10. Немножко живности

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

10. Немножко живности

Мебели в столовой было мало, но изящные пропорции и даже сама ее величина придавали благородство длинному серванту и скромному столу красного дерева, за который мы с Тристаном сели завтракать.

Единственное большое окно было в морозных узорах, а снаружи доносилось поскрипывание снега под ногами прохожих. Услышав шум тормозящей машины, я поднял глаза от яйца всмятку. По крыльцу протопали шаги, оглушительно захлопнулась входная дверь, и в комнату влетел Зигфрид. Он молча ринулся к пылающему огню и почти повис над ним, положив локти на серый мрамор каминной полки. Воротник зимнего пальто был поднят, подбородок и щеки окутывал шарф, но открытые взгляду участки кожи были синими с лиловым отливом.

Поглядев на нас слезящимися глазами, Зигфрид сказал:

— Послеродовой парез у старика Хезелтайна. В сарае у вершины. Черт, ну и холодище там! Дышать трудно было.

Стянув перчатки и расправляя онемевшие пальцы над пляшущим пламенем, он покосился на брата, Сидевшего на ближайшем к камину стуле. Тристан наслаждался завтраком, как умел наслаждаться всем, — весело мазал поджаренный хлеб маслом и, посвистывая, наложил сверху слой мармелада. «Дейли миррор» он прислонил к кофейнику. От него исходили почти зримые волны тихой радости уютного бытия.

Зигфрид с неохотой оторвался от камина и рухнул на стул.

— Налейте мне кофе, Джеймс, будьте так добры. Хезелтайн был очень любезен и пригласил меня позавтракать. Угостил куском чудесного домашнего окорока. Чуть жирноват, пожалуй, но какой аромат! Я словно и сейчас его ощущаю. — Он со стуком поставил чашку на стол. — Право, не понимаю, почему мы покупаем грудинку и яйца, когда в дальнем конце сада у нас есть прекрасный курятник, а во дворе — свинарник с котлом, чтобы подогревать пойло. Все, что мы до сих пор выбрасывали в мусорное ведро, может пойти на откорм свиней. Это нам должно обойтись очень дешево.

Тут он обернулся к Тристану, который успел закурить сигарету и развертывал «Дейли миррор» с присущей только ему неизъяснимой радостью.

— И для тебя будет полезная работа. От того, что ты целые дни просиживаешь на заднице, толку мало. Поухаживаешь за живностью и встряхнешься.

Тристан положил газету, словно утратил вкус к чтению.

— За живностью? Но ведь я же задаю корм твоей кобыле! (Ему не слишком нравилось ухаживать за новой охотничьей лошадью Зигфрида, потому что всякий раз, когда он подводил ее к колоде во дворе, она, прежде чем напиться, игриво его брыкала.)

— Я знаю! — Зигфрид вскочил. — Но ведь это у тебя и часа не занимает? Так будешь кормить кур и свиней. Как-нибудь жив останешься.

— Свиней? — удивился Тристан. — По-моему, ты сказал, свинью.

— Ну да, свиней. Мне как раз пришло в голову — если купить поросят, одного оставить себе, а остальных продать, нам он даром обойдется.

— Используя бесплатный труд — безусловно!

— Труд? Труд? Да ты понятия не имеешь, что это такое! Валяешься тут и пускаешь дым! Ты слишком много куришь!

— Как и ты.

— Причем тут я? Мы говорим о тебе! — рявкнул Зигфрид.

Я со вздохом встал из-за стола. Новый день начался.

Когда Зигфрида осеняла идея, он не откладывал и не тянул. Его девизом было: «Делай сразу!» Не прошло и двух суток, как в свинарник водворился десяток поросят, а за проволочной сеткой в курятнике уже поклевывали корм двенадцать суссекских курочек. Именно они особенно радовали Зигфрида.

— Вы только поглядите на них, Джеймс! Вот-вот начнут нестись. Порода отличная. Вначале, конечно, на многое рассчитывать не приходится, но дайте им раскачаться, и мы будем завалены яйцами. А что может быть вкуснее свежего яичка прямо из гнезда!

С первого же дня стало ясно, что Тристан не разделяет восторга брата перед курами. Я нередко натыкался на него возле курятника, где он со скучающим видом бросал за сетку хлебные корки. Но я что-то не замечал, чтобы он регулярно задавал им сбалансированный корм по рекомендации специалистов. Как подательницы яиц куры его не интересовали, но мало-помалу в нем пробудился к ним легкий интерес, как к личностям. Своеобразная манера кудахтать, своеобразие походки — любые индивидуальные особенности его забавляли.

Но яиц не было, шли недели, и Зигфрид все больше раздражался.

— Вот погодите, я поговорю с типом, который продал мне этих кур. Жулик проклятый! Таких несушек поискать!

Просто сердце надрывалось смотреть, как он каждое утро обследует пустые гнездовые ящики.

Как-то днем Тристан позвал меня в сад.

— Джим! Иди скорее. Такого ты еще никогда не видел, держу пари.

На ветках вяза сидят крупные птицы необычной окраски.

Он указал вверх, и я увидел, что на ветках вяза сидят крупные птицы необычной окраски. Еще несколько примостились на суку соседской яблони. Я уставился на них в изумлении.

— Ты прав! Таких я никогда не видел. Что это за птицы?

— Да ладно тебе! — Тристан ухмыльнулся до ушей. — Так-таки ты их никогда прежде не видел? Присмотрись хорошенько!

Я присмотрелся.

— Нет. Таких крупных птиц и с таким экзотическим оперением я никогда не видел. Как они тут очутились? Капризы миграции?

Тристан так и покатился со смеху.

— Да это же наши куры!

— Какого черта они там делают?

— Покинули родную кровлю. Смылись.

— Но их тут всего семь. А где остальные?

— Одному богу известно. Давай заглянем за ограду.

Осыпавшаяся известка оставила много удобных выступов, и, взобравшись на ограду, мы посмотрели в соседний огород. Все пять недостающих куриц с довольным видом расхаживали там среди капустных кочанов, то и дело нагибая головы.

Водворить их всех назад в курятник удалось нескоро. А затем эту утомительную операцию пришлось повторять трижды на дню. Ибо курам явно приелась жизнь под началом у Тристана, и, решив существовать дарами окружающей природы, они перешли на кочевой образ жизни и забирались все дальше от дома в поисках пищи.

Сначала соседи посмеивались. Звонили по телефону и сообщали, что их дети изловили наших кур, так не заберем ли мы их? Но время шло, и в их тоне появилась сухость. Затем Зигфриду пришлось выслушать несколько неприятных истин, сводившихся к одному: его куры стали язвой здешних мест.

После одного из этих неприятных объяснений Зигфрид решил, что кур надо убрать. Удар был тяжкий, и, как обычно, он сорвал сердце на Тристане.

— Нет, я просто с ума сошел, если поверил, будто найдутся куры, способные нести яйца под твоим надзором. Но все-таки, неужто это было так трудно? Я дал тебе простенькое поручение, с которым даже ты, казалось бы, мог справиться. И что же? Прошли какие-то три недели, мы не получили ни единого яйца, а чертовы куры порхают по окрестным садам и огородам, точно голуби. Все соседи на нас злы. Ты уж постарался, не правда ли? — В голосе Зигфрида гремело все разочарование, на какое способен любитель свежих яиц.

Лицо Тристана выражало только оскорбленную добродетель, но черт его дернул оправдываться.

— Знаешь, я с самого начала замечал, что они немножко не в себе, — пробурчал он.

Зигфрид отбросил последние остатки сдержанности.

— Не в себе? — взревел он. — Это ты не в себе, а не бедные чертовы куры! Да и когда ты был в себе? Бога ради, убирайся, и чтобы мои глаза тебя не видели!

Тристан удалился с тихим достоинством.

Потребовался некоторый срок, чтобы куриная буря поулеглась. Во всяком случае, две недели спустя, вновь завтракая с Тристаном, я пребывал в полной уверенности, что все забыто. А потому, когда в столовую широким шагом вошел Зигфрид и угрожающе наклонился над братом, на меня повеяло ледяным дыханием Рока.

— Я полагаю, ты еще помнишь этих кур? — осведомился Зигфрид почти шепотом. — И, быть может, помнишь, что я отдал их миссис Дейл, старушке-пенсионерке в Брауновском дворе. Ну, так я только что с ней говорил. Она на них не нахвалится. Кормит их по вечерам и по утрам запаренными отрубями и собирает по десять яиц в день. — Голос его перешел в пронзительный фальцет: — По десять яиц, слышишь, ты? По десять!

Я поперхнулся последним глотком чая, виновато сказал, что тороплюсь, и кинулся по коридору в сад, а оттуда во двор, к машине. Мой путь лежал мимо пустого курятника. Он выглядел необыкновенно унылым. До столовой было далеко, однако я все еще слышал голос Зигфрида.

— Джим! Иди сюда и посмотри на этих чертенят! — Тристан заливисто захохотал, перегибаясь через дверь свинарника.

Я направился к нему с другого конца двора.

— А что с ними?

— Я им налил похлебку, а она горячевата. Нет, ты посмотри на них!

Поросята хватали горячие картофелины, роняли их, подозрительно ходили вокруг. Затем подкрадывались, тыкали в картофелину пятачком и испуганно отпрыгивали. Вместо обычного делового хлюпанья и чавканья слышалось лишь удивленное похрюкивание.

Почти с самого начала Тристан обнаружил, что свиньи много интереснее кур, что было очень кстати, так как ему нужно было реабилитировать себя после фиаско с курами. Он проводил во дворе много времени — то задавал корм, то убирал навоз, но заметно чаще просто наблюдал за своими подопечными, удобно положив локти поверх двери.

Как и с курами, он больше интересовался их характерами, чем способностью превращаться в ветчину или бекон. Вылив похлебку в длинное корытце, он как завороженный следил за первым бешеным рывком к корытцу. Затем в исступленном чавканье возникала нарастающая нота тревоги. Крохотные обжоры начинали коситься по сторонам, пока потребность обнаружить, чем так наслаждаются их товарищи, не брала верх над всем прочим: в отчаянном стремлении занять чужое место они толкались, взбирались друг к другу на спину, сваливались в корытце.

Старик Бордман всегда был готов прийти на помощь, но главным образом в роли советчика. Как все обитатели сельских местностей, он считал себя великим знатоком любой живности и всех ее болезней, а уж в свиньях разбирался и вовсе досконально — в темной каморке среди карикатур Бэрнсфадера происходили долгие совещания, и старик с воодушевлением повествовал о том, каких дородных красавцев он выращивал в этом самом свинарнике.

Тристан слушал его с почтением, поскольку компетентность Бордмана подтверждалась тем, как ловко он управлялся со старым котлом. Тристан был способен развести под ним огонь, но стоило ему отвернуться, как огонь тотчас угасал. Однако Бордману котел подчинялся охотно. Я часто наблюдал, как Тристан изумленно прислушивался к ровному бурлению в чреве котла, пока старичок вел нескончаемый рассказ и обоих их обволакивал восхитительный запах варящейся картофельной похлебки для свиней.

Однако свинья претворяет пищу в собственную плоть с несравненной быстротой, и розовые малютки преобразились в могучих животных, не склонных к шуткам. От былого очарования не осталось и следа. Кормежки перестали быть развлечением и больше походили на битвы, из которых Тристану все труднее было выходить победителем.

Зато, как я заметил, жизнь старика Бордмана обрела особый смысл, и он бросал любое дело, едва Тристан начинал вычерпывать похлебку из котла. Ему, видимо, было очень интересно наблюдать ежедневную схватку, восседая на каменной колоде, как на троне. Тристан собирался с силами, внимая визгу свиней, заслышавших стук ведра, испускал два-три боевых вопля, чтобы подбодрить себя, отодвигал засов и погружался в гущу хрюкающих, толкающихся животных — широкие жадные рыла норовили погрузиться в ведро, острые зубы грызли носки его сапог, тяжелые туши наваливались на его колени.

Я невольно улыбался, вспоминая, какой веселой игрой выглядела эта процедура еще совсем недавно. Теперь Тристану было не до смеха. В конце концов он обзавелся дубинкой, которой начинал грозно размахивать, прежде чем войти в загон. Устоять там на ногах он мог, только молотя их дубинкой по спинам, и так расчищал себе необходимый клочок пространства.

Свиньи уже почти достигли нужного веса, когда под вечер рыночного дня я вошел в гостиную и увидел, что Тристан, как обычно, развалился в своем любимом кресле. Но все прочее было непривычным: ни бутылки с микстурой, ни сигарет, ни «Дейли миррор», а к тому же он не спал. Его руки бессильно свисали по сторонам кресла, глаза были только полузакрыты, на лбу блестел пот.

— Джим, — произнес он хриплым шепотом, — какой адский день!

Его вид меня перепугал.

— Что случилось?

— Свиньи… — прохрипел он. — Они нынче сбежали.

— Сбежали? Как они, черт побери, умудрились? Тристан вцепился себе в волосы.

— Я как раз принес сено кобыле и подумал, а почему не дать корма свиньям? Ну ты знаешь, как они вели себя последнее время, а нынче совсем взбесились. Я только дверь приоткрыл, как они ринулись наружу всем скопом. Подбросили меня в воздух вместе с ведром и пробежались по мне… — Он содрогнулся и уставился на меня широко раскрытыми глазами. — Знаешь, Джим, когда я растянулся на булыжнике, залитый похлебкой, а эта компания принялась топтать меня, я уже решил — мне конец. Но они меня не тронули, а во весь карьер помчались в калитку.

— Значит, калитка была не заперта?

То-то и оно. Именно в этот день мне приспичило оставить ее открытой.

Тристан привстал и заломил руки.

— Ну, сперва я подумал, что все обойдется. Видишь ли, в проулке они притормозили и на улицу высыпали легкой рысцой, и мы с Бордманом их почти нагнали. Они сбились в кучу, словно не знали, что делать дальше, и я думал, что мы без труда завернем их обратно. Но тут одна увидела свое отражение в витрине Робсона.

Он с большим искусством изобразил, как свинья вглядывается в свое отражение и с испуганным хрюканьем пятится.

— Тут-то они себя и показали. Чертова хрюшка спаниковала и помчалась на рыночную площадь со скоростью пятьдесят миль в час, остальные за ней.

Я охнул. Десять крупных свиней среди ларьков, прилавков и густой толпы — даже вообразить такую картину было невозможно.

— О Господи, видел бы ты!.. Продавцы, полицейские и прочие кроют меня на все корки.

— О Господи, видел бы ты! — Тристан бессильно откинулся на спинку кресла. — Женщины и дети визжат. Продавцы, полицейские и прочие кроют меня на все корки. А затор на улице! Мили и мили машин гудят как окаянные, а регулировщик меня воспитывает… — Он вытер пот со лба. — Знаешь этого языкастого продавца посуды? Ну так сегодня я видел, как он лишился дара речи. Держал на ладони чашку и заливался соловьем, но тут одна хрюшка вскинула передние копыта на прилавок и уставилась ему прямо в физиономию. Он поперхнулся и онемел. В другое время мне стало бы смешно, да только я опасался, что проклятая мерзкая тварь разнесет ларек в щепки. Прилавок уже качнулся, но тут зверюга передумала и рванула дальше.

— Каково положение на данный момент? — спросил я. — Ты их загнал обратно?

— Девять загнал, — ответил Тристан, глубже уходя в кресло и смежая веки. — С помощью почти всего мужского населения здешних мест девять я водворил обратно. А десятую видели в последний раз, когда она удалялась в северном направлении на большой скорости. Где она теперь, известно одному Богу. Ах да, я же не сказал тебе! Одна забралась на почту и пробыла там довольно долго. — Он закрыл лицо руками. — Все, Джим. Из-за этих хрюшек не миновать мне привлечения к суду. Это стопроцентно.

Я наклонился и хлопнул его по колену.

— Не вешай носа. Не думаю, что ущерб так уж велик.

Тристан застонал.

— Так ведь это еще не все. Когда я, наконец, загнал свиней в хлев и заложил засов, то совсем изнемог. Прислонился к стене, хватаю ртом воздух и вдруг вижу, что кобылы в стойле нет. Нет — и все. Я ведь кинулся за свиньями, а ее стойло не запер. И не знаю, где она. Бордман обещал поискать. А я полностью выдохся.

Дрожащими пальцами Тристан взял сигарету и закурил.

— Это конец, Джим. На этот раз от Зигфрида пощады не дождешься.

Он еще не договорил, как дверь распахнулась и в гостиную ворвался его брат.

— Что тут происходит, черт дери?! — рявкнул он. — Мне только что звонил священник и сказал, что моя кобыла объедает желтофиоль у него в саду. Он в дикой ярости, и я его не виню. Да вставай же, лентяй проклятый! Хватит прохлаждаться здесь! Сейчас же отправляйся к священнику и приведи ее.

Тристан не шелохнулся. Он неподвижно полулежал в кресле и смотрел на брата из его глубины. Потом его губы шевельнулись.

— Нет, — произнес он слабым голосом.

— Что-о-о?! — вскрикнул Зигфрид, не веря своим ушам. — Немедленно вставай! Иди приведи кобылу!

— Нет, — ответил Тристан.

Я оледенел от ужаса. Бунт, не имевший прецедента! Зигфрид побагровел, и я ждал неминуемого извержения, но первым заговорил Тристан.

— Если тебе нужна твоя кобыла, приведи ее сам. — Он говорил тихо, без малейшего вызова. У него был вид человека, махнувшего рукой на будущее.

Даже Зигфрид осознал, что Тристан дошел до предела. Метнув в него несколько гневных взглядов, он повернулся и вышел. И сам привел кобылу.

Больше о происшествиях этого дня не было сказано ни слова, но свиньи безотлагательно отправились на колбасную фабрику, и преемников у них не было. Идея обзаведения живностью исчерпала себя.

Готовые бруски масла

Деревянная лопаточка помогает превратить бесформенный полукилограммовый комок масла в аккуратный брусок, украшенный выдавленным узором. Скупщик забирал готовое масло для продажи в Скиптоне или Йорке, либо оно в деревянных ящиках отправлялось в Лондон и другие большие города. В зависимости от числа удойных коров фермерша могла приготовить в день от 8 до 50 кг масла. От коровы на хорошем пастбище можно было за сезон получить молока на 100 килограммов масла — но в годы экономической депрессии 30-х годов килограмм масла шел всего за два шиллинга.

Светлые суссекские петух и курица

На фоне белого оперения светлой суссекской породы кур гребень и «борода» кажутся особенно алыми. По перьям на спине и шее рассыпаны черные крапинки, хвост черный, у петуха — с зеленым отливом. Яйца не белые, а бледно-палевые. Эта старинная неприхотливая английская порода отличается большой яйценоскостью, но особенно ценится за вкусное мясо, которое куры нагуливают во дворах и под живыми изгородями, где они усердно скребут землю в поисках зерен.

Откармливание свиней

Фермеры в холмах обычно держали десяток-другой свиней, да и работники у себя дома тоже, как правило, откармливали свинью. Домашнего копчения грудинка и ветчина часто украшали скромный стол — мясо очень нежное, а в согласии с местными вкусами и очень жирное. В такую свинью вкладывалось много труда — особенно, чтобы обеспечить ее кормом. С этой целью специально сажали картофель и сеяли ячмень. Картофелины отмывали и варили, а обмолоченный ячмень перемалывали в муку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.