу такая поклажа была как раз под силу, пусть и с некоторым моим участием. Между нами установились странные тройственные отношения, причем каждый из нас полагался на других и доверял друг другу. Странным было и то, что жеребца совсем не пришлось учить тому, какая роль ему отведена в этой борьбе за выживание. Казалось, он научился всему еще до своего рождения. Мне ни разу не приходилось направлять его шаг или одергивать ему голову, потому что он всегда следовал туда, куда шел я.

В течение двух лет мы бродили по равнинам, нигде не задерживаясь надолго и никого не называя своим другом. Пейот учила меня охотиться и подкарауливать мелкую дичь. Она изменилась, как только мы покинули поселение. В ней пробудился инстинкт охотницы, и она быстро превратилась в мою верную кормилицу. Я с легким сердцем простил бы Пейот, если бы она покинула нас и отправилась на поиски новой компании. Не следует забывать, что у нее изначально не было никаких трудностей с добычей провианта, тогда как я в этом отношении сильно зависел от нее. Мой жеребец вскоре тоже смог сам находить себе пропитание, но, хотя из всей упряжи на нем бывала только веревка, он никогда не отходил от меня на дальние расстояния.

Мы оба выросли, и Пейот была рада, что теперь она может быть просто собакой, не вынужденной делать «лошадиную работу». Наполовину волк, наполовину собака, с косматой серой шкурой, она бежала впереди нас, когда мы направлялись куда-то пешим шагом, трусила рядом, когда мы переходили на рысь. А когда я садился на коня и ехал верхом, она, высунув язык, пускалась вскачь, и хвост ее развевался, словно знамя. Она никогда не давала мне повода усомниться в том, останется ли она с нами и дальше, хотя вой и рычание ее диких сородичей периодически доносились до нас на просторах равнин и отзывались эхом в скалистых ущельях. Когда по ночам мы слышали волчий вой, Пейот вполне могла встать и пойти к своим, чтобы найти себе пару и нарожать детей, но она этого не делала. Она осталась защищать нас, и когда однажды ночью волки пришли, чтобы напасть на моего коня, она спасла нас обоих.

На тот момент мы уже несколько суток подряд слышали завывания волков поодаль. Иногда ночью они звучали достаточно близко и вызывали у нас тревогу. Волки редко атаковали людей, но они вполне могли лишить меня моего верного коня. Я держал его у костра, гораздо ближе, чем ему обычно нравилось, но он, казалось, понимал необходимость этих мер. Когда я слышал волков, я знал, где они, так что мог особо не беспокоиться, главным было запасти достаточно дров и еженощно поддерживать огонь. Как-то ночью до моих ушей не донеслось ни звука, и я забеспокоился. Ночь была холодной, так что я развел костер пораньше и, как выяснилось, поступил правильно. Тем временем волки постепенно подбирались все ближе. Пейот места себе не находила, потому что ее чуткий слух улавливал их дыхание, для меня сливавшееся в один поток с шумом ветра. Мой конь тоже был сам не свой, потому что ему было видно, как шевелились листья кустов тогда, когда меж них крались волки. Я тоже был крайне встревожен, хоть у меня и не было столь хорошо развитых слуха и зрения; состояние моих друзей передавалось и мне. Я сунул несколько длинных сухих палок в огонь, чтобы они загорелись с одного края и превратились в жалящие факелы. Мы с Пейот могли скрыться где-нибудь в безопасном укрытии, зная, что волки пришли за конем и не стали бы нас преследовать, но мы даже не рассматривали такой вариант.

Огонь пылал всю ночь, и конь оставался в кругу исходящего от него света, с одного боку от него примостился мальчик с зажженными факелами в руках, с другого – рычащая собака. Вскоре я мог разглядеть глаза волков, светящиеся, точно горячие зеленые угольки на фоне непроглядной тьмы за пределами костра. Эти угольки перемещались туда и сюда, пока волки решали, с какой стороны подступиться к нашему кругу. Всю ночь мы не сомкнули глаз и, к счастью, выжили. Волки были то ли не слишком смелыми, то ли не слишком голодными, чтобы кинуться на нас. Они знали, что в конце концов они могут и одолеть нас, но знали и то, что кому-то из них будут нанесены раны, а значит, силы стаи сократятся. Ранним утром, когда легкий туман уже поднимался над землей, а ночной воздух понемногу начал светлеть, мы услышали горестный вопль оленя и поняли, что волки нашли себе более легкую добычу.

Когда мы проходили мимо стад мустангов, мой конь легко мог убежать вместе с ними, но он решил остаться со своими друзьями. Временами кобылы издавали в его сторону призывное ржание, но он не обращал внимания. К тому времени он уже был достаточно крупным для того, чтобы я мог ездить на нем верхом, и позволял мне седлать себя, как если бы это было совершенно естественным делом; он никогда не взбрыкивал и не пытался сбросить меня. Я называл его Крылатым Конем, потому что он дарил мне орлиную скорость, когда несся галопом по бескрайним равнинам. Мы перебрались на луга, где конь мог сколько угодно щипать сочную зеленую траву. Конь и я расцветали и росли, постепенно учась быть взрослыми, и продолжали свое движение без цели.

Однажды мы оказались на берегу сильно разлившейся реки, но нам нужно было пересечь ее как можно скорее, потому что неподалеку группа белых мужчин гнала стадо длиннорогого скота, и мы не хотели связываться с ними. Не успел я остановить ее, как Пейот в своей обычной манере бросилась прямо в эту бурлящую сумасшедшую реку. Она была сильной пловчихой, но посреди течения ее отнесло в сторону и повлекло вниз, прямо на камни. Я знал, что она разобьется, если я ее не вытащу, но что я мог сделать? Я побежал вдоль берега, не отрывая взгляда от подпрыгивающей над водой головы Пейот, а Крылатый Конь бежал вместе со мной.

Пейот барахталась изо всех сил, но даже на расстоянии мне было видно, что на ее морде написан отчаянный страх. Наши глаза встретились поверх неистовствовавшего водного потока, и я заметил, что она немного воспрянула духом, когда поняла, что я не собираюсь ее бросать. Я не знал, что мне делать, но был твердо уверен, что для ее спасения я должен сделать все, даже невозможное.

Я бежал и бежал, а Крылатый Конь не отставал, хотя почва под ногами была каменистой и скользкой для его неподкованных копыт. Наконец русло реки сузилось, Пейот снесло ближе к берегу. Я глянул вперед, и сердце мое почти остановилось при виде того, что дальше река расходится на рукава и, бушуя, огибает высокие зубчатые каменные глыбы, и русла эти то сужаются, то расширяются сливаясь друг с другом. Пейот никогда не смогла бы выбраться отсюда живой, и я не понимал, как же вытащить ее на берег. За этим скалистым участком река вновь сливалась в один поток и текла с еще большей скоростью, пенно-белая и злая, так что, даже если бы Пейот пробралась через ближайшую стремнину, из того дальнего неистового потока она бы точно не выплыла. Повсюду из воды торчали камни, и река, кипя, накидывалась на них. Если я хочу вытащить свою подругу живой, мне нужно действовать прямо сейчас.

Я собрался с духом. И вдруг понял, что надо делать. Одна из расщелин вблизи берега была достаточно узкой, и, возможно, если я смогу выстоять под напором воды, то смогу поймать собаку, когда ее понесет мимо. Да, я знал, что это глупо, но должен был надеяться. Возможно, у меня нет никакого шанса удержаться в этом водяном вихре и нас обоих унесет на те камни, но выбора не было. Я повернулся к Крылатому Коню, просто чтобы попрощаться и сказать ему: иди, начни новую жизнь без нас. С изумлением я увидел, что он спускается к воде. «Стой!» – закричал я и понесся к нему, а затем вскарабкался ему на спину. Вместе, мы сделаем это вместе, и вместе, надеюсь, мы сможем победить. Когда Крылатый Конь вступил в воду, поток стал бить меня по ногам, свисающим вдоль боков лошади. В тот миг мне стало ясно: зайди я в воду один, мне было бы нипочем не выстоять, но Крылатый Конь был сильнее, к тому же ног у него было четыре.

Конь и мальчик, мы стояли в этой расщелине, а бушующая вода нападала на нас. С одной стороны от нас был берег, с другой – острая скала. Тем временем вода на пугающей скорости несла нашу подругу в эту сторону, и голова ее то появлялась над волнами, то исчезала под ними. Если в чем нам и повезло, так это в том, что ее тащило как раз в сторону той расщелины, где встали мы. Наконец она налетела на ноги моего коня и ее прижало к ним. Насколько возможно наклонившись, я ухватил ее за шкирку. Пейот царапала лапами живот Крылатого Коня, но тот даже не вздрогнул. Мое сердце остановилось, когда вода вдруг поднялась и вырвала собаку из моей хватки, однако своими мощными челюстями Пейот умудрилась ухватиться за хвост коня и повиснуть на нем.

Крылатый Конь в ту же секунду шагнул обратно к берегу, и когда Пейот, повиснув на его хвосте, крутилась в потоке сбоку, мне удалось вновь схватить ее, и когда конь повернулся, чтобы прыгнуть на берег, я из последних сил потянул Пейот за собой. Без коня и я, и Пейот точно бы утонули. Когда мы добрались до мелководья, я спешился, и теперь уже Пейот схватила меня за пояс и потащила наверх, а Крылатый Конь вынесся на берег, к долгожданной безопасности. То был день, который мы не забыли бы никогда, даже если бы прожили тысячу лет.

Братья научили меня мастерить луки, стрелы и копья из ветвей и полосок выделанной шкуры, и вот теперь пришло время самому добывать себе еду. Из Пейот получилась невероятная охотница, и вместе – она выслеживала добычу, а я убивал, – нам удавалось разжиться крольчатиной и птицей в избытке. Позднее мы стали охотиться и на оленей. Крылатый Конь мог учуять их за несколько миль, так что никто из нас троих никогда не испытывал ни голода, ни жажды. Временами мы встречали группы белых людей, но держались от них на расстоянии. Других племен мы тоже сторонились, не зная, кем – врагами или друзьями – они могут оказаться.

По мере того как захватчики вытесняли коренное население с охотничьих земель, между племенами начали бушевать распри, а количество земли, которая могла бы прокормить деревни, непрерывно уменьшалось. Я не был уверен ни в ком, так что на всякий случай не примыкал ни к одному лагерю. Можно сказать, что белые солдаты лишили меня не только земли, но и предков. Вернуться домой мне было не суждено. Теперь все мое племя состояло из меня самого, коня и собаки. Крылатый Конь был сильным и красивым, и я очень гордился им. Как-то утром я проснулся и почувствовал, что что-то изменилось. Я знал: Маленький Человек умер, и я стал кем-то другим, так что я сменил свое имя на Вотоневе-хамехе (Хозяин Крылатого Коня), и Маленький Человек окончательно ушел в прошлое. Если бы мои родные вернулись из потустороннего мира, они никогда бы не узнали во мне нынешнем того тщедушного мальчика, каким я когда-то был. Я очень редко скучал по людскому обществу и постепенно всем сердцем полюбил свой образ жизни. Недостатка в общении у меня никогда не было, поскольку мои друзья и я могли прекрасно общаться между собой без помощи слов. Было легко понять, чего они хотят, наблюдая за «выражением», «языком» их тел, и меня удивляло и радовало, насколько тонким и глубоким может быть такое общение. Временами даже возникало подозрение, что изобретение словесного языка людьми – в большей степени шаг назад, чем признак развития. Когда необходимость разговаривать отпала, моя интуиция стала сильнее, и я почувствовал гармонию в отношениях с окружающим миром. Рядом были мои собака и конь, и больше мне не нужен был никто, но эти двое были по-настоящему необходимы, и факт этот был непреложным.

Минуло много лет и зим, и я давно потерял счет дням. Времена года сменяли друг друга, но я успел позабыть их названия. Я знал, что наконец-то вырос, потому что теперь мог дотянуться выше, стоя рядом с Крылатым Конем, и мне было много легче взбираться на его широкую спину. Мои волосы отрастали, и я забывал стричь их, пока они не достигали такой длины, что присев на землю, обнаруживал себя сидящим на своих волосах. Мне было любопытно, как я теперь выгляжу и стали ли бы мальчишки из моего племени дразнить меня коротышкой и мальцом. Мы взбирались на горы и любовались снегом, лежащим на вершинах, останавливались на зеленых низменностях у их подножий, зная, что на вершинах живут великие духи, которые могут рассердиться, если потревожить их покой. Жить в долинах казалось легче. Там была вода и изобилие зеленых пастбищ для Крылатого Коня. К счастью, местность, где мы скитались, изобиловала крутыми склонами и холмами, неудобными для выпаса скота, так что скоро белый человек совсем перестал мешать нам своим присутствием.

Шли годы, и в шкуре Пейот появлялось все больше седых волосков. Морда ее тоже седела. Я знал, что настанет день, и один из самых близких мне друзей, состарившись, покинет этот мир. Миновало шесть лет с того дня, когда произошло роковое нападение на наше племя. Мы непрерывно путешествовали уже четыре года, и я не знал, сколько еще Пейот сможет бегать с нами, прежде чем ее лапы одряхлеют. Я с ужасом думал об этом дне, но знал, что именно мне нужно будет сделать. Ни Крылатый Конь, ни я не сможем жить дальше без нее. Три наших души были едины и неделимы. Ей не придется отправляться в загробный мир в одиночку. В тот день, когда Пейот придет черед оставить этот мир и уйти к Великому Духу, Крылатый Конь и я совершим этот великий прыжок вместе с ней.

Когда день настанет, Крылатый Конь и я отнесем умирающую Пейот на вершину высокой скалы, а затем все вместе сорвемся оттуда, как самые настоящие орлы. Мы вместе проплывем по небу и легко перескочим из этого мира в новый, следуя за нашей подругой так же, как она всегда следовала за нами…

* * *

Иногда нужные знаки приходят к нам в нужное время. Поразительно, но я получила подтверждение подлинности вот этого воспоминания о прошлой жизни в тот же вечер, когда записала его. Вероятно, сказанное покажется кому-то сущим пустяком, но послания ангелов наших прошлых жизней временами звучат еле различимо, как если бы они проверяли нашу внимательность. Внимательное отношение к ним – вот что требуется от нас. Бдительное внимание – единственный способ раскрыть целостную природу своей сущности, узнать, зачем мы пришли в этот мир.

С моей точки зрения, нижеописанный случай – нечто необъяснимое, но несомненное. Мы с Тони смотрели телесериал «Возвращение в „Одинокий Голубь“»[14] – мы старые поклонники таких качественных, аутентичных и в то же время мягких вестернов. На экране появился герой, изображавший тяжелораненого ковбоя, нетвердой походкой он приближался к поселению коренных американцев. Ему требовалась срочная помощь, пусть и раны эти он получил от индейцев одного из племен, которое напало на него и хотело убить. Выбор у него был невелик, ведь он шел, не разбирая дороги, весь израненный, уже несколько часов и почти выбился из сил, когда достиг деревни. Племя подозрительно наблюдало за тем, как он приближался к поселению.

В этот миг я сказала Тони:

– Смотри. Это племя шайеннов, так что они назовут его «хентане», это значит «белый человек».

Тони не успел с улыбкой взглянуть на меня, как в следующий миг мужчина-шайенн (каковым он на самом деле и оказался) произнес: «Хентане! Белый человек!»

Мы изумленно переглянулись. Это не было совпадением! Это был знак мне, подтверждавший, что я верно поняла воспоминания о своей прошлой жизни. Такого рода подсказки окружают нас повсюду, но мы обычно их просто не замечаем, разочаровывая ангелов своих прошлых жизней, но они не оставляют попыток достучаться до нас. Как только у нас появится привычка прислушиваться к этим ангелам, к нам начнут приходить все новые и новые послания от них.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.